Владимир Корнев - Последний иерофант. Роман начала века о его конце
«Боже! Да это ж Челбогашев собственной персоной! — осенило Думанского. — На фотографии в новгородском деле у него усы, борода — ни за что не узнал бы. Вычислили-таки — ай да молодцы! Стоп… Получается, по кесаревским документам давно живет братец этого громилы и по убийству Савелова показания давал именно он, а не… То есть я стал Кесаревым только по паспорту, а по плоти… Вася!!!» Еще мгновение, и адвоката охватил бы приступ безумного смеха, но на его счастье раньше заговорил Алексей Иванович Сатин:
— Не надо было с Яхонтом связываться, а то, что перестрелка была, так теперь эти — из «Святого Георгия» — будут думать, что мы на дно легли.
— Как там у тебя со Свистуновым? — спросил он у Шерри, интригующе подмигивая мнимому Кесареву. — Андрей, представляешь, он ей уже предложил в Париж поехать! Все идет нам на руку. У вас ведь состоится вояж?
— Еще бы! Он просто умоляет меня ехать. Всяческими посулами соблазняет. Я, конечно, сама невинность, для приличия отказываюсь. Провожать себя не разрешаю, подарки не принимаю (уговор же был — помучишь его для верности), только цветы. Ты бы видел, как он по мне сохнет, ухаживает как — прямо первая любовь! Он в Крестовском саду всякий раз, когда я выступаю, сидит в первом ряду, горланит «Браво! Бис!».
Сатин цинично усмехнулся:
— У меня тоже отличные новости. Мне тут одна его бывшая обже[62] рассказала, как он с ней в Вену ездил: написал писем бывшей жене на месяц вперед будто из Москвы, как он там живет-поживает, над новой симфонией чахнет, о ней вздыхает и слезы льет, конверты надписал, а человек его каждые три дня исправно эти письма отправлял. И так он делает в каждую свою поездку. Это нам на руку — искать его долго никто не будет, а когда хватятся, то безусловно станут искать в Москве.
— А коли так, то нечего и тянуть! — Челбогашев хлопнул ладонью по столу. — Теперь, Шерри, все зависит от тебя! На Париж срочно соглашайся. Казимир говорит, что разок видал Свистуна этого, когда был у него с Думанским-то, в июле еще. (Сатин утвердительно кивнул.) Ну вот. Персона его, конечно, известная в разных там кругах, но с виду не того — не слишком выдающаяся. Подойдет. В день отъезда уговоришь заехать к нему на квартиру. Найдешь любой предлог: забыла что-нибудь или «скоротать время» до поезда. Я вас там ждать буду, спрячусь на кухне в рундуке или в кладовке, шнурок захвачу. Сделаю дело, сразу одеваюсь в свистуновскую одежду, беру документы, ухожу, хату поджигаю, труп сгорает. Потом ты опознаешь, что там останется, как своего мужа, то есть меня. Значит, такой вот план. Чего не ясно, сразу спрашивай.
— Да с этим все ясно. Только ко мне, между прочим, полиция уже третий раз приходила по твою душу, хотели даже засаду оставить. Я им сказала, что уже полгода с тобой не живу, сама тебя ищу, чтобы получить разрешение на развод и второй брак, а ты будто уехал куда-то в Курскую губернию. — Шерри с аппетитом поглощала пирожные, продолжая с набитым ртом: — Ладно, хватит мандражировать — отвела ж я их, говорю тебе! Вы лучше еще о моем композиторе послушайте. Он ведь мне не только на содержание к себе идти предложил. Апартаменты, говорит, в Париже сниму на бульварах специально для тебя, какие сама пожелаешь. Щедрый мужчина, неотразимый!
— А жениться на тебе он не обещал? — опять нехорошо засмеялся «Сатин».
Дамочка обиженно надулась:
— Вот-вот, если б вы не придумали его жизни лишить, я бы свое семейное счастье устроила: совсем бы обворожила-охмурила, да замуж бы за него пошла. Говорит, будет ждать и надеяться, даже если не соглашусь с ним ехать. С таким одно удовольствие пожить, понежиться: счета у него в банках, тонкий вкус, романсы мне посвящает, такие комплименты говорит, аж дух захватывает: «бриллиантовая моя, у вас весь ваш репертуар в таком ароматическом миноре, что я блаженствую на небесах»! Не то, что ты, Митька, — грубый мужлан…
Тут она артистично зарыдала.
— Лучше в омут, чем с такими безумцами счастье свое сквозь пальцы пропустить! Хватит мне куклой тряпичной, которую вы друг у друга рвете, туда-сюда болтаться. Жалко, жизни своей молодой: талант и красота ни за что пропадают! Свистунов, тот прямо говорил: мне бы резон к вам в женихи пожаловать, я бы со всей моей охотой. Вот вам, дескать, самое деликатное предложение руки и сердца, над словом моим подумайте, оно твердое. А я и думаю, и вижу — хороший он человек, и это мне сам Бог такой шанс посылает… Ради Христа прошу я вас — отпустите вы меня! — взмолилась она сквозь слезы. — Откажитесь лучше от этой каверзы: кроме зла ничего из нее не выйдет. Или вы уж и не люди совсем? Музыкант по-настоящему меня любит. Тесно ему в Петербурге, лучше, говорит, в Париже жить или в Европе — там нравы свободные. Обещал театр подарить. Роли, говорит, будете сами выбирать, какие только захотите, а денег у него на все хватит… Пропаду я с вами, выйду в тираж…
Челбогашев поднес взбунтовавшейся жене кулак к носу:
— Но, но! Ты не вздумай сейчас всерьез задурить, певичка хренова! Сделаешь дело, и катись куда хочешь, стервоза!
— Да, ты не представляешь, из какого он общества: на скачках завсегдатай, в салонах, в лучших ресторанах — гость дорогой. Это ж фигура! Богема! — Шерри продолжала бунтовать, делая вид, что обиделась.
— Успокойся, детка! — Грозный муж вынужденно изменил тон на мягкий, даже ласковый. — Будешь делать так, как я говорю, получишь за «меня» страховку — поедешь и на скачки, и в рестораны, и куда хочешь. Мне, Шерри, из этой страховки ничего не нужно, ни гроша, только документы. Гадом буду, коль обману — все здесь свидетели!
— План у тебя, Митя, незрелый, — свысока процедил Сатин. — Примитивно, скажу я тебе, — ни то, ни се. Несерьезно. Я бы все сделал по-другому, но сейчас ни о чем думать не могу. Сами теперь выкручивайтесь — незачем было этого полицейского убивать! Андрюша ведь задание твое выполнил, деньги все, сколько причиталось, передал Спичке. Только, получив такие деньжищи, тот заодно с адвокатом готов взорвать и его раскрасавицу, да хоть весь дом…
— То есть как это взорвать?!! — Думанский, он же Андрей Кесарев, а также «Васюха», решил было, что ослышался.
— Да как ты сам приказал — просто, без церемоний! Завтра, по уговору, возле Михайловского театра. Там вечером какие-то французские «Колокола» дают, а у них уже целая ложа взята… ну и… Очень уж Спичке эта «революционная» затея понравилась.
В ужасе адвокат поспешил оценить обстановку: «Как он сказал — заодно с красавицей?! Господи, этому монстру уже и о моей Молли известно! А ведь и ее, и того „Думанского“, что пока в авто разъезжает, они точно убьют и глазом не моргнут! Тогда уже ничего не изменишь, не исправишь — тогда все будет кончено… Ну уж нет!»
— Вот что. Адвоката этого я решил до времени оставить — он и так не в себе, жалкий человек, — выпалил новоявленный «Кесарев», точно его осенило. — Хватит сейчас за нами дел. Но следить за ним надо: потом — перед отъездом все равно уберу его.
Неожиданно Сатин заявил совершенно спокойно:
— Так я ведь после суда тебе и сказал: документы по савеловскому делу он отдал мне перед «моим» убийством, на тебя там ничего серьезного не было. А ты перестраховываться вздумал, охотишься за ним… Думанский не вовсе пропащий, даже полезный для нашего дела индивидуум. Ну что, думаете, заигрался я? Викентий меня многому научил… И, братья, сказать вам честно: жалко мне было с той жизнью расставаться. Давайте-ка лучше выпьем не чокаясь!
«Ах, вот оно что! Ну и подлец же ты, Алексей Иванович! Значит, ничего мне не кажется: и нашим, и вашим служишь, иуда-лицедей…» Кровь прилила к лицу адвоката, он был просто оглушен услышанным, а внутри точно что-то оборвалось.
— Да вы чего это — задний ход, што ли, врубить хотите? Менжуетесь?! Такие деньги заплачены — Спичка сделает все в лучшем виде; чай, не царя взорвет — адвокатишку. Я-то думал, доперла до тебя, «Васька», умная мысля. Даром, что два языка знаешь, а то вобьешь себе в голову чушь какую-нибудь… Решено, и баста; рвать так рвать! — вскипел Челбогашев-старший и, заметив, что «братан» перестал есть, добавил: — Молчишь теперь, будто воды в рот набрал? Ох, не люблю я такие фортели…
— Я не молчу. Что-то не по себе мне — захворал совсем. Может, инфлюэнца, да и городовые тоже постарались — до сих пор в глазах круги, — выдавил из себя Викентий.
— Вот-вот. Именно отдых тебе сейчас необходим, а то ты совсем какой-то вялый сегодня — не узнать тебя прямо! Ну, тогда пора. Поехали к Никаноровне на «малину», там отлежишься.
Сатин-Панченко, встав из-за стола, засунул Думанскому во внутренний карман сюртука целую запечатанную пачку четвертных билетов:
— За Сатина я в Париже страховку получу. Там же и свидимся. Сегодня уезжаю, мне здесь оставаться нельзя. Иначе провалим все дело.
Из трактира «отчалили» втроем, как приехали. Уже вечерело. Карета неслась, то и дело сворачивая с улицы на улицу, точно запутывая следы. «Везут Бог знает куда! — нервничал Думанский. — В какой-то притон». Челбогашев, взявшийся опекать «хворого» братца, придвинулся к нему с озабоченным, участливым видом:
