Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
– Кто там, Карп? – раздался из спальни голос Черевина.
– Видать по всему – те двое, которых ваше превосходительство дожидаетесь, – сказал Карп, возвращаясь к сундуку.
– Давай их сюда, пока Секеринский не пришел. Всю ночь я над вашим делом думал. Ум за разум заходит. Даже не пил ничего специально. Ничего не понимаю. Распоряжение великого князя убить вас было, тут ничего не попишешь. Но зачем? Бомбы у вас не было, да и быть не могло, котлеты были не отравленными… Кстати, у вас больше не осталось? – Он кивнул на пустой судок в руке Артемия Ивановича.
– Ваше превосходительство, осчастливьте приказать за котлетами! Мигом слетаю! – воскликнул тот. – Два шага от вас на Шпалерной. Кухмистерская Петра Владимирова. Мой будущий тесть…
– У нас мало времени, – сказал Черевин. – С минуту на минуту явится Пинхус, вы останетесь здесь и будете делать вид, что вас здесь нет.
– Кто-с? – переспросил Артемий Иванович.
– Полковник Секеринский, начальник Отделения по охранению общественной безопасности. Пинхусом его в жандармском корпусе прозвали за происхождение из крещеных жиденят. Хочу, чтобы он мне кое-что разузнал, но во все я его посвящать не буду. Союзников-то в таком деле найти почти невозможно, за сумасшедшего сочтут…
Звонок в дверь прервал его. Полковник Секеринский прибыл с большим объемистым портфелем, и генерал удалился в гостиную, задернув за собой портьеры. Сквозь щель между ними можно было видеть, как Секеринский сел на диван и стал докладывать о положении дел в городе и о текущих дознаниях, перелистывая на столе бумаги в толстой папке. Все это время Черевин беспокойно ходил по комнате, потом наклонился над полковником и спросил:
– А о покушениях на жизнь Государя никто не замышляет?
Снисходительная улыбка мелькнула на губах полковника, презиравшего старого и вечно пьяного солдафона.
– Как обычно, – сказал он. – Надворный советник Стельмах прислал с Пряжки ежегодное требование для безопасности снять на время праздников все церковные колокола, дверные колокольцы и поддужные бубенцы… Вот утверждение о том, что наш посол в Швеции намеревается перевезти из Упсалы в Петербург заговоренный скелет дьяка Катошихина для тайного изведения императорской семьи… Чертежи паровой блиндированной кареты для Их Величеств с кирпичными стенами … Заговор водолазов из Гвардейского флотского экипажа – это на водосвятие… А это, позвольте, что? «Из верхней палаты»? «На днях в Гребном канале была не по сезону рано выловлена гигантская корюшка двух саженей длиной и весом восемьдесят пудов с железными лужеными губами, которая была выращена нигилистами в Дании и тайно перевезена на английском пароходе в Гельсингфорс…» Тьфу, это тоже с Пряжки! Вот еще два письма из Бурашовской колонии: адская машина в виде царского самовара и поднятие в воздух Аничкового дворца при помощи воздушных шаров. Это Тверское земство вообще красное, давно пора их разогнать. Письмо из Цюриха от некоего Раздьяконова, который утверждает, что его соседи варят в подвале динамит, но если ему презентуют 250 рублей, он готов запереть их в подвале с поличным и сдать полиции… А вот анонимное письмо о том, что двое злоумышленников, скрываясь под фамилиями Фаберовский и Владимиров, выселили академика Кобелевского из его квартиры на четвертом этаже в доме на Конюшенной, с целью сделать оттуда подкоп под Мойкой и Министерством иностранных дел прямо к подножию Александровской колонны, с тем, чтобы обрушить ее прямо на балкон Зимнего дворца. Я как воспитанник Корпуса топографов без всякой рулетки скажу – не достанет. Да, собственно, вот, пожалуй, и весь мой список злоумышлений на жизнь Государя.
– Мой список несколько не совпадает с вашим, господин полковник, причем в части, не имеющий отношения к известиям из психиатрических лечебниц.
Улыбочка на лице Секеринского мгновенно сменилась некоторой растерянностью.
– Вам что-нибудь известно о произошедшем вчера на Варшавском вокзале в Гатчино после прибытия десятичасового поезда?
– Положительно ничего, ваше превосходительство.
– Так узнайте! Вчера чуть не убили двух петербургских обывателей, прибывших ко мне с важнейшим сообщением. Кстати, у вас есть свои люди в Гвардейском штабе?
– Есть один, капитан Сеньчуков, получает сорок рублей в год. Пишет доносы на своего тестя, служившего прежде в интендантском ведомстве, да о том, что начальник штаба Скугаревский ворует казенное мыло из клозетов. А сам, между прочим, тот еще тип – у меня на Гороховой мыло себе домой пытался утащить, да его за руку мой чиновник для поручений Аполлон Соколов поймал. Тоже на мыло нацелился – я только что специально новый кусок положил (кокосовое, с глицерином), а тут соперник-с. Невозможный народец, мыло приходится на четыре куска резать – иначе все прут.
– С Богом, с Богом, – махнул рукой Черевин. – Ступайте, полковник. И как узнаете что – сразу же с докладом ко мне.
Генерал вернулся в кабинет и велел Карпу подать чаю с лимоном ему и гостям.
– Хитрая рожа этот Пинхус, специально идиотом прикинулся, чтобы его не взгрели, – сказал он. – Проспал вчерашние события, а теперь крутится. Я помню, через полгода после назначения в Охранное начальником уехал он в Ново-Ладожский уезд к приятелю, а тут его неожиданно хватились. Стали над ним в сферах тучи сгущаться, так он как-то пронюхал об этом своим большим носом, и тут же в жандармское управление поступает телеграмма: поймали на станции Волхов двух злоумышленников, мужчину и женщину, с 16 пудами динамита. Генерал Оржевский, Дурново и товарищ прокурора в четыре утра экстренным поездом сей же час выезжают на место, а Пинхус уже там распоряжается. Дескать, раньше всех поспел. Правда, злоумышленники не злоумышленниками оказались, да и динамита никакого не было. Но Пинхусу благодарность, тем более, что на станции уже закуска была приготовлена. А вы тоже хороши! За что академика из квартиры выгнали?
– Так он прямо над послом живет! – сказал Артемий Иванович. – Мы уже и с посольским переводчиком знакомство завели.
– Ах, ловкачи! – покачал головой Черевин. – Этот ваш бразилец – самое непонятное во всей вашей истории. Ну, какое отношение может иметь он к заговорщикам, если даже таковые существуют? Он в Петербурге-то с восемьдесят восьмого года, пересидел здесь свою революцию, через три дня вновь представляться Государю будет. А?
– Может, он своими бразильскими алмазами революцию финансирует? – предположил Артемий Иванович. – У них у самих теперь республика, императора своего под зад ногой, извините-с.
– Чушь все это, – сказал генерал. – Он никогда ни о чем, кроме баб, не помышлял, я его знаю. Я вот другое подумал. Вы завели знакомство с переводчиком. Что вы можете о нем мне сказать?
– Очень подозрительная личность, ваше превосходительство.
– Кстати, капитан Сеньчуков, который у Пинхуса мыло ворует, не тот ли, за которым вы следите?
– По всему видать – тот, – ответил Фаберовский.
– Уж не на роль ли Клеточникова определили его заговорщики в Охрану? – задумчиво произнес Черевин. – И с бразильцем связан… Нельзя доверяться сейчас Секеринскому, если у него в Отделении шпионы могут быть. Карп, сообрази нам перекусить чего-нибудь… Нет, я не хочу кашку, я же вчера не пил ничего – я думал! Ты что утром от Варгунина принес? Ветчину с зеленым горошком? Ну, так мечи на стол. Кстати, господа, вы сны толковать умеете? А то мне сегодня сон странный приснился: разговариваю я с Государем об изменении нашего черевинского фамильного герба. Государь мне и говорит: «Давайте, говорит, Черевин, мы вам по белому полю змия зеленого пустим, святым Георгием пронзаемого». К чему бы это?
– К чинам, – не задумываясь, ответил поляк.
– К милости царской! – расцвел Артемий Иванович.
– А чем пронзает: пикой или как в прошлый раз – штопором? – встрял Карп. – Если со штопором, то известно, к чему.
– К чему же?
– Опять чертей с госпожой Федосеевой по углам ловить будете.
– А ведь правда твоя: в прошлый раз и штопор у Георгия в руках был, и поле на гербе уже белое было!
Пока денщик расставлял на столе тарелки и выкладывал на них горошек, Черевин рассматривал стоявшую на комоде фотографию в овальной рамке, на которой был изображен на фоне снежной крепости сам он в казакине, царь в тулупе, младший сын его Михаил, и Карп с деревянной лопатой.
– Надо бы портрет этого переводчика раздобыть, я б его в Париж французам отправил на опознание, – сказал генерал, отведя взгляд от Государя.
– А если у него нету портрета? – спросил Фаберовский. – Из конспирации?
– Тогда надо сделать. Уж извернитесь как угодно. Только силу не применяйте, – предупредил он, заметив движение Артемия Ивановича. – Вдруг он настоящий. Что-то мне говорит, что этот ваш переводчик только прикрывается послом и его попугаями для своих темных делишек.
