Курт Ауст - Судный день
Томас широко улыбнулся мне в ответ, и я радостно рассмеялся.
– И какие выводы мы можем сделать о капитане в графском обличье? – спросил Томас.
– Что для него подобный маскарад был непривычным.
– Верно. И в связи с этим мне сразу вспоминается дата на расписке – семнадцатое ноября. Допустим, что именно тогда он и должен был начать играть роль графа. Получается… дай подумать… что к моменту приезда сюда ему уже полагалось привыкнуть к своему новому облику. Но, возможно, за эти две недели ему не понадобилось прикидываться графом – может статься, он вспомнил об этом, лишь приехав на постоялый двор. Но в суматохе вспомнил не сразу. Непонятно только… – Прикрыв глаза, Томас потер переносицу. – Герцог. Похоже, этот герцог – хороший друг нашего южного соседа. Но вот длинные руки, которые надо обрубить… – Томас вопросительно посмотрел на меня. – Это, конечно, сказано образно, и, тем не менее, зачем отрубать руку своему приятелю?
Этот вопрос я оставил без ответа.
– Что толкает на предательство того, кого считаешь скорее другом?
– Не знаю. Женщина… Или деньги… – предположил я и понял, что знаю об этом не больше, чем куча навоза может знать об одеколоне.
– Деньги! – Профессор щелкнул пальцами. – А ведь ты прав: расписка! Возможно, в ней кроется разгадка. Графу платят за предательство герцога… – и тут улыбка на лице профессора сменилась гримасой досады, – вот только денег у него явно не было – достаточно посмотреть на его вещи. Нет, что-то здесь не сходится… – Он покачался на каблуках, а затем подтянул к себе стул и уселся. – Будь добр, приведи священника.
– Якоб Магнус Фриш, вы – пастор. В настоящее время прихода у вас нет, а направляетесь вы в Шелланд. Откуда вы приехали на этот постоялый двор?
– Как я уже говорил сегодня вечером, я ехал из Рибе, – бесстрастно проговорил священник.
– По какому делу вы ездили в Рибе?
– Я попросил перевести меня в приход ближе к королевской столице, где живет моя сестра, а в Рибе дожидался разрешения.
– Вы получили разрешение на перевод в приход Факсе Херред. – И, не дожидаясь подтверждения, профессор продолжал: – А где вы проживали до этого?
– Как я уже рассказывал профессору, у меня был приход в Хиндрупе, – в голосе священника зазвучало недовольство.
– Хиндруп находится возле самой границы с Готторпским княжеством, верно?
– Да.
– Вы когда-нибудь бывали в княжестве?
– Да.
– То есть проезжали через Фленсбург и бывали в Гольшстейнских землях?
– Да, само собой разумеется.
– Часто? И по какому делу?
– Границы, воздвигнутые человеком, не остановят слово Господне! И если дети Его нуждаются в утешении и в помощи, то меня не остановить!
– А разве в княжестве нет других священников?
– Есть. Но и священники, и простой люд нуждаются в утешении и поддержке, пока они вновь не стали подданными датского короля.
Томас понимающе кивнул и внезапно переменил тему:
– Где вы находились в момент убийства графа?
Священник пристально посмотрел на Томаса – такой взгляд я и прежде замечал у него: глаза горели, словно он пытался прожечь тело собеседника и прочесть его мысли. Однако ни единый мускул не дрогнул на его суровом, изборожденном глубокими морщинами лице. И ответ прозвучал спокойно и сухо:
– Я сидел в харчевне, о чем профессору уже известно.
– Мне известно, что, когда мы с Петтером приехали сюда, вы действительно сидели в харчевне. А где вы находились до нашего приезда? Вы долго здесь сидели?
– Перед ужином я был в комнате – по обыкновению, возносил молитвы Господу, – ответил пастор.
– Значит, до ужина вы все время находились в комнате и никуда не выходили?
– Именно.
– Вообще никуда?
Священник прищурился, но промолчал.
Вздохнув, Томас махнул рукой:
– Простите, преподобный Якоб, мою назойливость и грубость, но задача действительно сложная и щекотливая, а с решением ее тянуть нельзя. Думаю, вы со мной согласитесь.
Немного успокоившись, пастор снизошел до легкого кивка:
– Соглашусь. И постараюсь вам, по возможности, помочь, но прежде меня еще никогда не подозревали в… – пастор испытующе посмотрел на меня, – в чем-то подобном.
– Почему вы покинули свой приход в Хиндрупе?
Лицо священника скривилось, будто от боли, и ответил он не сразу.
– Прошлой зимой моя супруга, Сигне, умерла. Изнуряющий недуг, унесший ее жизнь, истощил и мои силы. Я чувствовал, что в Хиндрупе покоя мне не будет, и решил поискать его в другом месте. Теперь я надеюсь обрести умиротворение рядом с сестрой – других родственников у меня не осталось, – в его голосе вдруг послышалась тоска по смерти, какая – как мне казалось – свойственна лишь старикам.
– У вас нет детей?
Резко вскинув голову, пастор с отчаянием посмотрел на Томаса:
– Не понимаю, каким образом это касается вас. Ваше дело – отыскать убийцу. При чем же здесь моя семья? – но он, похоже, понял, что вспылил, немного успокоился и проговорил: – Нет, профессор… Детей у меня… нет.
Томас решил больше не касаться этой деликатной темы.
– Вы разговаривали с графом?
– Нет.
– Вообще не разговаривали? Вы же прожили здесь бок о бок почти двое суток!
– Не разговаривал.
– За те два дня, что вы с графом пробыли здесь, не слышали ли вы, чтобы кто-то плохо отзывался о графе или угрожал ему?
– Нет, – ответ прозвучал быстро и решительно, однако, как мне показалось, пастор о чем-то умалчивал.
Томас тоже заметил, что священник чего-то недоговаривает.
– А сам граф, быть может, оскорбил кого-нибудь и дал, таким образом, повод для обиды?
Священник сухо рассмеялся:
– Тогда выходит, что повод был у всех, кроме меня. Видимо, людей Божьих граф почитал, поэтому меня не беспокоил.
– А как насчет всех остальных?
– Всех остальных он успел задеть… Да, в большей или меньшей степени.
– И хозяйку тоже?
– Неприкрытое желание женского естества, которое граф не скрывал даже в присутствии ее супруга, и едва завуалированные намеки на веселое времяпрепровождение, – если это можно считать оскорблением, то да.
– И никто не ответил графу? Никто не пытался остановить его?
– Графа? – Пастор насмешливо взглянул на Томаса. – Гели тебе дорога жизнь, то едва ли ты вступишь в перепалку с графом.
Я по-прежнему не мог избавиться от ощущения, что пастор рассказал далеко не всё. Томас наклонился вперед:
– Что произошло в четверг вечером? Граф с кем-нибудь поссорился?
– Не думаю… – Священник запнулся и уставился в столешницу. Я вдруг подумал, что он уже давненько не заглядывает в Библию – он даже не притрагивался к ней, хотя книга лежала совсем рядом. Пастор вновь заговорил: – Не думаю, что графа убил трактирщик. Но… я слышал, что они повздорили – незадолго до того, как графа обнаружили мертвым.
– Где они повздорили?
– На дворе, за трактиром, недалеко от того места, где позже нашли тело.
– А где в тот момент находились вы?
– Я направлялся в комнату, когда услышал крики. Тогда я приоткрыл заднюю дверь и выглянул. Напротив графа стоял трактирщик. Он сильно разозлился, – я и не ожидал, что у этого маленького человечка хватит смелости на подобное.
– Что именно он говорил?
– Я не все слышал, только обрывки фраз: “Исчезните навсегда” и “Подобного я не допущу в моем доме”. А потом я прикрыл дверь. Решил, что не имею права подслушивать…
– И что сделал граф?
– Его ответа я не разобрал – он говорил слишком тихо, но мне показалось, что он лишь посмеялся над трактирщиком и приказал ему замолчать, словно тот был невоспитанным ребенком.
– Кому вы отправили прошение о переводе в другой приход? Епископу Иерсину? – Томас вновь резко переменил тему, а я так и не понял почему. Возможно, ему просто захотелось напоследок поговорить об общих знакомых. Якоб Фриш с недоумением посмотрел на Томаса:
– Епископ Йерсин уже много лет как умер. Поэтому я обратился к епископу Хансу Нильсену Сёрбю, моему наставнику. Или, точнее, который был моим наставником.
– Вы знакомы с человеком по имени фон Бергхольц?
По лицу священника – как прежде по лицу госпожи фон Хамборк – пробежала тень недоумения.
– Нет, – ответил Якоб Фриш после короткого раздумья.
Когда священник прощался с нами, они с Томасом снова напоминали добрых друзей – казалось, оба напрочь забыли о ссоре, случившейся прошлым вечером.
За священником давно уже закрылась дверь, а Томас все еще сидел, погруженный в собственные мысли. Я подбросил в камин дров, приготовил кофе, чтобы взбодрить наши утомленные головы, и принялся ждать указания, кого пригласить следующим. Но профессор неподвижно сидел, откинувшись на спинку стула и опустив голову. Он молча рассматривал шероховатую поверхность столешницы.
Часы мелодично пробили восемь ударов – разглядывая их, я задумался, что эти удары могут означать. Голова налилась тяжестью, и я решил, что вскоре пора будет ложиться спать. За стеклянной дверцей часов виднелись два диска, по краям каждого из них были написаны цифры: на верхнем – от одного до двенадцати, на нижнем – от одного до шестидесяти. К самой середине дисков были прикреплены стрелки, указывающие на цифры, и я заметил, что стрелка нижнего диска медленно передвигается. Совсем недавно она указывала точно вверх, а теперь приблизилась к римской цифре “пять”. Стрелка верхнего диска не двигалась – она так и замерла на числе “восемь”. Я подумал, что стрелка, наверное, сломалась. Томас рассказывал, что часы – механизм сложный и чувствительный, а внутри у него всякие шестеренки и колесики.
