Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов
— Кто-кто? — переспросил я.
— Тапетки, они же девоньки, племяшки, слюнтяйки — ну, пассивные бардаши. Разумеется, в такой банде все друг за друга горой! И Москву для своего злодеяния Линд выбрал неслучайно. У бардашей благодаря дядюшке Сэму тут теперь просто Мекка. Недаром говорят: раньше Москва стояла на семи холмах, а теперь на одном бугре.
Этот злой каламбур, намекающий на особенные пристрастия Симеона Александровича, мне приходилось слышать и раньше. Я счёл своим долгом заметить, обращаясь к Эндлунгу:
— Неужто же вы, господин камер-юнкер, предполагаете, что его высочество московский генерал-губернатор может быть причастен к похищению собственного племянника?
— Нет конечно! — воскликнул Павел Георгиевич. — Но вокруг дяди Сэма трётся столько всякой швали. Да взять хоть бы наших дорогих гостей, Карра и Бэнвилла. Предположим, лорд нам ещё худо-бедно известен, хотя тоже недавно — всего три месяца, как познакомились. А кто таков этот мистер Карр? И чего ради Бэнвилл напросился к папеньке в гости?
— Ну как же, ваше высочество, такое событие — коронация.
— А если дело совсем в другом? — азартно махнул трубкой Эндлунг. — Если он вообще никакой не лорд? И уж, конечно, особенно подозрителен этот прилизанный Карр. Вы вспомните, они появились в Эрмитаже в самый день похищения. Всё ходят тут, вынюхивают. Я совершенно уверен, что тот или другой, а то и оба связаны с Линдом!
— Карр, вне всякого сомнения это Карр, — убеждённо произнёс великий князь. — Бэнвилл все-таки человек из высшего общества. Такие манеры и такой выговор не подделаешь.
— А кто тебе сказал, Полли, что доктор Линд — не человек из общества? — возразил лейтенант.
Оба были правы, и вообще всё это, на мой взгляд, звучало очень даже неглупо. Вот уж не ожидал.
— Не сообщить ли об этих подозрениях полковнику Карновичу? — предложил я.
— Нет-нет, — покачал головой Павел Георгиевич. — Он или этот болван Ласовский только снова всё испортят. К тому же у обоих полно забот в связи с завтрашней коронацией.
— Тогда господину Фандорину? — сказал я скрепя сердце.
Эндлунг и его высочество переглянулись.
— Понимаешь, Афанасий, — протянул великий князь, — Фандорин, конечно, человек умный, но он ведь, кажется, готовит какую-то хитрую операцию. И пусть себе готовит.
— Обойдёмся сами, — отрезал лейтенант. — И ещё посмотрим, чья операция похитрее. Но нам нужен помощник. Скажите, Зюкин, вы с нами или нет?
Я согласился сразу и без малейших колебаний. Мысль о том, что я снова буду занят в настоящем деле, да ещё без участия господина Фандорина, несказанно меня воодушевила.
— Что нужно делать? — спросил я.
— Для начала установить слежку, — деловито объявил Эндлунг. — За обоими. Полли этим заняться не может — он слишком на виду и к тому же у него полно обязанностей. Сегодня у августейшей семьи всенощное бдение, а завтра на коронации он вообще будет, как мопс на привязи. Потому мы вас и привлекли. Итак, я буду следить за Карром, а вы, Зюкин, за Бэнвиллом.
Я отметил, что самого многообещающего из подозреваемых он оставил за собой, но возражать не стал — в конце концов, до этой идеи додумался Эндлунг, а не я.
— Ах, как же я вам завидую! — жалобно воскликнул его высочество.
* * *Согласно договорённости, я устроился с «Московскими ведомостями» на банкетке возле лестницы, откуда просматривалась дверь милорда. Эндлунг же уселся раскладывать пасьянс в малой гостиной, потому что оттуда была видна комната мистера Карра.
В предвидении слежки я сменил ливрею на хороший костюм темно-серой английской шерсти, прошлогодний подарок великой княгини. Эндлунг тоже переоделся в статское — песочную клетчатую двойку и щегольские штиблеты с белыми гетрами.
Коротая время, я читал текст всенародного торжественного объявления о завтрашней коронации:
Всепресветлейший, Державнейший, Великий государь император Николай Александрович, восшед на прародительский наследственный престол Российской империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого княжества Финляндского, по образу Благочестивых государей, предков своих, указать соизволил:
Священнейшему коронованию его императорского величества и от святого мира помазанию быть, при помощи Всевышнего сего мая в 14-й день. К священному сию действию его императорское величество указал приобщить и супругу свою великую государыню императрицу Александру Феодоровну. О сем торжестве всем верноподданным чрез сие возвещается, дабы вожделенный оный день усугубили мольбы свои к Царю Царствующих, да всепомощною своею благодатию приосенить Царство его величества и да утвердить в нем мир и тишину, во славу свою святую и к непоколебимому Благоденствию государства.
Величавые, исполненные высокого достоинства слова наполнили мою душу уверенностью и спокойствием. Чтение официальных документов всегда воздействовало на меня самым благотворным образом, в особенности же теперь, когда незыблемость крепкого здания русской монархии вдруг оказалась под угрозой.
С удовлетворением изучил я и состав герольд-команды, ежедневно зачитывающей это послание на Сенатской площади Кремля: «Генерал-адъютант в чине полного генерала, два генерал-адъютанта генерал-адъютантского чина, два коронационных обер-церемониймейстера, два герольда, четыре церемониймейстера, два сенатских секретаря, два в конном строю дивизиона — один от кавалергардского её величества государыни императрицы Марии Феодоровны полка, а другой — от лейб-гвардии конного полка, с литаврщиками и полными хорами трубачей; при каждом дивизионе по два трубача с трубами, украшенными золотой парчой с изображением государственного герба и двенадцать заводных верховых лошадей в богатых попонах». Какая красота! Какая музыка в каждом слове, в звуке каждого чина и звания!
В прошлом году по почину новой императрицы, пожелавшей сделаться более русской нежели сами русские, в придворном чиноименовании чуть было не свершилась целая революция — возник проект поменять немецкие звания на старомосковские. Обер-камергеров задумали переименовать в постельничих, камергеров в спальников, обер-шталмейстеров в ясельничих, мундшенков в чарочников, камер-юнкеров в комнатных дворян и тому подобное. Среди придворных служителей произошло волнение, по замечанию Эндлунга, напоминающее картину живописца Брюллова «Гибель Помпеи», однако, слава богу, обошлось. Когда обер-гофмаршал светлейший князь Альтен-Кобург-Святополк-Бобруйский узнал, что по новому (а вернее, древнему) порядку он станет называться «дворецким», вышел громкий скандал, и проект был предан забвению.
Через дырочку, проверченную в газетном листе, я увидел приближающегося по коридору мистера Фрейби и прикинулся, будто увлечён чтением, однако англичанин остановился и поздоровался.
Компания батлера обыкновенно действовала на меня успокаивающе, но сейчас его появление было очень некстати, ибо дверь комнаты лорда Бэнвилла могла в любую минуту распахнуться.
— Good news? — спросил Фрейби, кивнув на газету, и выудил из кармана словарь. — Хороший… новость?
У меня словаря при себе не было — остался в ливрее, поэтому я ограничился простым кивком.
Внимательно оглядев меня, англичанин произнёс какую-то фразу из четырех коротких слов. Снова зашелестел лексиконом.
— Ты… смотреть… лучше… сегодня.
Я встрепенулся и испуганно уставился снизу вверх на его румяную физиономию. Откуда он знает о нашем плане? Что он вообще знает?
Батлер благожелательно улыбнулся и с поклоном прошествовал дальше.
А ещё через пять минут в коридор вышел мистер Карр. Выглядел он довольно странно: невзирая на ясную, тёплую погоду укутан в длинный, до пят плащ; широкая, с обвислыми полями шляпа надвинута чуть не до носа, и ещё мне бросились в глаза туфли на высоком и весьма тонком каблуке. Припав к самой дырке, я разглядел, что английский джентльмен накрашен и нарумянен больше обычного.
Грациозно постукивая, мистер Карр прошёл к выходу. Затем мимо меня, беззаботно насвистывая, прошагал Эндлунг. Оглянулся, подмигнул, а я остался на своём посту.
Но ждать мне пришлось недолго. Буквально через полминуты скрипнула дверь милорда, и Бэнвилл, ступая на цыпочках, двинулся следом. Он тоже был в плаще, хоть и не в таком длинном, как у мистера Карра.
Происходило нечто загадочное. Я выждал самую малость, надел котелок и пристроился к этому странному шествию замыкающим.
С нынешнего дня венценосная чета переместилась из Александрийского дворца в Кремль, поэтому агенты из парка разом исчезли — и очень кстати, стороннему наблюдателю наши манёвры непременно показались бы подозрительными.
Я не мог подать Эндлунгу сигнала, боясь вспугнуть лорда Бэнвилла, а сам лейтенант назад не оглядывался. Однако шёл он небрежным, прогулочным шагом, и я скоро понял, что милорда интересует вовсе не Эндлунг, а мистер Карр.
