Кэрол Макклири - Иллюзия убийства
У забортного трапа нас ждут носильщики с паланкинами, о которых позаботился Ай Сун. Его паланкин — изящное сооружение из черных шелковых драпировок с кисточками и бахромой и черными деревянными стойками с украшениями в виде медных шишаков. Сев внутрь, он задергивает драпировку от глаз прохожих.
Наши незамысловатые переносные кресла имеют обычный полог, который, по-моему, мешает обзору, и мы откинули его назад и завязали.
У каждого из нас по три носильщика, что не совсем справедливо, поскольку тем, кто несет Фредерика, достался вес вдвое больший, чем моим. Носильщики — босые, их косы растрепаны, а синие рубашки и штаны в чистоте и качестве сильно уступают щеголеватому наряду Ай Суна.
Его носильщики — в белой, без единого пятнышка одежде, изящно отороченной широкой красной лентой и очень похожей на костюмы цирковых клоунов.
Наша кавалькада с Ай Суном впереди пробирается по переполненным людьми улицам, темным и узким переулкам, мимо рыбных прилавков, пока мы не пересекаем мост, перекинутый через мутный, медленно текущий поток.
Говорят, в Кантоне живут миллионы людей, а улицы, многие из которых неаккуратно выложены камнем, кажется, немного больше ярда шириной.
Магазины, с яркими и красивыми резными вывесками, открыты с передней стороны, словно вся стена, выходящая на улицу, была взорвана. В глубине каждого магазина находится алтарь, красочно оформленный и богато украшенный.
Меня предупреждали, что в Кантоне китайцы могут попытаться закидать меня камнями. В них глубоко пустили корни гнев и горечь, посеянные Опиумными войнами, в результате которых английская Корона получила гигантский источник дохода от продажи опиума в Китае, и другими несправедливостями, допущенными западными странами.
Капитан Грогэн говорит, что китаянки, завидев туристок, плюют им в лицо. Однако у меня не возникают таких проблем. Наоборот, когда мы появляемся на виду, сидя в переносных стульях, из магазинов выбегают люди посмотреть на меня как на диковинку, но их совершенно не интересует Фредерик. Они не проявляют никакой враждебности. Некоторые встречающиеся мне женщины смотрят на меня с любопытством, реже — с добротой.
У людей лица не радостные. У них такой вид, словно они ничего не знают в жизни, кроме тяжелого труда и нищеты, как шахтеры в моем родном штате Пенсильвания.
Очень странно, что внимание людей больше всего привлекают мои перчатки. Китайцы смотрят на них с удивлением, и иногда кто-нибудь, набравшись смелости, подходит и дотрагивается до них.
Небо на узких улицах города увидеть невозможно из-за громадного количества вывесок, всякого рода украшений и скученности построек.
Иногда наша кавалькада паланкинов встречается с другой, и, поскольку они не могут на таких улицах разминуться, все останавливаются, и тогда начинаются неимоверные галдеж и суета, продолжающиеся до тех пор, пока мы не разойдемся.
Когда мы приближаемся к тюрьме, которую я хотела увидеть, Ай Сун говорит, что там проводятся политические казни. Тираническое правление вдовствующей императрицы вызывает большое недовольство в стране, и оно жестоко подавляется казнями оппозиционеров.
— Почему вы хотите увидеть тюрьму? — спрашивает меня Ай Сун во время очередной остановки.
— Драма жизни и смерти нужна как воздух репортерам криминальной хроники, — отвечает за меня Фредерик.
Я же считаю, что меня ведет репортерская интуиция, а не извращенное желание увидеть нечто ужасное.
48
Мы входим через ворота во двор, где вокруг стола для азартных игр собралась толпа. Несколько бездельников отделяются от нее и лениво плетутся за нами. Тюрьма совсем не похожа на то, что называется тюрьмой. На первый взгляд она напоминает кривой переулок в поселке.
Когда мы проходим мимо выставленных на сушку гончарных изделий, женщина, изготавливающая горшки, прекращает работу, очевидно, чтобы посудачить о нас с другой женщиной, которая ставит их в ряды.
— Место казни, — говорит Ай Сун, показывая широким движением руки на площадку длиной примерно семьдесят пять футов и шириной двадцать пять футов по передней стороне и сужающуюся к дальней стороне.
Площадка в одном месте очень красная, и на мой вопрос, почему так, Ай Сун, ковырнув темно-красную землю носком ботинка с белой подошвой, безразлично отвечает:
— Вчера здесь отрубили головы одиннадцати преступникам.
Фредерик отходит назад к гончарной мастерской и говорит мне:
— Я видел столько крови людей и животных, что мне хватит на несколько жизней.
Ай Сун уточняет, что обычно одновременно казнят десять — двадцать человек. В среднем за год получается около четырехсот. И еще наш гид добавляет, что за один 1855 год в этом «переулке» обезглавили пятьдесят тысяч повстанцев.
Я содрогаюсь при мысли, что так много душ было насильственно отправлено на небеса или в ад из-за политических разногласий.
Слушая Ай Суна, я замечаю несколько грубо сколоченных деревянных крестов, прислоненных к высокой каменной стене. Предположив, что они предназначены для каких-нибудь религиозных целей до и во время казней, я спрашиваю о них гида.
Дрожь пробегает у меня по спине, когда я слышу ответ:
— В Китае приговоренных к смерти женщин привязывают к деревянным крестам и четвертуют. Мужчинам отрубают голову одним ударом, если они не злейшие преступники. Злейших преступников казнят, как женщин, чтобы они умирали более позорной смертью. Их привязывают к крестам и душат или четвертуют. При четвертовании людей расчленяют и потрошат полностью, прежде чем они успевают умереть. Не желаете ли взглянуть на отрубленные головы?
Ай Сун настолько красочно и с такими подробностями живописует жестокости, что невольно думаешь — не выдумка ли все это? Потому я холодно говорю:
— Конечно, давайте несите сюда свои головы.
По совету Ай Суна я даю серебряную монету какому-то человеку, у которого руки испачканы глиной. Он идет к нескольким бочкам, стоящим рядом с деревянными крестами, опускает в одну из них руку и достает голову!
— В бочках известь, — поясняет Ай Сун. — После казни преступников их головы бросают туда. Когда бочки наполняются доверху, их опорожняют и используют снова. Если заключенные умирают в тюрьме, им всегда отрубают голову, а потом хоронят.
По словам нашего гида, если к смертной казни приговаривается какой-нибудь богач, он может без особых хлопот купить человека на замену, которого казнят вместо него. Китайцы весьма спокойно относятся к смерти; кажется, она не сильно пугает их.
Я иду за Ай Суном к зданию тюрьмы и удивляюсь, что все двери открыты. Но когда вхожу внутрь, то вижу, что на шеях всех заключенных закреплены толстые тяжелые доски, потому двери и не заперты: в этом нет необходимости.
Потом мы идем в здание суда, большое квадратное помещение с мощенными камнем полами. В небольшой комнате справа от входа нас представляют некоторым судьям, покуривающим опиум во время отдыха. В другой комнате судьи играют в фан-тан.[32] При входе находится большое игорное заведение. Я не думаю, что здесь должным образом отправляется правосудие.
— А сейчас вы можете увидеть инструменты убеждения, — со смешком говорит Ай Сун.
Двое судей ведут нас в камеру с орудиями пыток: плетьми из расщепленного бамбука, тисками для больших пальцев, воротами для подвешивания людей за большие пальцы и другими подобными приспособлениями.
Две пары носильщиков втаскивают в камеру две висящие на жерди корзины. В каждой из них человек в неудобной позе: колени цепями подтянуты к подбородку. Как оказывается, это воры.
Судьи объясняют нам через гида, что их схватили на месте преступления, когда они брали то, что им не принадлежит, поэтому руки воров положат на плоские камни и раздробят все кости ударами камней.
Потом их отправят в больницу на «лечение».
Я отказываюсь смотреть наказание.
От одного американца, многие годы прожившего в Кантоне, я слышала еще об одном, самом ужасном и мучительном наказании, когда-либо придуманном людьми: на небольшом мосту над протокой раздетых донага преступников подвешивали в тонкой проволочной сетке. При входе на мост раскладывали острые ножи, и каждый прохожий был обязан нанести порез висящему в проволочном гамаке страдальцу.
Однако, по словам Ай Суна, пытка бамбуком еще страшнее — и не такая уж большая редкость в Китае, как можно было бы предположить, учитывая ее жестокость.
Причиняющая долгую, мучительную, невообразимую боль, эта самая жестокая и чудовищная пытка приводит в ужас только при мысли о ней.
Преступников, подвергаемых такому наказанию, привязывают над бамбуковым ростком голыми, с расставленными в стороны ногами.
Чтобы я поняла всю чудовищность казни, Ай Сун поясняет, что, хотя бамбуковый росток похож на безобидную спаржу, он тверд как железо. Когда бамбук начинает подниматься, ничто не может остановить его. Он может проткнуть все, что угодно, во время роста. Пусть это будет асфальт или что-нибудь такое же плотное, бамбук проходит сквозь препятствие, будто его нет вовсе.
