Жан-Франсуа Паро - Призрак улицы Руаяль
— Мьетта нехорошая, — произнесла она. — Она меня разбудила. Я очень испугалась, когда услышала ее крики.
— Черт возьми, да вы здесь все слушаете и все слышите!
— Трудно не услышать таких криков.
— Вы очень сообразительная маленькая девочка, но, к сожалению, сейчас мне надо идти.
— Ты совершаешь ошибку; я очень много знаю. А ты ни за что не узнаешь!
Николя заколебался, не зная, что сейчас важнее: поскорее отправиться к раненому Ноблекуру или же остаться и получить бесценные сведения.
— Послушайте, если вы все знаете, то я вас слушаю, и обещаю, что все останется между нами.
Уточнение пришлось к месту, хотя он с горечью понимал, что на этот раз он свое слово не сдержит.
Девочка поднялась со ступеньки и, встав на цыпочки, зашептала на ухо Николя:
— Вот что я слышала. Я слышала, как Мьетта говорила Элоди, что она не хочет брать на себя эту обузу, потому что если о ней узнают, ее выкинут на улицу.
— А дальше? Что ответила Элоди?
— Что есть средство избавиться от него, и она ей поможет.
— А потом?
— Это все. К ним кто-то пришел, и мне пришлось убежать.
— И вы никому не говорили об этом разговоре?.. Вашим родителям, например?
— Нет… нет.
Он заметил, что ответ прозвучал неуверенно.
— Да, я понимаю ваше смущение, но мне вы должны сказать всю правду.
— Я рассказала тете Камилле и папе.
Похоже, она уже сожалела, что призналась ему.
— Вы правильно поступили, — решил приободрить ее Николя. — А что еще вы знаете?
— Элоди очень много ела. Она таскала еду к себе в комнату, и от крошек у нее развелись мыши. Она страшно растолстела, просто ужасно. Однажды я застала ее в одной юбке. Она ударила меня, и пригрозила, что побьет еще, если я кому-нибудь об этом расскажу.
— А ты рассказала?
— Да, папе.
— А лопата? — спросил Николя, умевший выбрать подходящий момент и застать свидетеля врасплох.
Смутившись, девочка покраснела до корней волос.
— Ты нехороший, ты взял мои рисунки!
— Дело не в этом. Вы рисуете очень хорошо. Кого вы хотели изобразить, рисуя человечка с лопатой?
Немного подумав, она ответила.
— Дикаря. Знаешь, когда на нем нет ни плаща, ни шляпы, он мне больше нравится. Потому что когда он в плаще и шляпе, не видно его лица, и мне делается страшно. Однажды ночью я услышала скрип дерева.
— Дерева?
— Половиц. Я открыла дверь, выскользнула в коридор и пошла посмотреть. Дикарь спускался на первый этаж со свертком в руке; он был в плаще и шляпе, и нес в руке большую лопату.
— Но ночью же темно!
— В тот раз луна освещала лестницу.
— Вы пошли за ним?
— Нет, что ты, мне было слишком страшно, и я поскорей вернулась к себе в комнату. А еще раньше я слышала, как они тяжело дышали вместе с Элоди. Уверена, он делал ей больно, потому что она стонала.
— Когда это было?
— Однажды, после полудня; они оба громко и тяжело дышали.
Николя не стал выпытывать подробности, однако кое-что выяснить ему было просто необходимо.
— В какую ночь ты видела дикаря с лопатой?
— В такую.
— Хорошо, я понял. Тогда скажи, когда это случилось по отношению к сегодняшнему дню? Два дня назад, неделю, две недели?
— Мне кажется… наверное, целую неделю назад.
— Спасибо, Женевьева, — произнес Николя. — Вы очень помогли мне, но теперь обещайте, что вы никому не скажете о нашем разговоре.
— Даже тете Камилле и папе?
— Даже им. Никому. А еще мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь нас подслушал, как иногда подслушиваете вы сами. Вы меня понимаете? Это слишком опасно.
Шмыгая носом, она задумчиво опустила голову, а потом несколько раз кивнула в знак согласия. Николя подумал, что невинность этой девочки подверглась большому испытанию; впрочем, есть ли основания говорить о невинности? Атмосфера дома настолько пропиталась безумием и лицемерием, что ожидать можно всего.
Пуатвен нетерпеливо топтался у дверей; они немедленно сели в экипаж. Николя отметил, что никто не сменил французских гвардейцев, стоявших на карауле. Пожалуй, подумал он, от такой защиты больше опасностей, чем пользы: караул привлекает к себе ненужное внимание. К счастью, сегодняшний спектакль остался в стенах дома. Квартал мирно просыпался, и ничто не сулило ни беспорядков, ни смут, ни лишних вопросов. Однако Николя не питал иллюзий: невидимый противник, «нечто» в конце концов выплеснется из дома, слухи посеют тревогу, а следом народ ополчится против неизвестного, угрожавшего ему сегодня ночью. В столице королевства ничто невозможно сохранить в тайне. В домах, где окна и двери всегда открыты для слухов, все мгновенно становится известно всем; временами кажется, что стены в городе сделаны из стекла. Парижане в один миг подхватывают и разносят любые сплетни о личной жизни и соседей, и сильных мира сего. Понятия «дома» и «на улице» смешались, границы между ними стерлись.
Ошеломившие его разоблачения, сделанные Женевьевой, требовали нового осмысления. Если девочка ничего не перепутала, значит, он вышел на новый след. Но он до сих пор не понял, где единственно правильный путь, идя по которому, он сумеет довести расследование этого таинственного дела до конца. Все без исключения члены семьи, включая не входивших в число родственников приказчика и Наганду, вызывали подозрения. Из его беседы с девочкой следовало, что Наганда и Элоди были любовниками, а, значит, главную роль в драме на улице Сент-Оноре начинал играть микмак.
У Николя разболелась голова. Ему срочно требовался отдых, дабы факты, собранные им, смогли «отлежаться», словно дрожжи в тесте. Он глубоко вздохнул, и Пуатвен, почувствовав, что комиссару нездоровится, дружески сжал ему руку. Он искренне верил, что квартирант решит все вопросы, и здоровье его господина также зависит именно от него. Желая поторопить кучера, Николя стукнул в маленькое окошко, расположенное в передней стенке кузова. Прилегавшие к рынку улицы заполнялись народом. Резко свернув за угол, фиакр качнулся, и старый слуга свалился на Николя.
Как только экипаж остановился на улице Монмартр, Николя соскочил с подножки, предоставив Пуатвену рассчитаться с кучером. Заплаканные Марион и Катрина встретили его как спасителя; почтенные служанки не решались подняться в комнату Ноблекура, где уже находился доктор Дьенер, за которым посылали на улицу Монторгей. Этот доктор, регент медицинского факультета Парижского университета, слыл одним из светил медицины. Но для Николя его звания не значили ничего, ибо собственный опыт всегда понуждал его опасаться худшего. Он осторожно приблизился к двери, ведущей в комнату хозяина дома. Однако стоило ему войти, как представшее перед ним зрелище тотчас успокоило его. Ноблекур, без шляпы и парика, сидел в своем любимом кресле. Голову его опоясывала белая повязка с пятнами крови. С веселым видом он подносил к губам стакан, где, судя по водруженной на столик бутылке, рубиновым цветом отливала малага; рядом возвышался добродушный субъект, краснолицый и с выдающимся брюшком. Увидев Николя, почтенный прокурор широким жестом указал на посетителя.
— Господин комиссар Ле Флок, я спасен! Как видите, Николя, это всего лишь несчастный случай. Сначала ноги, потом голова — вот так, потихоньку, по частям, одна за другой, я стану покидать этот мир.
— Он шутит; мы не дадим ему так скоро нас покинуть, — раздался голос из темного угла комнаты.
Говоривший выступил из тени, и Николя узнал своего собрата по ремеслу, квартального комиссара Фонтена.
— А почему бы и нет? — игриво воскликнул Ноблекур. — Кстати, эту остроту я позаимствовал у маркиза де Бьевр![53]Я слышал, как он читал отрывки из своей пьесы «Верцингеторикс», название которой не менее длинное, чем сама пьеса. Бьевр великий знаток каламбуров. Вот, послушайте пару строчек, кои я охотно готов приложить к себе:
Я как свинья, сдержу вооруженный натиск,И как козел, тревоги ваши разгоню.
Согласен, строки эти дурны, но избыток дурного вкуса вызывает смех, а это меня радует. Ну же, Николя, не делайте такое лицо, это не бред, поселившийся в моей голове под тюрбаном. Я знаю, что легко отделался. И прекрасно все понимаю.
— Вы слишком легкомысленно относитесь к своему здоровью…
— А вы хотите, чтобы мысли о покушении придавили меня тяжким грузом? Я всегда мечтал пожить жизнью искателя приключений: военного, корсара или комиссара, но, увы, я штурмовал только пухлые папки с делами, а кинжал брал в руки исключительно чтобы разрезать жаркое. И вот, наконец, со мной случилось приключение! В моем-то возрасте! Ради этого я готов пожертвовать несколькими капельками собственной крови.
— Для выздоровления, — произнес лекарь, — вам достаточно пить целебный отвар и смазывать ваши изобильные синяки камфарной мазью, смешанной с бобровым жиром.
