Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
– Руби их! – услышали они за спиной. – Не дай им в Загвоздки уйти!
Артемий Иванович обернулся. Кирасиры неслись плотной массой, пена падала у лошадей с удил, безумные лица всадников кривились в оскале. Ноги у Владимирова внезапно стали ватными, от страха он не мог сделать больше ни шагу. Скакавший впереди корнет промчался мимо Артемия Ивановича, настиг Фаберовского и рубанул шашкой по спине. Поляк кулем завалился в снег, вылезший в прореху соболиный мех окрасился кровью.
– А-а-а! – закричал в отчаянии Артемий Иванович и взмахнул судком. Наполненная свиными котлетами, жареной картошкой с каперсами, пикулями и спаржей мельхиоровая посудина описала в воздухе полукруг и смертельный удар, направленный кирасиром в голову Артемия Ивановича, не состоялся. Шашка глухо звякнула и улетела в сугроб. Последнее, что запомнилось ему, прежде чем он впал в безумие, было растерянное простецкое лицо кирасира, внезапно оказавшегося без оружия.
– Лягай! – завопил Артемий Иванович, размахивая судком. – Здесь бомба! Сейчас е…! Всех положу! Лягай, кому говорят! Все, бросаю!
Артемий Иванович зажмурил глаза, ожидая удара шашкой, но его не последовало. Он открыл глаза и увидел, что все кирасиры как один спешились и лежат плашмя, уткнувшись рожами в снег. Не переставая вращать над головой судком, он оглянулся и с облегчением увидел, что поляк стоит на четвереньках и ищет в снегу очки. Чуть дальше был виден корнет, мчавшийся среди домов Большой Загвоздки. Доскакав до последней избы, он сиганул с лошади прямо через забор и исчез. Раздался бешеный лай собаки.
Артемий Иванович подбежал к Фаберовскому и помог ему встать.
– Ну, как ты, Степан? – со слезами в голосе спросил он.
– Не вем, не вем… – бормотал поляк, обводя вокруг безумным взглядом.
– Бежим скорее, пока эти не прочухали, – сказал Артемий Иванович, поднял из снега очки, надел их поляку на нос и потащил его к парку.
Кирасиры быстро поняли, что пока взрыва не будет, вскочили на ноги, а затем и вернулись в седла. Артемий Иванович вновь принялся вращать над головой свой судок, но это было и не очень нужно. Кирасиры нагнали беглецов, однако приближаться ближе, чем на пять шагов не решались, хотя и размахивали воинственно шашками. Постепенно крики и вопли Артемия Ивановича оказывали на них все меньше влияния. Двое особенно отважных проехали вперед и преградили им путь в Большие Загвоздки.
– Все, взрываю! – бессильно сказал Артемий Иванович и сел на снег. Рядом плюхнулся Фаберовский.
– Рубай, рубай их! – раздался со стороны Загвоздок боевой клич, и к ним помчался корнет с воздетой над головой шашкой.
Поляк забормотал что-то по-латыни, Артемию Ивановичу тоже пришла на ум мысль помолиться, и он с криком «И хлеб наш насущный даждь нам днесь!» сдернул крышку с судка. Кирасиры, уже готовые зарубить затравленных беглецов, осадили коней назад, а лошадь корнета, только что мчавшегося, словно один из всадников Апокалипсиса, шарахнулась в сторону. Из ворот парка с гиканьем выскочили четверо казаков с пиками наперевес во главе с бородатым урядником.
Артемий Иванович и поляк хорошо знали этого урядника: звали его Стопроценко и был он одним из самых довереннейших лиц генерала Черевина в Собственном конвое. Стопроценко тоже узнал их и велел казакам окружить обоих и оттеснить кирасир от греха подальше. Артемий Иванович закрыл крышку судка и загреб рукавицей снег – ему страшно хотелось хоть чем-нибудь смочить пересохшее от страха горло. Кирасиры ярили своих коней, корнет страшно ругался и размахивал шашкой, прибывшие, наконец, к месту событий жандармы тоже не добавляли спокойствия, тем более, что ротмистр то и дело стрелял в воздух, пока в барабане револьвера не кончились патроны, но Стопроценко был неуступчив и страшен молчаливой уверенностью в своих казаках.
Из парка выехали крытые черные дворцовые сани с двуглавым орлом на стеклах фонарей, остановились напротив беснующихся кирасир и жандармов, из них вылезли два человека в штатском, подхватили корчившегося на снегу Фаберовского и оттащили в экипаж. Затем последовала очередь Артемия Ивановича с судком. Штатские уселись на запятках и сани в сопровождении конвойных казаков укатили в парк, оставив кирасиров и жандармов в недоумении и растерянности. В парке сани остановились.
Похожий на старого ворона свитский генерал, сидевший в санях, приоткрыл дверцу и велел Стопроценко, тотчас подъехавшему ближе:
– Отконвоируй этих молодцев в казарму. А то, видать, кирасиров сегодня на подвиги тянет, как бы Загвоздку не спалили. Я сейчас тоже подъеду.
– Степан, да очнись же! – затормошил Фаберовского Артемий Иванович. – Мы спасены! Это – генерал Черевин.
– Какого черта вы здесь делаете? – раздраженно спросил Черевин.
– Как перед Истинным: спаситель вы наш! – Артемий Иванович от избытка чувств бросился целовать руки генерала, потом в экстазе укусил его в плечо и запечатлел благодарственный поцелуй на сизом генеральском носу.
– Господи, да что же вы меня, как левретка какая, обслюнявили!
Черевин вытер нос изъятым из-за обшлага шинели платком.
– Что с ним?
Генерал помог Артемию Ивановичу перевалить сидевшего без чувств на полу саней поляка животом на сидение. Шуба его была рассажена от ворота до пояса, но кровь уже запеклась, замерзла и перестала течь.
– Его счастье, что в гвардии холодного оружия не точат, – сказал Черевин. – Рана ерундовая, но надо в госпиталь, как бы гангрены не было. Останетесь с ним в госпитале, а я казаков для охраны пришлю. Потом я за вами заеду. А что это у вас за предмет?
– Еда-с, ваше превосходительство. Кушанье. Не извольте побрезговать. – Артемий Иванович открыл судок и достал оттуда верхнюю миску со свиными отбивными. Миской ниже картошка перемешалась со спаржей и соусом, так что выглядела очень неаппетитно, а вот отбивные генерал одобрил, в мгновения ока лишив Артемия Ивановича с Фаберовским обеда.
Поляк был отвезен в Дворцовый госпиталь, где ему наложили швы, перебинтовали и уложили на свободную койку в приемном покое. Тут же в приемном покое лежала и генерал-майорша Сеньчукова, лишившаяся языка и частично парализованная, но, как уверял Артемия Ивановича фельдшер с клизмой, вполне еще полная жизненных соков.
– Вот ведь, Степан, – сказал Артемий Иванович. – Никто нашего подвига с тобой не оценит. Тебя вот едва до смерти не зарубили, а я, подобно Самсону с его ослиной челюстью, полвзвода гвардейских кирасир судком с котлетами уложил! Надо было саблю с собой взять, уж тогда бы ни один живым не ушел!
Черевин приехал в госпиталь только через час. Артемий Иванович помог Фаберовскому сесть в сани, и они в сопровождении Стопроценко и его казаков поехали в сторону дворца.
– Так скажите мне, чего вас сюда принесло? – спросил Черевин.
– А мы к вам с важными сведениями ехали, – сказал Артемий Иванович и подробно объяснил все, что с ними произошло со времени их первой встречи с Дурново.
– Хм… Значит, говорите, заговор…
– Да-с, ваше превосходительство. Так прямо при Фаберовском и сказали: «На этот раз мы Его Величество Александра Александровича покараем!»
– Интересная история получается. Вы ко мне ехали, а вас хотели изрубить… Нет, не просто задержать, а изрубить. Насмерть! Такой приказ был отдан кирасирам.
– Да чем же мы этим кирасирам не угодили?! – воскликнул Артемий Иванович.
– Личное распоряжение великого князя Владимира Александровича генералу Боборыкину – любым способом не дать вам добраться до дворца. Я еще выясню, причем тут жандармы… Видимо, ни при чем, так как это они сообщили мне, что вас упустили, несмотря на просьбу из Петербурга задержать для выяснения личности, и о том, что за вами на вокзал прибыл целый отряд кирасир. Похоже, что Дурново действительно на что-то такое наткнулся. Только зачем он бразильца сюда приплел? Ну, да мы с этим разберемся. Сейчас я отвезу вас на Балтийский вокзал, оттуда и езжайте в город. Стопроценко вас посадит. А завтра я сам в Питер приеду, и вы ко мне явитесь, изложив все на бумаге. Дом мой на Сергиевской, где австрийское посольство. А потом установим наблюдение за капитаном.
29 декабря 1892 года, вторник
С утра, получив у Луизы починенную ею на живую нитку шубу, герои великого гатчинского переполоха отправились к Черевину. Большую часть дома 10 по Сергиевской, – трехэтажного особняка пышной архитектуры, с колоннами, завитушками и длинным балконом на втором этаже, – занимало австрийское посольство. Сам же генерал, когда вырывался из Гатчины, ютился в полуподвальной квартире первого этажа, окна которой располагались на довольно редкой для Петербурга высоте – подоконником на уровне пояса. Изнутри во всех окнах стояли заборы из бутылок от портвейна.
Им открыл дверь пожилой денщик, достал из своей каморки метлу и бесцеремонно обмахнул с них снег с головы до ног. Низкие сводчатые потолки и подвальная сырость придавали квартире вид крепостных казематов. По общей неустроенности и разношерстной мебели было видно, что живут здесь наездами, время от времени. Денщик снял с поляка шубу и повесил на вешалку, обыскал сперва Фаберовского, а затем и Артемия Ивановича, и провел их в комнату, служившую Черевину гостиной. Вся меблировка состояла из большого казенного кожаного дивана с брошенной на него шинелью, и одинокого круглого стола, рядом с которым стоял желтый кожаный сундук с обитыми железом углами. До прихода посетителей денщик как раз был занят тем, что доставал из него мундиры и вешал на распялках в шкаф.
