Борис фон Шмерцек - Второй Грааль
— Откройте рот, — потребовала она.
Нангала повиновался, и она сунула ему термометр под язык.
— Как фас совут? — спросил он, термометр явно мешал разговору.
— Рейхан. Рейхан Абдалла.
— Меня — Энхони.
Она рассмеялась, взглянув на него сияющими миндалевидными глазами.
— Энхони? Красивое имя.
Нангала попытался ее поправить, но она не позволила:
— Держите рот закрытым. Я знаю, как вас зовут.
Через несколько секунд термометр издал звуковой сигнал.
— Тридцать четыре и два, — констатировала женщина. — Похоже, что вчерашняя операция прошла удачно.
Она отпустила ножной тормоз на передвижной кровати Энтони Нангалы и стала толкать ее в освещенный холодным неоновым светом коридор.
Свернув за угол, она вкатила кровать в одну из дверей. Теперь они снова оказались в операционной. Нангала почувствовал, как его опять мгновенно захлестнула паника. Кошмарный сон продолжался!
Прежде чем он успел что-либо сказать, женщина покинула комнату. Инстинктивно Нангала хотел ринуться за ней, но оковы удержали его. Ярость и отчаяние охватили его. Приступами, сменяя друг друга, чувства накатывали на него и превращали ожидание в пытку.
Наконец он услышал в коридоре шаги, затем шорох у двери.
— Хорошо, что вы снова сюда… — сказал он с облегчением. Затем увидел, что это не Рейхан Абдалла, а доктор Гольдман.
— Вы рады моему обществу? — спросил ученый с самодовольной улыбкой на губах. — Великолепно. А то я опасался, что вы обиделись за мое вчерашнее поведение.
Ирония и насмешка подействовали на Энтони Нангалу как удар хлыстом. Если бы оковы не сдерживали его, он вскочил бы с кровати, чтобы вцепиться в глотку этому негодяю.
Гольдман взял стул и сел рядом с кроватью Энтони Нангалы. Затем придвинул стол-приставку, на котором уже были подготовлены несколько шприцев. Рядом лежали инструменты. Такой безупречный порядок заставил Энтони задрожать. В этой лаборатории ничто не предоставлялось случаю. Что бы Гольдман ни решил с ним сделать, он выполнит это.
Ученый продезинфицировал место на тыльной стороне кисти Нангалы и ввел канюлю, к которой подсоединил капельницу с прозрачной жидкостью. Затем сделал первый укол в плечо.
— Это всего лишь миорелаксант, — пояснил он. — Чтобы вы немного расслабились. Расслабленное тело лучше реагирует на терапию.
В самом деле, уже через несколько секунд Нангала почувствовал, как его мышцы утратили способность сокращаться. От этого его страх только возрос. Он был отдан на произвол Гольдману.
Продолжая терапию, ученый одновременно пояснял, что делал: уколы и раствор для внутривенного вливания содержали множество витаминов и гормонов. Позже, днем, Энтони Нангала получит инъекции нативных клеток.
— Другими словами, вы пройдете целиком первый этап моей терапии, — сказал Гольдман. — Так же, как и сенатор Блумфилд, которому я провел подобные манипуляции несколько минут назад. После вчерашней операции вы даже обгоняете его на шаг. Вы можете стать первым человеком, перешагнувшим возраст в тысячу лет.
Энтони Нангала теперь ничего не понимал.
— Зачем вы это делаете? — спросил он.
— Неужели так трудно догадаться? Конечно, чтобы исследовать вас.
— Исследовать?
— Мы будем регулярно контролировать состояние ваших органов, брать пробы, чтобы выяснить, как моя терапия действует в условиях пониженной температуры тела.
Брать пробы! Слово отозвалось в голове Нангалы приглушенным эхом. Он с трудом понимал то, что для Гольдмана звучало как нечто само собой разумеющееся.
— Даже если ваша терапия подействует, в чем я сомневаюсь, — сказал он, — неужели вы всерьез полагаете, что я тысячу лет буду безропотно терпеть ваши постоянные обследования?
Что, собственно говоря, вообразил себе этот сумасшедший ученый? Что он, Нангала, будет из благодарности целовать ему ноги? Как только он выберется отсюда, то позаботится о том, чтобы Гольдман и все его сотрудники как можно скорее оказались за решеткой.
— Боюсь, что у вас нет другого выбора, — холодно возразил Гольдман. — Вы слишком ценны для науки, чтобы я мог вам позволить уйти.
Прошло несколько секунд, прежде чем Энтони Нангала осознал значение его слов. Он почувствовал, как кровь отлила от лица.
— Вы хотите продержать меня под замком тысячу лет? — пробормотал он.
Гольдман холодно улыбнулся:
— Не правда ли, слово «пожизненно» в вашем случае звучит как-то по-особому?
Рейхан Абдалла чувствовала себя слабой, еще более слабой, чем в течение прошедших дней. С тех пор как она снова приступила к работе у доктора Гольдмана, она чувствовала, как ее силы убывают.
У нее был перерыв в работе почти на год, чтобы поберечься и преодолеть кризис. Кажется, никто всерьез не верил в то, что она когда-нибудь снова выйдет из больницы. Однако она мужественно боролась с болезнью и победила, по крайней мере на этом этапе. Правда, она не знала, что будет с нею дальше.
Она поборола слезы и отогнала подступающее отчаяние. «Не сдаваться!» — приказала она себе. Но это было совсем не просто, когда каждое движение стоило усилий и легкое щекотание в носу вызывало смертельный страх. ВИЧ, уже восемь лет бушевавший в ее организме, собирался вновь стать господином над ней, наверное в последний раз. Она почувствовала, что дрожит.
Но до тех пор, пока она работала в группе доктора Гольдмана, у нее, по крайней мере, была надежда. Не только для нее. Для мужа, заразившего ее этой ужасной болезнью, для сына, с самого рождения страдающего СПИДом. Рейхан Абдалла вовсе не хотела жить сотни лет. Ее единственной целью было дожить до нормальной старости. Она мечтала увидеть своего сына выросшим и иметь больше времени, чтобы простить мужу роковую любовную интрижку. Она хотела еще детей — и когда-нибудь внуков. И еще она хотела сделать подарок всем другим ВИЧ-инфицированным: шанс на нормальную жизнь. Только по этой причине она согласилась здесь работать.
Доктор Гольдман, который в свое время принял ее на работу в качестве ассистентки лаборатории, знал о ее болезни, вызванной ослаблением иммунитета. Он с самого начала ей объяснил, что его исследования могут быть полезными также пациенту, страдающему СПИДом. Благодаря его разработкам по стимуляции способности деления клеток тела замедляется процесс развития ВИЧ. Гольдман считал, что благодаря его методикам больные СПИДом смогут жить от пятидесяти до восьмидесяти лет.
Рейхан почувствовала прикосновение к плечу.
— С тобой все в порядке?
Она так глубоко задумалась, что просто забыла, где находится. В операционной нативных клеток. Она повернулась. Перед ней стоял Мустиль Масуф, араб лет сорока, дочь которого страдала от преждевременного старения организма. Девочке было только девять лет, а выглядела она как семидесятилетняя женщина. Жестокая причуда природы, так называемый синдром Гетчинсона — Гилфорда, или прогерия. По словам доктора Гольдмана, если все пойдет хорошо, у несчастной девочки также появятся шансы на выздоровление.
По той или иной причине, но каждый здесь заинтересован в успехе проекта, подумала Рейхан. Она ответила Мустилю Масуфу:
— Спасибо, все хорошо. Просто сегодня от слабости я едва держусь на ногах.
Мустиль снова углубился в свою работу. Он расстелил на хромированном столе стерильную салфетку и разложил на ней хирургический набор, вынув его из герметически запаянного пакета.
Рейхан постаралась прогнать усталость и натянула латексные перчатки. При мысли о предстоящей добыче свежих клеток мурашки пробежали по телу. В последний раз она помогала при этой процедуре незадолго до того, как была помещена в больницу, — более года тому назад. Долгая пауза повысила чувствительность ранее закаленной нервной системы. При мысли о том, что ей предстоит в течение следующих полутора часов, она почувствовала себя глубоко несчастной.
«Думай о том, ради чего ты это делаешь», — внушала она себе. Тем не менее воспоминания о прежнем занятии вызвали в ней отвращение. Большей частью свежие клетки получали от коз или овец, но оказалось, что эти клетки плохо подходят для человеческого организма. Поэтому в конце концов для добычи свежих клеток стали использовать шимпанзе, по приказу шейха Ассада доставлявшихся из Заира и Конго. Благодаря их близкому родству с человеком теперь терапия проходила с заметно меньшими осложнениями.
Для добычи свежих клеток, как правило, выбирали только самок на сносях и детенышей. Матерей убивали, а потом разрезали. Затем Гольдман посредством кесарева сечения удалял из матки плод, служивший донором более чем шестидесяти различных видов клеток. Можно было использовать только те органы, которые у плода еще не созрели полностью, — яичники или семенные яички, гипофиз, надпочечники и тому подобное. Затем все ткани перерабатывались в кашеобразную субстанцию, из которой в свою очередь выделяли свежие клетки. Для каждого вида клетки человеческого тела необходимо было приготовить отдельную клеточную культуру. Затем пациентам как можно ближе к соответствующему органу шприцем вводили нативные клеточные препараты. Это приводило к лучшим результатам.
