Андрей Воронин - Русская княжна Мария
Почти целую минуту княжна смотрела на капитана Жюно своими огромными, сухими, странно и опасно блестевшими глазами, после чего, приняв решение, медленно кивнула и сказала изменившимся, каким-то чужим и мертвым голосом:
– Благодарю вас, капитан. Я с радостью принимаю ваше предложение и готова воспользоваться любезно предоставленным мне в вашем экипаже местом.
– Черт подери, – сказал капитан Жюно, провожая взглядом удалявшуюся княжну, – девчонка чертовски горда!
После этого, на время забыв о княжне, он занялся приготовлениями к предстоявшему походу. Ровно через час, как и было обещано штабному адъютанту, эскадрон капитана Жюно покинул опустевшее имение и вышел на Московскую дорогу, слившись с другими частями французской армии, двигавшимися со стороны разоренной деревни.
Глава 11
Ни один из посланных вдогонку за бежавшими пленниками разъездов по счастливой случайности не наткнулся на кузенов. В восьмом часу утра они, обессилев от голода, жажды и уже начинавшейся, несмотря на раннее время, жары, присели, а вернее, упали отдохнуть в тени старой приземистой березы, которая возвышалась посреди круглой лесной поляны. – Где-то по дороге Вацлав сбросил с себя изорванный, грязный и окровавленный французский колет, оставшись в не менее грязной и окровавленной рубашке. В руке он сжимал ружье, а его левое плечо ощутимо оттягивала книзу сумка с зарядами. Кшиштоф, в коротких ему брюках старого князя и без сюртука, отирая со лба одной рукой смешанный с кровью пот, другой придерживал под мышкой саблю.
– Вот жизнь, – тяжело дыша и еще шире распахивая и без того широко распахнутый ворот, сердито проворчал Кшиштоф Огинский. – А кто-то сейчас нежится в мягкой постели, а когда проснется, станет пить кофе с бисквитами… Тьфу!
Он всухую плюнул на землю и в сердцах воткнул в дерн саблю.
– Да, – стягивая с левой ноги сапог и морщась при этом от боли, согласился Вацлав, – хорошо было бы сейчас стоять во фронте и ни о чем не думать.
Кшиштоф покосился на него с удивлением и несколько раз быстро моргнул глазами, будто не в силах поверить услышанному. Вацлав как будто был неглуп, но как же он, в таком случае, мог мечтать о возвращении в действующую армию – туда, где люди тысячами гибнут и получают увечья без всякой выгоды для себя?
– Ты прав, кузен, – сказал он, – но не надо забывать о том, что перед нами стоит задача возвышенная и благородная – вернуть русскому народу похищенную у него святыню.
– Русский народ мог бы получше присматривать за своими святынями, – заметил Вацлав, принимаясь за правый сапог, – но делать нечего. О том, где находится икона, знаем только мы, а значит, только мы можем ее спасти. Ах, черт возьми, кузен! И зачем ты полез в эту повозку! Сейчас мы были бы уже далеко вместе с иконой, а главное, не поставили бы под удар княжну. Ты знаешь, – обеспокоенный пришедшей ему в голову мыслью, встревоженно повернулся он к Кшиштофу, – ведь французы могут догадаться, кто помог нам бежать!
– Не догадаются, – легкомысленно отмахнулся Кшиштоф. – А если и догадаются, то княжна как-нибудь вывернется. Французы – галантная нация, они с женщинами не воюют.
– В Смоленске, – мрачно сказал Вацлав, – я своими глазами видел, как французское ядро разорвало на куски беременную женщину на пороге ее собственного дома.
– Это случайность войны, – возразил пан Кшиштоф, которому было в высшей степени наплевать на судьбу княжны Вязмитиновой. – Та женщина была просто глупа, если вышла на крыльцо, когда по городу стреляли из пушек. И потом, что ты предлагаешь – напасть вдвоем на эскадрон улан? Ты успеешь один раз выстрелить по ним из ружья, а я – несколько раз махнуть саблей, после чего мы быстро и очень некрасиво умрем. Много ли пользы будет от этого княжне?
– Вот как ты заговорил, – сказал Вацлав, неприятно пораженный этими рассуждениями кузена. – Значит, по-твоему выходит, что княжна Вяз-митинова была глупа, когда, рискуя собственной жизнью, выпустила нас из той мышеловки, в которую мы угодили благодаря тебе?
– Опять – благодаря мне! – начиная горячиться, воскликнул Кшиштоф. – Почему ты думаешь, что там, где не повезло мне, тебе сопутствовала бы удача?
– Потому что я видел, что в повозке спал денщик, – ответил Вацлав.
Пан Кшиштоф закусил губу, подумав о том, что это была правда. Мальчишка всегда одерживал победы там, где он сам терпел поражения. Ему чертовски, оскорбительно везло. Впрочем, последнее поражение пана Кшиштофа еще могло обернуться победой: не подними он ненароком на ноги весь лагерь, икона могла бы достаться Вацлаву.
– Ты прав, кузен, – сказал он. – Я просто устал и сам не понимаю, что говорю. Если бы не княжна, мы уже были бы мертвы. Не стоит нам ссориться из-за одного необдуманного слова. К тому же, и княжна, и икона находятся в одном месте. Если мы твердо решили добыть икону, то почему бы нам заодно не позаботиться и о княжне?
Вацлав кивнул, но тут же тяжело вздохнул, подумав, что в их теперешнем положении будет весьма затруднительно позаботиться не только о княжне, но и о себе самих.
– Да, – сказал он. – Остается пустяк: придумать, как это сделать. Кстати, кузен, ты не хочешь перекусить?
– И пить тоже, – откликнулся Кшиштоф. – Прежде всего пить. Если за каким-нибудь из этих кустов у тебя припрятан накрытый стол, то тебе пора в этом признаться.
– Увы, – печально улыбнулся Вацлав, – увы…
– Да, – раздумчиво протянул пан Кшиштоф, – история… Должен тебе сказать, что если в ближайшее время мы не добудем еды, то можно будет с легким сердцем забыть и о княжне, и об иконе.
Говоря это, он вспомнил об "украденном у него из кармана письме Мюрата и с трудом удержался от злобного возгласа. За каких-нибудь два-три дня лишиться всего и превратиться в умирающего от голода беглеца – это было не так-то легко переварить. И икона, и Мюрат, дожидавшийся ее, находились от него буквально в двух шагах, а он вынужден был скрываться в лесу, изнемогая от голода и жажды и не смея высунуть носа из кустов! “Княжна, – подумал он, из-под опущенных век злобно поглядывая на Вацлава, – княжна, княжна и княжна, всюду одна только княжна! Провалился бы ты вместе со своей княжной! А ведь как удачно все складывалось, пока я не повстречался с тобой!”
Ему хотелось, не вставая с места, схватить торчавшую из дерна саблю и рубануть Вацлава по голове – раз, и еще раз, и рубить до тех пор, пока то, что от него останется, невозможно будет узнать. Но он сдержал этот неразумный порыв: Вацлав нужен был ему для того, чтобы достать икону. До тех пор им предстояло действовать плечом к плечу, как союзникам и братьям. Ну, а потом… Ах, поскорее бы оно наступило, это “потом”! Но до тех пор было просто необходимо завоевать и укрепить доверие Вацлава, чтобы в нужный момент можно было спокойно подойти к нему со спины, не боясь, что он оглянется – подойти и ударить наверняка…
Он снова посмотрел на Вацлава. Тот, судя по его виду, задремал, сморенный усталостью после проведенной без сна ночи. Тогда пан Кшиштоф устроился поудобнее и тоже закрыл глаза. Мысли его приняли неожиданное направление: ему вдруг представился переполох, произведенный в русской армии и во всей России известием о том, что чудотворная икона святого Георгия похищена и исчезла без следа. Спустя две или три минуты он уже думал о себе как о человеке, только благодаря которому французы продвинулись так далеко и без особенных усилий продвигались дальше. Это он, Кшиштоф Огинский, подорвал боевой дух русского войска; он сыграл в этой войне роль гораздо более значительную, чем оба поссорившихся императора, взятые вместе; и где же, спрашивал он себя, слава, где заслуженный почет? Где деньги, наконец? Подарок для Наполеона – чушь, ерунда по сравнению со значением, которое поступок пана Кшиштофа оказал на ход войны.
В полусне ему представлялось, что он горячо спорит с самим Мюратом, доказывая королю Неаполя, что тот просто обязан выплатить ему двойную против обещанной сумму, несмотря на отсутствие при нем иконы. Пусть иконы нет здесь, у вас, как будто бы говорил он маршалу, – это мелочь. Для истории же важно только то, что иконы нет и у русских. Так неужели тот, кто сумел одной короткой стычкой с десятком кирасир изменить ход истории, не заслуживает столь скромной награды, как несколько миллионов франков? Мюрат в ответ лишь тряс головой с длинными завитыми волосами, бренчал многочисленными золотыми браслетами и смеялся неестественно высоким, более всего напоминавшим лошадиное ржание, смехом.
От этого смеха пан Кшиштоф проснулся, чувствуя себя вялым, разбитым и неимоверно, фантастически усталым. Лицо и все тело его были покрыты холодной испариной, выступившей во сне, в ушах до сих пор отдавались потусторонние звуки нечеловеческого смеха. Пан Кшиштоф тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и понял, что на самом деле слышит лошадиное ржание. Потом лошадь с топотом проскакала где-то совсем рядом, и лишь теперь пан Кшиштоф заметил, что остался на поляне один. Его сабля по-прежнему торчала из земли под прямым углом, как стержень солнечных часов, но ни Вацлава, ни его ружья рядом не было. О присутствии кузена напоминала только примятая трава в том месте, где он лежал. Пан Кшиштоф понял, что мальчишка обвел его вокруг пальца, и в сердцах хватил кулаком по земле.
