Убийство по-китайски - Анастасия Юрьевна Попандопуло
Старик отпер дверь, повернулся и смотрел на меня. Я растерялся, замешкался, и вдруг мне как ушат холодной воды на голову вылили. Сегодня воскресенье, сегодня мы начинаем наш благотворительный проект! Какой стыд! И я еще говорил о черствости. Иногда жизнь любит выкатывать такие фортели. Я лично не раз получал по носу подобные щелчки, как только начинал заноситься. Чтобы скрыть свой промах, я забежал во флигель, схватил со стола хирургический справочник на немецком и, сопровождаемый озадаченным взглядом фельдшера, бросился прочь, понимая, впрочем, что опоздал безвозвратно. Я бежал, а в голове моей роились картины: вот молодой монашек не справляется один с раздачей еды, вот Самулович, окруженный толпой голодных детишек, смотрит вдаль, ждет, не покажется ли его друг, вот отец-настоятель вместе с Белоноговой проезжают мимо, видят все происходящее и, уж конечно, перестают верить в наш проект. Стыд обжигал меня и придавал сил. Около Соборной площади я свернул в переулки, рассудив, что так скорее доберусь до места. А надо сказать, что раздача еды была запланирована достаточно далеко внизу, на Подоле, около Ильинской церкви. Там более-менее приличные кварталы смыкались с беднейшей окраиной, которая оканчивалась совсем уж трущобами, тянувшимися до дальнего Крутицкого холма. В том холме, кстати, и были уже поминавшиеся мной Норы – ходы и пещеры, оставшиеся на месте каменных выработок. Вообще говоря, весь наш город помещается на меловых холмах, но только в Крутицком столь много ходов осталось открытыми. В других же местах, если и были шахты да выработки, то входы и выходы в них давно завалили. И лишь иногда, например при строительстве погреба, открывались старые каверны, куски коридоров или колодцы.
Так вот, я бежал, срезая путь, все вниз и вниз. Постепенно проулки становились все уже, домишки – беднее, грязь – непролазнее. Одна галоша у меня потонула, я потратил время, ее вызволяя. В другом месте меня погнали собаки. В общем, я уже пожалел, что сунулся бежать в распутицу задами. Все-таки хоть и выходил путь центральными улицами длиннее, да было там не в пример чище и, пожалуй, именно там вышло бы добраться ловчее. Неожиданно уже почти на подходе к Ильинской увидел я две фигуры. Еще не полностью разглядев их, я каким-то наущением нырнул в тень меж двух стен и затаился. Фигура повыше, несомненно, принадлежала Ивану Федоровичу. В маленькой детской фигурке узнал я Антипку. Разговор у них шел скорее всего деловой, поскольку оба говорили тихо, без особых эмоций, но торопливо. Наконец Антипка кивнул, ленивой рысцой протрусил по переулку мимо меня и скрылся за углом. Иван же Федорович проводил его глазами и нерешительно потоптался на месте. Глянул на часы и не спеша пошел вниз. Я выскочил из своего убежища и бросился за ним. Честно говоря, я не очень понимал, что мне следует делать, да и цели какой-то у меня не было. Однако Иван шел в том же направлении, что и я, – к церкви. А раз скрываться от него у меня более резона не было, я решил, напротив, огорошить его своим неожиданным появлением, смутить и, возможно, выведать что-то о его странных сношениях с нищими. Впрочем, действовал я тогда более инстинктами, чем разумом. Так или иначе, но я довольно быстро поравнялся с Иваном Федоровичем. Тот, надо сказать, ничуть моим неожиданным появлением не смутился, а напротив, как мне показалось, довольно тепло меня приветствовал. И сразу догадался, что иду я на благотворительную нашу затею, чем, в свою очередь, как раз меня немало огорошил.
– Видите ли, Аркадий Павлович, – счел он необходимым объясниться, видя мое изумление, – я часто бываю в бедных районах и в курсе большинства местных событий. Вы удивлены, а меж тем это факт вполне тривиальный. Я, как вы знаете, при Василии Кирилловиче отвечал за местные склады и фабрику. Так рабочие наши в основном на Подоле и обитают. При фабрике корпус только для управленцев построен. Хозяин на всем экономил, – вы догадываетесь, конечно. Большая часть его служащих в сильной нужде живет. Добавьте сюда калек, тех, кто потерял кормильца, – там семьи просто нищие. Трушниковы этого не касаются – не их уровень, а я, как понимаете, как раз все и улаживал. Где припугнуть, где проследить, а где и дать от себя немного. Я ведь, хоть и был… и есть…управляющий, а все человек. Хозяин за копейку бился, последнее готов был отобрать. А я, сам-то я, хоть телом и в его воле, да душу все же имею собственную. И разумение собственное. Так-то. Верите?
– Да.
– И правильно. Впрочем, все, что я делал, я делал не бескорыстно. Бескорыстно в этих краях вообще ничего начинать и не надо. Да вы и сами скоро убедитесь.
Он усмехнулся, а я непонимающе покачал головой. Мы дошли до конца проулка и повернули налево. Потянулась низкая церковная ограда, за которой громоздился серый, линялый бок Ильинского храма. Прямо перед нами открылась окруженная деревянными рядами площадь. В рядах, как я видел, ютились мелочные лавки, трактиры самого низкого разряда, какие-то сомнительные мастерские – наверняка являющиеся таковыми лишь по вывеске. По центру же располагался натуральный блошиный рынок. По краям на горшках с едой – большей частью щековиной или ливером – сидели неопрятные торговки. Лоточники, водоносы, квасники сновали в толчее.
– Карман держите, Аркадий Павлович, – несколько насмешливо протянул Иван Федорович. И видя мое недоумение, тут же продолжил: – Здесь у нас еще ничего, приличное место. Однако снять с барина пенку, как тут выражаются, – это уж само собой разумеется. Видите вон тот трактир? На углу. Там обычно карманники и собираются. Промышляют либо тут, либо на центральном рынке, многие на пристани. А вечером обязательно в «Знахаря» – вот как раз туда. Но это еще цветы. Здесь хоть и обокрадут, да не зарежут. А там дальше, ближе к Норам, в Чертовом конце, туда совсем ходить не следует. Туда сунетесь, и искать особо не станут. Там свои порядки, и кто их не знает…
Я слушал с интересом, но больше дивился тому, что не могу углядеть следов нашего предприятия.
– Найти своих не можете? – понял мое замешательство Иван Федорович. – Да вы не туда глядите. Вот же они.
Он ткнул куда-то налево и назад. Я обернулся, и застыл. На небольшом церковном дворе почти у самой паперти стояла телега. Позади нее сидел худенький послушник в рыжеватой рясе и читал книгу. Больше на дворе не было никого, если не считать крутящегося у лошадиных
