Убийство по-китайски - Анастасия Юрьевна Попандопуло
Я пожал плечами.
– Раскрою вам еще секрет. У меня протекция наметилась в Москву. В шаге от Петербурга буду, это ясно. Для меня этот шаг важен. Мне шанс спугнуть нельзя. И шум, что Трушников поднять может, мне надо перебить результатом.
– Хорошо, с вами понятно. Но что же я могу?
– А вот тут и есть наша завязочка. Если вы ко мне примкнете в расследовании – а я вижу, вас это дело заинтересовало, в вас азарт проснулся, – так вот, если вы со мной пойдете, то, во-первых, у вас и возможностей будет поболее. Все-таки у меня и полиция в подчинении, и филеры есть, и осведомители. Да и вообще, за мной система. Во-вторых, мы будем абсолютно на равной ноге, обещаю. Я вас ценю, и ум ваш ниже своего не ставлю. Да, говорю прямо то, что вы думаете, но себе, может, еще не формулируете. Ваш друг – не исключено, что и человек хороший, но высокомерный, как все люди излишнего ума. Он к кооперации не способен, да и не нужна ему кооперация. Он и наверх в одиночку восходит, и наверху один сидит. А вот я, ежели пробьюсь, с собой своих друзей талантливых тянуть стану. И ничего, если кто из моих протеже меня же и обойдет. Оно даже и лучше. Он меня в критический момент прикроет, как я его в свое время прикрывал.
– И вы предлагаете мне составить часть вашей клиентелы?
– Да, и совершенно на равных! Вы по коммерческой и фискальной части, я – по юридической. Такие связи дорого будут стоить. И сразу поясню, сейчас для меня какой резон. Если вы ко мне примкнете, то расследование друга вашего само собой завершится. Поскольку держится только на разрешении дядюшки вашего да вашем интересе. А кроме того, мы тут же снимем все ограничения с докторской деятельности Бориса Михайловича. Со всеми необходимыми извинениями. Выйдет ему тоже прямая выгода. Он ведь только и мечтает к своим трупам да пробиркам вернуться. Так что решайтесь! А думаем мы с вами в одном направлении, раз за Иваном Федоровичем вместе наблюдали. И чтобы свою искренность вам показать, открою, что я нашел. Это уже вовсе не первые приватные переговоры нашего подозреваемого с китайцами. И главное, все переговоры он старался держать в тайне. Если б не это, я, может, и не заинтересовался бы. Подумаешь, представитель семьи с кредиторами встречается. Обычное дело, как думаете? Пусть он и не глава семьи, пусть сейчас и вообще неясно, что с предприятием будет, но резон в переговорах есть. Однако, повторюсь, не в тайных. Второе, и тут, сознаю, ваша помощь бы не помешала, обнаружили мы у Ивана Федоровича небольшой собственный капитал и собственную, можно сказать, торговлишку. Хорошо было бы понять, откуда на нее деньги взялись. Нет ли там, действительно, того, о чем Александр Васильевич в запале говорил. Воровства или мошенничества какого. А то, что обида у господина Федорова на Василия Кирилловича была – это уж абсолютно ясно. По одному его положению в обществе ясно. А вы знаете, – неожиданно усмехнулся он, – что его мальчиком в Москву на открытие магазина возили и, переодев в китайское платье, заставляли покупателей зазывать? Тогда китайцы еще москвичам в новинку были. Так на него глазеть ходили. Сomment vous l’aimer? [31] И такого в жизни было много! Вот вам и резон, вот вам и характер. Засим откланяюсь. Ответа не требую, но жду. Подумайте.
Он встал, я пожал протянутую руку и остался размышлять над своим чаем.
23
До вечера я слонялся по городу почти без всякой цели. Пишу «почти», потому как подсознательно, скорее всего, цель я себе все-таки ставил, не зря же крутил круги у дома Трушниковых: возле монастыря, в общественном сквере, даже обедать сел в том самом кафе-ресторане, где так, казалось, давно пересекся в первый раз с Дмитрием Васильевичем. Вообще, если вы решили, что я был влюблен в Ольгу Михайловну, то вы не правы. Конечно, тогда я не мог точно понять себя, но сейчас, прожив жизнь, ясно вижу, что то была не любовь и не влюбленность, но чувство совершенно иное. Точнее всего можно сказать, что эта женщина одновременно восхищала и интриговала меня до чрезвычайности. Восхищала прежде всего своей красотой. Здесь, если уж я стал разбирать такую тонкую материю, надо сказать, что и в чертах лица – вполне классических – крылась и некая загадка. То ли необычный излом бровей, то ли форма глаз тому причиной, но, если Ольга Михайловна глядела на вас прямо и долго, начинало казаться, что она ищет ответа на какой-то мучительный вопрос. Хочет определить в вас какую-то разгадку или опору и при этом заранее уверена в полной своей неудаче. Был в этом какой-то надрыв, который сильно контрастировал с общим впечатлением от ее фигуры – округлой, абсолютно соразмерной, с плавными мягкими движениями. Такое же противоречие видел я и в ее характере и проявлении ее натуры в целом. С одной стороны, и это отмечал и Самулович, была она человеком хорошего образования, с тонким вкусом и ясным умом, в то же время ее почти простонародная вера, весь образ жизни – закрытый, подчиненный тирану – все противоречило и вкусу, и рассудку. Но более всего интриговало то, что и высказать явно было невозможно – чему не было признаков. Дело в том, что естественное притяжение, которое создает каждая красивая женщина, здесь было дополнено чем-то таким в поведении, в самом облике, а может, в каком-то общем личностном воздействии, что заставляло любого держаться на расстоянии. Эти противоречия меня страшно занимали и волновали. Пробуждали желание видеть Ольгу Михайловну, разговаривать с ней и в то же время внушали робость свыше той, что, пожалуй, любой молодой человек испытывает рядом с красивой женщиной.
Итак, я проходил вокруг дома Трушниковых почти весь день. Дважды видел я Александра, один раз Дмитрия. Ольгу же Михайловну не видел ни разу. Впрочем, не могу сказать, что думал
