Кэрри Гринберг - Талант марионетки
– Конечно! Там ведь не надо говорить.
Сделав вид, что пропустила его слова мимо ушей, Марианна продолжила:
– Синематограф сейчас куда успешнее театра! Будущее за ним, вот увидишь. Так все говорят, я сама по радио слышала. И там платят больше! И все киноактрисы пользуются такой славой…
– Ты глупышка, Марианна, – беззлобно сказал он. – Но прелестная. Если захочешь, ты сможешь сниматься в кино, но не сейчас.
– Правда? – воскликнула девушка. – Когда же?
– Позже, – Морель закинул в рот последнее пирожное. – Когда я скажу. И не здесь, Париж – старая дыра, в которой нечего делать.
– Я всегда мечтала о Париже, – протянула она разочарованно.
– Что ты думаешь о Женеве?
– Швейцария?! – Ее глаза округлились.
Морель хмыкнул и замолчал, задумчиво крутя в руке чашку с крепким кофе. Каждый глоток прогонял сонливость и возвращал ясность уму, и после второй чашки он решил, что и так сказал уже слишком много.
– Собирайся, тебе пора ехать в театр.
– Но зачем это все теперь? Я бы лучше уже не возвращалась в это болото.
– Ты вернешься туда, – Морель сжал ее руку чуть выше локтя, и она испуганно ойкнула. – Наденешь свое самое скромное платье и изобразишь полное раскаяние на лице, попросишь прощения у Дежардена и ни слова никому не скажешь о том, что хочешь уйти в кино, ты поняла?
Она поспешно закивала.
– Конечно, ты совершенно прав! Но меня пугает не столько Дежарден, сколько мсье Тиссеран, он так посмотрел на меня тогда…
– Тиссеран? – Морель разжал руку, и девушка отскочила к туалетному столику. – Что ты ему сказала?
– Ничего! Совершенно ничего!
Финансовый управляющий тяжело вздохнул и потянулся за портсигаром и спичками. Сигарета дрогнула в его руке, а огонь все никак не хотел разжигаться.
– Помалкивай при Тиссеране. И вообще, по возможности не попадайся ему на глаза.
– Почему?
– Так будет лучше, – коротко бросил он. – Для нас обоих. Давай одевайся, я подожду тебя в машине.
Он поспешно натянул свою одежду и покинул квартиру, а Марианна облегченно вздохнула. Каким нервным он становился всякий раз при упоминании директора! Она пожала плечами и уселась за трельяж. Кисточка порхала в ее руках, румяна ровными мазками ложились на персиковые щечки, и мелкие частички пудры взмывали в воздух ароматным облаком. Марианна густо подвела глаза черным карандашом и томно уставилась в зеркало, представляя, как обворожительно смотрелся бы этот взгляд на большом экране. Когда-нибудь так и будет, а пока она последует совету Жана-Луи и впрямь извинится перед Дежарденом. Пропускать свою премьеру она не собиралась.
* * *Жюли упрямо оттирала въевшиеся в кожу румяна. Слишком вульгарные и яркие, из зала они смотрелись отлично и придавали ее лицу свежесть розового бутона, вблизи же выглядели как два лихорадочных пятна, проступившие на щеках. Грим наносился, как всегда, в спешке. Дежардену подумалось, что он еще ни разу не видел актеров в их полных образах, а вычурные королевские наряды смотрятся невыразительно вкупе с бледными невыспавшимися лицами. Он приказал не жалеть пудры и румян, и Жюли, не так давно усиленно втиравшая краску в щеки, теперь пыталась избавиться от нее и то и дело поглядывала на часы.
– Ну вот, так лучше? – Она обернулась к Дениз, которая сосредоточенно подшивала подол своей выходной юбки.
Та кивнула, не поднимая головы.
– Ну посмотри же! – воскликнула девушка. – Я не хочу выглядеть как вокзальная проститутка!
Дениз покачала головой и хмыкнула:
– Это ты для своего Франсуа стараешься? Можешь не отвечать, и так все понятно!
– А что в этом плохого? – вскинулась Жюли. – Он мне нравится, я тоже ему нравлюсь…
– И неважно, что об этом говорит весь театр!
– Не будь ханжой, Дениз!
– Вот еще, – усмехнулась та. – Главное, не убивайся потом, когда он тебя бросит.
– Почему это он меня бросит?
– А так всегда бывает, – Дениз вернулась к шитью, давая понять, что разговор окончен. Темные локоны упали ей на глаза, и она раздраженно откинула прядь. – Только потом не плачь!
Жюли бросила на нее быстрый взгляд и, торопливо покидав помаду и расческу в сумочку, выскочила за дверь. Слова Дениз даже не задели ее – по крайней мере, так она говорила сама себе, пока легкой походкой пробегала мимо овальных зеркал в фойе и ловила взгляды счастливой девушки из отражения. Дениз всегда говорит жестокие вещи, убеждала она себя, поправляя волосы перед тем, как спрятать их под шляпой и повязать шарф для выхода на улицу. Ей просто не везло с мужчинами! Жюли толкнула служебную дверь и ступила в холодный ноябрь.
Конечно, Франсуа мог забрать ее прямо из гримерки. За последний месяц он прочно поселился в театре – сначала из-за своего задания, а затем из-за Жюли – и стал его неотъемлемой частью, хотя никогда не пытался влиться в дружную актерскую семью. Но было что-то особенно приятное в том, что он встречал ее у двери, как верный поклонник, с букетом георгинов в руках. Они были маленькими – последние осенние цветы, выращенные в оранжерее под Парижем, – но ярким малиновым пятном раскрашивали городскую серость. Жюли опустила лицо в пушистые лепестки цветов, пытаясь поймать легкий, почти неощутимый запах и спрятать свою слишком глупую и радостную улыбку.
– Ты долго меня ждал?
– На удивление нет! Что случилось, Дежарден отпустил тебя вовремя?
– Я сказала, что у меня есть неотложное дело, – Жюли округлила глаза. – Очень важное!
Франсуа довольно ухмыльнулся. Девушка не раз замечала, как льстит ему, когда она уходит из театра раньше ради него или, наоборот, задерживается ради прощания с ним, даже если ее уже ждал сам Дежарден. Хотела бы она почаще радовать Франсуа своим присутствием, но им приходилось довольствоваться лишь редкими моментами вроде сегодняшнего. Не оттого ли они были так ценны?
– Тебе холодно? – Франсуа коснулся ее носа.
– Нет! Ты что, моя мама?
– Я просто не хочу, чтобы ты превратилась в ледышку.
– Тогда ты меня отогреешь!
Жюли обхватила его руку и прижалась к плечу под грубым шерстяным пальто. Дул холодный ветер, предвестник скорой зимы, а от Франсуа веяло теплом и запахом табака вперемешку с типографской краской.
Они медленно шли по бульвару Сен-Жермен, необычно пустому для этого времени суток. До конца рабочего дня оставалась пара часов, и ни клерки, ни рабочие еще не покинули свои конторы и заводы, прохожие же торопливо прыгали в трамваи или спускались в метро, где можно было согреться. Редкие машины стремительно проносились мимо, иногда распугивая тишину звуком громкого клаксона. Одинокий продавец газет мерз около своего киоска, засунув руки в карманы тонкой кожаной куртки и переминаясь с ноги на ногу. Франсуа радостно вскинул брови и потащил Жюли за собой к киоску.
– Что ты там нашел?
– Сейчас увидишь! – Он протянул продавцу монету и гордо предъявил девушке обложку «Ле Миракль»: – Моя статья на первой полосе, смотри!
Первым, что она увидела, был смутно знакомый образ. Каждый день проходя мимо старого плаката с изображением Офелии, Жюли не обращала на него внимания, но сейчас, когда та взглянула на нее с обложки, невольно вздрогнула:
– Это Марго д'Эрбемон?
Недавняя ночная сцена всплыла у нее в памяти настолько живо, что девушка поморщилась в попытке отогнать видение. Одно время она убеждала себя, что старуха с незабудками в руках ей лишь приснилась, но каждый раз, встречая ее в коридорах театра, она невольно отводила взгляд и старалась слиться со стеной. Пронзительные глаза старухи прожигали насквозь, точно видели самую суть любого. Вот и сейчас, в журнале, она видела этот прямой и уверенный взгляд с легким оттенком безумия, без которого образ Офелии был бы неполон.
– Ты брал у нее интервью?
– Нет, – Франсуа взглянул на девушку, и легкая улыбка тронула его губы, а в глазах заблестело уже знакомое Жюли скрытое удовольствие. – Узнал из старых интервью и статей о ней кое-что интересное. Ты знаешь, что до конца войны она была ведущей актрисой театра? Но уже после восемнадцатого года все упоминания о ней практически исчезли, точно она пропала с лица земли. Я расспросил…
– Франсуа! – Молодой человек так увлекся, что ускорил шаг, активно жестикулируя, и не заметил, как Жюли отстала от него на пару метров. – Франсуа, ты пригласил меня на прогулку, чтобы говорить об этой старухе?
Девушка игриво потянула его за концы небрежно повязанного шарфа, и журналисту пришлось вернуться.
– Разве тебе не интересно? Я уверен, что Театр Семи Муз скрывает немало загадок.
– Мне не интересны загадки, и я не люблю играть в сыщиков. Театр – это… А, брось! – Она рассмеялась.
У Франсуа всегда появлялся этот взгляд, когда она начинала говорить о театре. Так родители смотрят на своих детей, гордясь их любыми, даже самыми незначительными успехами и все равно никогда не воспринимая всерьез. Ей это не нравилось. Зато нравилось, когда он поднимал ее подбородок двумя пальцами, шершавыми и мозолистыми от карандаша, и целовал с невероятной нежностью и напором, от которых кружилась голова.
