Элизабет Редферн - Золото Ариеля

Спустя некоторое время за погрузкой пришел наблюдать Джон Ловетт, он притоптывал и постукивал каблуками сапог, чтобы согреться, и посматривал на часы, когда Хэмфриз останавливал сначала одного, потом другого садовника, несущего саженец, чтобы распрямить загнувшиеся ветки или закрепить размотавшийся конец дерюги.

— Потому что иначе, — пояснил он раздраженно Ловетту, — мороз доберется до корней и убьет их; они слишком молодые, слишком нежные для такой перевозки; их следовало оставить в своих зимних грядах до весны.

Но Ловетт нетерпеливо отмахнулся от его слов, явно жалея, что не может также отмести в сторону самого Хэмфриза, и сказал:

— Они нужны теперь. Вы поняли? Весной будет слишком поздно.

Хэмфриз ответил резко:

— Прекрасно. Прекрасно! Но поскольку они привыкли к теплым краям, они не переживут зиму.

— Это последние саженцы? — спросил Ловетт, когда Николас положил очередную связку маленьких деревьев на перегруженную повозку.

Николас кивнул, не глядя на него. Ловетт снова повернулся к Хэмфризу и ответил:

— Слушайте. Я понимаю, что вы волнуетесь. Но их посадят в защищенные места, как вы посоветовали. Даже я понимаю, что тутовые деревья не выживут в суровом климате.

Хэмфриз ничего не ответил; все с тем же невеселым видом он смотрел, как возчики натянули поводья. Ловетт тем временем — теперь, когда дело было сделано, его нетерпение почти улеглось — отдал приказание возчикам и отошел с удовлетворенным видом, когда груженые повозки начали двигаться, покачиваясь, по заснеженной дороге. Но Хэмфриз смотрел вслед им с грустью, пока деревья не исчезли из виду, а Ловетт, сказав, что хочет видеть его в доме, повернулся и поспешил обратно в Сент-Джеймский дворец.

Хэмфриз сказал садовникам, что они могут идти. Уже почти стемнело, и на сегодня их работа была закончена. Но Николас, который смотрел вслед торопливо уходящему Ловетту, бросил последний взгляд на заснеженный сад — ему не хотелось возвращаться в свою одинокую комнату в дворцовой пристройке.

Садовники Хэмфриза были добры к нему, но вечером они уходили и ночевали в другом месте. Дворцовые же слуги, если он пытался присоединиться к ним, смеялись над ним, постоянно насмешничали, притворяясь, что их трясет, и издавали сдавленные звуки, как это делал он, когда у него случался приступ болезни. Он не винил их, потому что даже отец не признавал его своим и не мог его видеть. Он хотел быть таким же, как они, делать все так, как делают они.

Хэмфриз как-то сказал Николасу, что может помочь ему. Хэмфриз был просто волшебник, он столько всего знал о растениях, о звездах, о том, как работают тело и мозг. Николас всегда очень старался делать то, что говорит ему Хэмфриз. Но ожидание — тяжелая вещь.

Николас помог Хэмфризу убрать остатки соломы, которой они защищали более нежные растения от холода. Но когда он бегал взад-вперед, Хэмфриз протянул руку, чтобы остановить его.

— Смотри, — сказал он. — Ты видел, какая полная луна сегодня?

Николас посмотрел вверх и зажмурился — такая яркая была луна.

— Поможет ли мне луна, мастер Хэмфриз?

Хэмфриз отложил инструменты, которые держал в руках.

— Ну вот, я же сказал, что тебе поможет, разве нет, Николас?

— Да, — ответил юноша. — Но я не знал, что на это понадобится столько времени.

— Значит, тебе нужно научиться терепению. И упорству.

Николас повесил голову, как ребенок; странное зрелище, потому что он возвышался над Хэмфризом и все же казался беспомощнее младенца, когда крутил своими большими руками. То были сильные руки, молодые, но в мозолях и загрубевшие от работы; при этом он прикасался к растениям очень осторожно и ухаживал за ними именно так, как указывал Хэмфриз.

Хэмфриз сказал ему, что пора идти. Потом запер свои инструменты и вышел из дворца; но вместо того чтобы пойти домой к матери, которая станет попрекать его за позднее возвращение, он свернул к северу, к деревне Холборн, и пошел по дороге между полей, пахнущих мерзлой землей, к старой церкви, которая находилась в пустынном месте между деревнями Холборн и Кларкенвелл; эта церковь со времен короля Генриха VIII служила духовным пристанищем для испанского посла, его штата и для множества английских католиков, которые приходили сюда тайком на мессу.

Его явно знали здесь, потому что священнослужитель, который был испанцем, пригласил его войти. А когда Хэмфриз вышел, он нес в руках кошелек с золотом.

Четырьмя днями позже, седьмого декабря, Френсис Пелхэм бродил по Лондону в поисках работы. Прошла неделя с тех пор, как его уволили. Он думал, что его имя и репутация честного человека говорят за него; но вместо этого перед ним закрывались все двери. Он знал, что не все его любят; он знал, что его пуританские взгляды отталкивают от него людей свободомыслящих. Но он не понимал, что его запретили нанимать на работу.

Он подошел к реке у Биллингсгейта, где зимнее солнце блестело на теснившихся у причала судах, а в воздухе стояли крики рабочих, разгружающих скандинавский лес и тюки крашеной шерсти из Брюгге. Он пошел вдоль пристани в контору Вирджинской компании.

Он сказал им, что пришел узнать, не появились ли какие-нибудь новости о «Розе». Клерки переглянулись, и он понял, какая будет эта новость.

— «Роза», — ответили ему, — потерпела крушение у Багамских островов. Весть пришла с прибывшим вчера в Дептфорд кораблем.

Перед глазами все плыло. Пелхэм вышел на холодное зимнее солнце, в шум и суету, царящие на пристани. Надежды выплатить долги окончательно рухнули. Разве только продать дом?

Голова кружилась, он пошел на Кэндлвик-стрит, к Марте, женщине, покрытой шрамами, но даже там ему не удалось сделать то, что он хотел. Там, в темной комнате, где горели свечи с запахом благовоний, ее старания истерзали его измученную душу; и тогда он пошел в таверну и сделал то, чего не делал много лет. Он нашел забвение в вине.

Наконец он явился домой и обнаружил Кейт и Себастьяна в гостиной. Кейт рассказывала сыну какую-то историю, но когда он вошел, она замолчала.

Она была красива: мягкие каштановые волосы свернуты в узел на затылке, жемчуг, доставшийся от матери, блестел на шее. Вдруг Пелхэм вспомнил, как любил ее раньше, какое желание она вызывала у него, когда они только что познакомились, он попытался сказать ей об этом, но она проговорила спокойно, с отвращением:

— Вы пьяны.

Себастьян заплакал. Она взяла ребенка на руки и вышла, взметнув шелка. Пелхэм подумал, не почувствовала ли она наравне с запахом вина в его дыхании приставший к нему запах шлюхи.

Он рухнул в кресло, обхватил голову руками и позволил отчаянью овладеть им.

21

Рейли время оседлал,

Ветер волны обогнал.

Каждый день у лондонского Тауэра трижды собирались толпы людей, чтобы посмотреть, как старый Рейли расхаживает по высокой стене. Без сомнения, то была хорошая шутка, и жители Лондона ее ценили, ибо комендант Уад выстроил эту стену год назад, чтобы лондонцы не могли видеть своего героя-заключенного, но несломленный Рейли поднимался на новую стену Уада и разгуливал по ней каждый день, в девять, в час и в последний раз — перед наступлением темноты.

И Уад ничего не смел сделать. Каждый раз, когда появлялся Рейли, люди, стоявшие вдоль берега реки, приветствовали криками своего старого хромого героя и вспоминали о добрых временах королевы Бесс. Уходя, они тайком проклинали тех, кто засадил в тюрьму такого доблестного человека.

К вечеру десятого декабря, когда зимний день почти закончился, сэр Уолтер Рейли, завершив свой последний проход по стене на жгучем восточном ветру, направился в свою комнату, где ему сказали, что к нему пришел посетитель.

Там спиной к двери стояла Кейт Пелхэм и смотрела в окно. Когда он вошел, она быстро повернулась и улыбнулась ему.

— Я не могу пробыть долго, — сказала она. — Но я принесла вам новые гусиные перья, как вы просили.

Она уже рылась в корзине, которую поставила на скамью у окна.

— И еще здесь есть напиток из малины, облегчает боль в горле.

Он взял у нее то, что она протянула ему, поблагодарил и поставил все на письменный стол. Потом положил руку ей на плечо и почувствовал, что она дрожит.

— Вы чем-то расстроены, — сказал он. — Или кем-то.

— Нет, нет, ничего…

Но он заметил, что в глазах ее сверкнули слезы, хотя она быстро отвернулась от него и вытерла их.

— Как ваш сын?

— Он хорошо себя чувствует.

Она улыбнулась.

— Себастьян очень хорошо себя чувствует и озорничает.

Рейли оглянулся и принял решение.

— Пойдемте со мной. Позвольте, я покажу вам нечто такое, что немного вас развлечет, как развлекает меня. Если угодно — времяпрепровождение старого человека.