Отравленные земли - Екатерина Звонцова
Вудфолл, хмыкнув, демонстративно закинул ногу на ногу.
– Можно всё-таки узнать, что заставляет вас испытывать к герру Рушкевичу такую слепую симпатию? Нет… – его глаза сузились, – мне прекрасно известно, что в столице – и не только там, да что там, со времён Рима – для иных уважаемых господ святое дело окружать себя красивыми одарёнными юношами, брать их под патронаж, нежнейше заботиться, ну и задним числом…
Я хотел схватить его за ворот, а может, распахнув дверцу, вышвырнуть из кареты на мостовую, но вовремя вспомнил бессмертные слова из «Прометеева огня». Iuppiter iratus ergo nefas[46]. Удивительно, сколько спасительной отрезвляющей мудрости припасли для нас древние, речь ведь, кажется, о II веке! Цитата эта, сродни прохладному дуновению, заставила меня остаться неподвижным, и именно спокойствие дало подметить, как avvisatori подобрался, как ждёт реакции. Ему с самого начала нравилось играть со мной, раздражать меня, превращать в того, кем я совсем не хотел и не хочу становиться, – в склочного старика, потерявшего где-то и зубы, и последние мозги. Я криво усмехнулся: нет, не на того напал; и то, и другое ещё при мне.
– О, так у вас вопросы к моим моральным устоям, Вудфолл? Поясните, какое они имеют значение в нашем предприятии? Вопроса, откуда берутся подобные подозрения, даже не задаю: гнусь – всё-таки ваша профессия, ваш хлеб, не так ли? По прибытии в Вену можете поинтересоваться у кого-нибудь из моих врагов – людей особо наблюдательных и нетерпимых, – насколько часто я развращаю юношей ради мелких сладострастных удовольствий. Но даже их ответ вас, боюсь, разочарует. – Этого было мало; я продолжил: – И главное, мой вам совет на будущее, уж уважьте седины. Если вы не способны и не склонны привязываться к ближним, не мерьте всех по себе. Вы пока нужны мне, и я прощу броски грязью, но другие, особенно в кругах, к которым вы так рвётесь, не потерпят.
Надолго повисла тяжёлая тишина. Я не собирался на полном серьёзе обсуждать свои мотивы, не собирался размениваться на лишние проявления чувств, не собирался усугублять ссору – просто хотел раз и навсегда показать, что не потерплю от этого молодчика никакой двоякости в отношении тех, кто мне симпатичен. Меня поняли: Арнольд Вудфолл наконец кивнул. Судя по смягчившемуся тону и понурому виду, он временно сдался.
– Хорошо. Допустим, я позволил себе лишнее. Я и сам понимаю: вы проявляете участие к этому… юноше искренне, так, как никто никогда не… – он запнулся; шрам в углу рта дрогнул, – неважно. Но я всё же прошу вас, доктор, не теряйте объективности. Загляните повнимательнее в его глаза. Что вы там обычно видите?
Я поджал губы, ответ мне не нравился.
– Я вижу, что у него непростое прошлое. И что он очень глубоко верит.
Лицо Вудфолла приняло до странности скорбное, почти жалостливое выражение, но тут же он упрямо отчеканил:
– Дракула тоже был человеком самой искренней веры и ничуть не опасался солнца.
Доводу ощутимо не хватало весомости. Я опять вскипел.
– Никто не доказал, что Дракула действительно был вампиром. И хватит всюду поминать его. Уверен, в гробу он уже натёр себе бока.
Вудфолл поправил воротник и ничего не ответил. Поразительная, ослиная твердолобость! И всё же я постарался больше не взрываться и прояснить ситуацию, в конце концов, с логикой у avvisatori проблем не было; он мог меня услышать. Должен был.
– Вы подозреваете Бесика Рушкевича потому, что его руки обожжены? – спросил я. – Или потому, что он боится темноты?
В глазах Вудфолла загорелось удивление. Он тихо засмеялся, окончательно сбивая меня с толку, а потом пробормотал:
– Так вот оно что…
Я подождал и быстро получил снисходительное пояснение:
– Полагаете, герр Рушкевич старается поскорее скрыться с заходом солнца, потому что он боится? Нет, доктор. Он не боится. По крайней мере, не того, о чём вы думаете.
Подоплёка была ясна, но я уже не разозлился. Я кое-что вспомнил и прервал его:
– Ладно, Вудфолл. Довольно чуши. Вот вам сухой факт: герр Рушкевич выходит на улицу после наступления темноты, выходит в человеческом облике, на что бы вы ни намекали. Гарнизонные подтвердят: он никого не кусал, исповедуя солдата ночью.
…Но вскоре Анджей Рихтер умер, а Ференц Бвальс пропал – и что-то с этой пропажей нечисто. Обескураженный, я на всякий случай не стал продолжать. Конечно, это совпадение ничего не меняло в моём отношении к Бесику; у меня имелись ещё контраргументы. Впрочем, всё равно Вудфолл наверняка нашёл бы, что ответить. Поразмыслив, я решил не тратить сил, но он, явно войдя в азарт, вдруг подзуживающе щёлкнул пальцами.
– А попробуйте выманить вашего святошу на улицу сегодня. Нет! Прямо сейчас поедемте к нему и попробуем вместе. После этого мы с вами снова поговорим.
Он выглядел слишком уверенным, раздражающе уверенным. Я готов был скрипеть зубами, но знал, как это вредит их эмали. Поэтому я окончательно овладел собой, плюнул на дальнейшую болтовню, высунулся в окно и отдал Янушу пару распоряжений.
Карета повернула. Промозглые улицы встречали нас синей сумеречной тишиной. Вудфолл сидел с ухмылкой; руки он выжидательно сложил шпилем. Но невозмутимость и торжество несколько сошли с загорелой физиономии, когда лошади не остановились там, где темнел силуэт часовни, а направились дальше, вглубь центральных переулков.
– Не совсем понимаю, доктор, – наконец изрёк avvisatori. – Заблудились?
Я сел, зеркально повторив его позу.
– Нет, разумеется. Что непонятного, мой молодой друг? Вы ведь слышали рассказ фройляйн Штигг? Так вот, мы едем караулить загадочного воздыхателя к её окну.
– Чёрт, да с чего вы решили… – Он принялся тереть щетину.
– С того, что это куда разумнее, чем отнимать у городского священника и так-то жалкие крупицы сна по вашим пустякам. Я что, зря упросил его сегодня лечь пораньше? Ему неможется в последние дни, я волнуюсь о нём.
Вудфолл зыркнул на меня с состраданием и в который раз поверг в бешенство. Его попытки намекнуть на мою наивность и беспомощность никак не прекращались. Подавив эмоции, пожав плечами и приняв максимально отстранённый вид, я уточнил:
– Надеюсь, привычный набор у вас с собой?
Он фыркнул, но, как показалось, теперь с долей одобрения. По крайней мере, больше он не стал возражать, лишь пробормотал:
– Ладно. Это тоже недурной план. Попробуем.
«Привычный набор» его был скромным: фляга святой воды из Иерусалима; резное (вероятно, осиновое или боярышниковое) распятие с заточенным нижним концом, несколько кольев и пистолет – бесполезный, работающий по отношению к вампирам скорее как пугач против птиц. Меня тоже ещё в день встречи снабдили двумя кольями, которые я, к счастью, пока не применил, но с собой исправно таскал.
Мы вернулись к дому Штиггов, в котором постепенно гасли окна, и затаились в ближнем проулке. Отсюда особенно массивными казались прилёгшие на крыше сфинксы. Карету я отпустил: лишние свидетели возможным кошмарам были ни к чему, да и шума застоявшиеся пугливые лошади производили многовато. Януш с видимой неохотой повиновался. К слову, как выяснилось немногим позже, храбрости ему хватило, только чтобы вернуться к Кровоточащей часовне и уснуть там на лавке. Наше имущество он безответственно бросил перед входом, за что мы пренеприятно поплатились.
…К отбытию кареты нам с avvisatori удалось установить относительное перемирие. Имя Рушкевича более не произносилось, но думать я не переставал; всё перебирал в памяти мелкие, вроде бы незначительные детали – слова Вукасовича, собственные слова священника, его взгляды, шрамы… Деталей было много; ни одна ничего не подтверждала, но и не опровергала. И всё же я раз за разом твердил себе: Бесик просто не может быть одним из этих хотя бы потому, что он жив, носит крест и читает молитвы. Я уже не приводил в качестве аргумента доброту его сердца… Но моё – ныло, ноет и теперь.
Он явился спустя час бесплодного ожидания, когда я успел устать от едких взглядов Вудфолла и решить, что ошибся в опасениях. Юноша – к облегчению моему, конечно же, не Бесик, – возник из сгустка
