Человек в чужой форме - Валерий Георгиевич Шарапов
— И что же, не кричала?
— И не пикнула. Вроде бы хлопнуло что-то пару раз, но мимо состав шел, грохотало.
— Ох-хо-хо, — тоскливо протянул Пожарский.
Место-то какое приятное, посидеть тут с бутылочкой-другой, погреться и попить. Здесь и сейчас исключительно уютно, особенно теперь, когда солнце уже клонится потихоньку на закат и поблескивает по верхушкам елей, золотится среди потихоньку наливающихся соками веток. Все подлец-человек испаскудить способен…
Колька протянул приятелю папиросу. Некоторое время курили молча.
Пролетела электричка, неподалеку подал мощный голос диковинный какой-то, видимо, новый паровоз.
«Да уж, тут криком кричи — никто не услышит. На то и расчет».
Расчистив бревно, он опустился на него, поплотнее запахнув шинель. Чистоплотный Анчутка возился тщательнее, разгребая снег и соскребая ногтями наледь с коры.
— А может, ты снова кой-чего приврал, а, Яшка?
— Да пошел ты.
— Чего хорохоришься-то? Ты ж сказитель регулярный.
— А мне плевать! — запальчиво заявил он. — Не хочешь — не верь. — И вдруг завопил: — Ух ты!
От удивления Колька забыл дым выпустить и закашлялся. Анчутка, чиркая спичками, что-то искал в натоптанном, подтаявшем снегу, наконец поднял находку:
— Смотри-ка, чего нашел. Шарик со стекляшками! Если вот это оборвать… не, загнуть лучше, то кулон получится. Светке на восьмое подарю.
— А ну дай глянуть.
Он повертел вещицу в пальцах, и тут внутри как будто керосин вспыхнул, осенило. Сомнений не было: серьга-шарик, усыпанный мелкими зелеными камушками, на длинной висюльке, была один в один как та, которая болталась тогда в ушах рыжей гулены.
«Как это Палыч сказал: один к одному, вранье и смерти, таких совпадений не бывает? А что, если вправду не бывает?»
Анчутка протянул лапу за своим сокровищем, но Колька не дал:
— Все тебе шутки. А ну как с той самой убитой, что, Светке подаришь?
Яшка сплюнул:
— Типун те! С чего ты взял-то?
— Мысль есть одна, — пояснил Колька, приводя в порядок все озарения и просветы, которыми столь богат оказался этот насыщенный день. Пожалуй, хорош, голова у него сейчас треснет, если он продолжит думать в одиночку. И Пожарский решился: — Так. Пошли обратно, к Андрюхе, перетереть-покумекать треба.
— А сам покумекать — не? — осторожно предложил Анчутка.
— Не, — твердо возразил Николай, — и ваши головы нужны.
Глава 15
Секретарь принесла «Вечерку», в которой аж полполосы было посвящено фабрике. У Машеньки даже носик побелел от любопытства, возможно, надеялась, что вот они сейчас с товарищем директором сядут и вместе, дружно, перебивая друг друга, будут зачитывать, упиваясь отчетом о передовом опыте повышения культуры труда.
Вера Вячеславовна, вздохнув, поблагодарила:
— Спасибо, Машенька, свободна.
Та вышла, огорченная. Некоторое время товарищ директор смотрела на сложенную газету, потом, все-таки решившись, развернула.
«Нас встречает Вера Вячеславовна Гладкова, чуткий и заботливый руководитель, энергичная, бодрая женщина с чисто русским лицом…»
Она фыркнула.
«По-товарищески, по-мужски пожав руку, предлагает:
— Мы с вами, товарищ, пройдем по фабрике, и потом познакомимся с товарищами коммунистами».
То еще испытание. Ничего не поделаешь, общественность желает знать, как идет соревнование за переходящее Красное знамя райкома комсомола, к тому же кто-то там заинтересовался опытом по повышению культуры труда. И корреспондент уже здесь — бодрый, даже развязный молодой человек в очках и кепке, сдвинутой набекрень, который, не успев войти в кабинет и даже не оглядевшись, зачирикал карандашиком в блокноте.
— Что это вы, товарищ, мы ни о чем еще не поговорили? — деревянно улыбаясь, спросила директор и протянула руку.
— А я уж прошелся по цехам, — радостно сообщил корреспондент, с жаром потрясая ее, — и, знаете ли, перед глазами стоит полполосы, а то и целая. Колоссально!
— Вы очень добры. Что ж, пойдемте.
«Что-то я не припоминаю, чтобы говорила нечто подобное». Она вернулась к чтению:
«Мы проходим по светлому залу, заставленному шеренгами машин. Чистота, ни соринки не сыщешь…»
Шло восторженное описание работниц, все, как одна, почему-то немолодые, но бодрые, не улыбчивые, но с добрыми глазами, и все, как одна, владеющие статистическими данными о том, как все было год назад и как изменилось в этом. И, разумеется, с молодым задором рассуждающие о ликвидации старых методов работы, кои, как известно, единственное, что препятствует достичь того качества выработки, который требует советский народ…
«Помнится, с уборщицей он о чем-то пошептался, — думала Вера уже со спокойствием отчаяния, — и Вася его шуганул: посторонись, сынку»…
«Ее некрасивое, но хорошее лицо оживилось:
— Как только включились в соцсоревнование за высокую культуру труда, и вот у нас новая система внутрицехового транспорта! Тележки на резиновом ходу, компактные, легкие на ходу, колеса на шарикоподшипниках…»
— Черт знает что такое, — вслух от неловкости проворчала Гладкова, но в глаза назойливо лезли буквы, жирненькие, бодрые, как тараканы:
«…рабочие места хорошо освещены. Цех телефонизирован, аппараты специального изготовления соединяют с диспетчерской. Теперь запросы — будь то материал или помощь ремонтной бригады — поступают оператору, который немедленно принимает нужные меры.
— Совсем другое дело, — сообщает нам помощник мастера, застенчивый кареглазый юноша, — раньше, будем говорить, оторвался ремень — и бегай, ищи шорника. Отсюда и простой. Теперь я снимаю трубку и сигнализирую, а диспетчерская по всем этажам сигналит, кто и куда нужен».
Вера скрипнула зубами. Что ж такое…
«Товарищ Гладкова поясняет:
— Телефонная связь освобождает нас всех от пустой беготни и снабженческой суеты, а у актива освобождается время на то, чтобы обдумать, как еще можно усовершенствовать технологические процессы.
Весело прерывает руководство ударница Иванова:
— Скоро вы не узнаете нашу фабрику. Везде будут новые, прекрасные станки, восстановим узкоколейку до железнодорожных путей…»
Бедная Вера Вячеславовна в отчаянии зажмурилась, потом снова уставилась в газету. Строчки так и плыли перед глазами: «А теперь пройдемте в общежитие…»
О ужас, не надо туда ходить. Какая стыдоба, какой позор, до сих пор щеки пылают. Откуда из нее все эти слова повылезали, ведь она такая интеллигентная, терпеливая женщина. Просто вывели из себя эти драчуны, колхозники неблагодарные, уволила в момент, без выходного пособия — и пусть жалуются куда угодно! Лапотники неблагодарные, убогий оргнабор!
Все, хватит, решила она, еще полдня трудиться, а желание лишь одно: вцепиться зубами в подушку и рыдать злыми слезами.
Что ж так, товарищ директор? Желала же отличиться — чем недовольна? Вот, в газетах про ваши достижения пишут, правда, про ваши ли?
Снова стук в дверь, вошла Машенька — она и одновременно не она, сияющая своим круглым ликом, как ясно солнышко.
— Вера Вячеславовна, к вам Максим Максимович, то есть, простите, товарищ Кузнецов.
«Сегодня день такой, — философски размышляла Вера Вячеславовна, — меня решено добить окончательно. Ничего не попишешь,
