Николай Свечин - Выстрел на Большой Морской

У окна, на чистой половине четверо крепких, коротко остриженных парней пили водку и тихо о чём-то беседовали. То ли дезертиры, то ли «волки Сухого оврага» обсуждают предстоящую ночную операцию…

В проходе между столами лежала на спине молодая женщина с подбитым глазом, в модном, но разодранном спенсере, и как будто спала. Люди спокойно перешагивали через неё и шли дальше…

Шумная компания из десятка мужчин и женщин, сбиваясь с мотива, залихватски распевала «Пропадай моя телега, все четыре колеса!». Стол ломится от бутылок, а закуска отсутствует начисто. Явно «красные», то есть воры, прокучивали ночной хабар…

У стойки двое бритых наголо мужиков самого разбойного вида о чём-то шептались с буфетчиком. Беглые каторжники…

Благообразный старик в живописно драном одеянии сидел в одиночестве и цедил крепкий чай. Ему единственному из всей публики прислуживал половой с испитой физиономией. Староста артели нищих зашёл погреться…

Ещё одна немногочисленная компания, составленная исключительно из мужчин, вполголоса переговаривалась в углу. Лица тёртые, спокойно-уверенные, в неспешности жестов сквозит осознание своего превосходства над прочим людом. Это уже не забирохи, а мокрушники, судя по повадкам. И не боятся сюда ходить!

Лыков обогнул лежащую женщину и прошёл прямо к стойке. Грязная, как и всё вокруг, она была заставлена большими блюдами, на которых лежали калёные яйца, солёные огурцы, куски печёнки и толсто нарезанные ломти хлеба. Слева от кабатчика красовался трёхведерный самовар из британника, справа — высокий буфет с запертыми в нём графинами с наливками. У стены, на полке, длинной шеренгой выстроились бутылки с водкой; рядом стоял огромный пирог с курятиной, разделённый на фунтовые куски. Довершала картину необъятных размеров корзина, доверху наполненная бутылками с дешёвым трёхгорным пивом.

Бритые мужики у стойки с появлением Лыкова тут же замолчали, неприязненно глядя на незнакомца. Буфетчик, рослый, широкоплечий, как цирковой атлет, грубо спросил:

— Чего надо?

— Не чего, а кого, — спокойно ответил Алексей. — С Афанасьевым хочу потолковать.

— А кто ты такой, чтобы он с тобой толковал? Шляются тут всякие…

— Это не твоё дело. Ты позови, а Марк Иванович сам решит.

— Ванька, — вмешался тот из беглых, что помоложе, — а дай-кось я его отважу!

— Нет, — ответил буфетчик, видимо, тот самый Кулаков, внимательно разглядывая Лыкова. — Марк не любит незнакомых; тут надо разобраться.

И ушёл во внутренние комнаты. Бритый же встал прямо перед Лыковым и нагло вперил в него взгляд. Глаза жёлтые, злые, как у рыси, смотрит вызывательно и только ищет повод подраться… Однако Лыков не обращал на него ни малейшего внимания. Он облокотился о стойку и спросил у второго бритого, постарше:

— Всегда такой скипидаристый?

— Через раз, — ухмыльнулся беглый, обнажив при этом беззубый рот.

— Не учили ещё. Тебя вон, видать, что учили — не ищешь на копейку лиха.

— Вот-вот, и я ему то же говорю: держи, Васёк, язык на привязи, а то оторвут его по самые колена! — засмеялся обратник, толкая своего напарника в бок.

— Заклюй тебя муха! — мгновенно рассвирепел молодой. — А вот щас ты у меня проедешь четвертнёй![90]

И вцепился в Лыкова. Но не преуспел: тот схватил его одной рукой за пояс, легко, как ребёнка, приподнял и усадил на самый верх буфета. Васька, опешив, замолчал, а его напарник загоготал в голос:

— Ай молодец! Вот это позабавил!

Тут к стойке подошёл невысокий, средних лет бородач с умными быстрыми глазами. Поглядел наверх, на обескураженного парня, сидевшего, свесив ноги, и скомандовал его приятелю:

— Мозгля! Помоги этому дураку слезть, и сгиньте оба.

Потом обернулся к титулярному советнику:

— Я Афанасьев. Что за разговор?

— Здравствуйте. Меня зовут Лыков Алексей Николаевич. Я из Петербурга.

— Угу. Дальше что?

— Я ищу двух людей. Первый — Рупейто-Дубяго. Высокий, рыжий, бывший офицер. Второй — его фиделька[91], Мишка Самотейкин. Тот просто колбасник.

— Ко мне почему пришли? Я колбасы не варю.

— Я знаю. Но говорят, вы человек весьма сведущий и знаете о Москве всё.

— Сыскная полиция ещё есть, там тоже сведущие люди сидят.

— Туда мне нельзя.

— Деловой?

— Нет. Я — вольный человек, ни от кого не прячусь. Просто не люблю их.

— А уж как я сыскных обожаю! Ладно. Что у вас за дело к Рупейто?

— Об этом позвольте умолчать.

— Ну, как знаете. Ванька!

Подошёл Кулаков.

— Пусть его отведут в шестую квартиру и там помогут сыскать, кого он ищет.

— Слушаю, Марк Иваныч.

Буфетчик махнул повелительно рукой, и к нему тут же подошёл парень из той четвёрки, что заседала в чистой половине.

— В шестую квартиру.

Парень кивнул Лыкову:

— Айда за мной.

Алексей вежливо поклонился хозяину заведения и отправился вслед за провожатым. У двери он оглянулся. Афанасьев и Куликов замерли у стойки и быстро отвернулись. Оставшиеся трое забирох торопливо одевались. Понятно, что это за шестая квартира…

Вышли на улицу. Парень достал папиросник (серебряный!), неспешно закурил. Дожидается остальных… Наконец они двинулись через переулок. Свернули в Певческий, миновали «Утюг», нырнули в первую же подворотню и оказались во дворе огромного дома Ромейко. По обеим сторонам двора тянулись угрюмые трёхэтажные казармы, образуя длинное, расширяющееся мешком пространство по направлению к Солянке. Снег вокруг был чёрным от грязи. Видимо, здешние обитатели выбрасывали сор и золу прямо в окна, чтобы не ходить далеко…

Провожатый свернул на правую тропинку. Они удалялись прочь от Хитровской площади. Вот скрылась за крышами казарм колокольня Никольского храма, и сделалось совсем неуютно. Сумерки сгущались. Вокруг ни души, если не считать трёх головорезов, что сопели у Лыкова за спиной. Он догадался, что его ведут в Сухой овраг, в тот отдалённый конец, где, по словам Эффенбаха, пропали в подземных ходах его сыскные агенты.

Действительно, они дошли до места, где обе стороны двора сходились, замыкая каменный мешок. Парень толкнул неприметную дверь, полез по узкой загаженной лестнице на второй этаж. Лыков — следом. Трое остальных конвоиров, уже не таясь, подпирали его сзади. Стояла какая-то особо зловещая тишина, никто не говорил ни слова.

Наконец все пятеро оказались в большой полутёмной комнате с одним окном, выходящим во двор. У окна стоял сосновый стол штыковой[92] работы и пара табуретов; другой мебели не было.

— Ну? — нарушил долгое молчание провожатый, глядя на Алексея. Тот стоял возле окна, а громилы сгрудились у двери.

— Что «ну»?

— Деньги есть?

— На пиво хватит.

— Покажи соргу!

— Щас! Может, ещё чего показать? Штаны только снимать неохота, холодно тут у вас.

Громилы переглянулись. Тот, что постарше, с жёстким злым лицом, прохрипел сиплым голосом:

— Ты чё сюда припёрся, стрюк?

— Да это вы меня сюда привели.

— В «Каторгу» чё запёрся?

— Ты Рупейто-Дубяго знаешь?

— Чё-чё? Ты чё сказал, харлам?

— Понятно. Тогда у меня к тебе вопросов больше нет. Свободен!

Главарь оглянулся на своих товарищей:

— Стрюк ещё не понял.

— Это ты, дурак, не понял, с кем связался. Пошли все вон, покуда целы!

На этих словах громилы дружно загоготали. Отсмеявшись, «маз» вынул из внутреннего кармана нож и прохрипел:

— Ну, поехали, што ли?

Лыков много раз отрабатывал в гимнастическом зале бой с четырьмя противниками, причём против разного оружия: ножа, топора, кастета. То, что сейчас должно было произойти, являлось для него весьма предсказуемым. Бандиты же, наоборот, не догадывались, на кого нарвались, и участь их поэтому была уже решена…

Алексей стремительно атаковал правого из громил, одновременно отсекая всю группу от двери и сбивая их на центр комнаты. Через несколько секунд двое из бандитов лежали на полу. Оставшиеся, надо отдать им должное, быстро сообразили, куда клонит, так что последнего сыщик поймал уже на лестнице. Втащил в «шестую квартиру» и страшным ударом послал на пол, к товарищам.

Конечно, Лыков не мог себе позволить сильно покалечить налётчиков. После такой экзекуции оставаться в Москве ему было бы затруднительно. Но вот дать острастку «волкам Сухого оврага» следовало. Чтобы отбить у Хитровки охоту шарить в его карманах… Поэтому Алексей задержался ещё на несколько минут, чтобы отвесить всей четвёрке чувствительной добавки. Когда он спустился по лестнице обратно во двор, в «шестой квартире» стояла могильная тишина. На последней ступеньке сыщик присел. Он пропустил-таки два удара; особо сильный пришёлся в ребро и сбил дыхание. Пришлось минуту восстанавливаться…