Выстрел из темноты - Евгений Евгеньевич Сухов
На табуретках, складных стульях размещались сапожники, могущие за несколько минут подшить обувь, наложить на прохудившиеся места кожаную заплатку, а то и просто вернуть к жизни убитые ботинки. Мастера за свою работу брали умеренно. Ремонт окупался с лихвой, и в последующие месяцы обувь можно было носить без особых хлопот.
Отдельно, столь же плотным рядком, размещались скорняки, занимавшиеся починкой меховых и кожаных вещей. Они охотно брали заказы, гарантируя высокое качество, а работу всегда выполняли в срок.
Организовавшись в длинные правильные ряды, люди прямо с земли торговали разнообразными небольшими бытовыми вещами начиная от старых деревянных ложек и заканчивая настольными лампами с ветхими матерчатыми абажурами неопределенного цвета. В отдельных рядах торговали трофеями: немецким обмундированием, флягами, жетонами, кинжалами, орденами.
Немного в сторонке, так, чтобы не мешать упорядоченному движению, стояли телеги, с которых торговали мясом, нарубленным большими кусками. На соседних повозках шла торговля свежеиспеченным хлебом, крупами. Цены высокие. Простому работяге, сутками стоявшему около станка, не подступиться – стоимость буханки измерялась половиной зарплаты. Поэтому большинство посетителей подходили лишь затем, чтобы постоять в почтении перед мясо-хлебным изобилием и топать дальше, вкрутившись в проходящую толпу.
Всюду, куда ни глянь, бегали крикливые отощавшие коты, высматривающие добычу.
Весь предыдущий год Василий Колокольцев негодовал, что милиция попустительствует спекулянтам, смотрит на торгашей сквозь пальцы, не прогоняет их с рынка поганой метлой. Но вместе с тем осознавал, что Тишинский рынок пусть по-своему, хоть и убого, но вносит свой вклад в обеспечение столицы продовольствием.
Стоя в стороне и глядя на мясо, разложенное на прилавке, Колокольцев всегда думал со сдержанной ненавистью: «Вот берет же кто-то такое мясо! И видно – не на последние деньги. Даже не торгуется». И, греша на покупателей, считал, что столь большие деньги честным трудом не заработаешь, наверняка какой-нибудь вор, барыга, а то и бандит.
Василия Колокольцева всегда интересовала психология тех людей, кто может запросто, не особенно торгуясь, купить понравившийся шматок мяса. Они всегда казались ему какими-то другими, созданными из какого-то другого материала. Наверняка они и думали как-то иначе, жили не так, как все, и даже женщин любили по-другому. И вот теперь неожиданно для себя самого он вдруг оказался в числе тех, кто способен купить на рынке все, что ему заблагорассудится.
Свои невеселые думы Колокольцев старался затолкать в глубину собственной души, отрезать им всякий выход наружу так, чтобы с концами, безо всякой надежды на воскрешение. В какой-то момент ему показалось, что у него получалось. Но похороненные мысли неожиданно проросли через увядшую память загаженным цветком и ядовито запахли.
Получив немалые премиальные, Колокольцев осознавал, что легко перешагнул разделяющую черту между зеваками и теми, кто пришел выбрать понравившуюся говядину. Спиной чувствовал завистливые и одновременно ненавидящие взгляды, точно такие, каковыми каких-то несколько дней назад сам награждал всякого покупающего сочное свежее мясо.
Василий Колокольцев притормозил перед мясным рядом. Продавец, крестьянин с хитрецой в глазах и в шапке со слежавшимся мехом на самой макушке, заинтересованно повернулся в его сторону, взглядом оценивая его платежеспособность: из особо любопытствующих или действительно в кармане этого молодца в старомодном чистом пальто водятся деньги? Видно отыскав в глазах признаки, понятные ему одному, по которым можно установить платежеспособного клиента, широко улыбнувшись, спросил:
– Что изволите? Какой кусок предпочитаете?
Старорежимное, не успевшее изжить себя обращение, угодливый заискивающий взгляд не понравились Колокольцеву, но неожиданно для себя самого барским, несвойственным ему голосом он произнес:
– Дай-ка мне, братец, вон тот постный кусок говядины.
– Хороший выбор. – Довольный продавец потянулся за указанным куском.
– Вижу, что мясо у тебя свежее.
– Свежее не бывает, – охотно согласился мясник, проворно подхватив толстыми короткими пальцами кусок говядины килограмма на четыре. И бережно положил его на весы. – С вас девятьсот двадцать рублей, – бодро сообщил продавец, заворачивая мясо в толстую шуршащую оберточную бумагу.
Расстегнув внутренний карман, Колокольцев вытащил из него пачку денег и отсчитал нужную сумму.
– Держи, – протянул он продавцу деньги.
Ощущение было такое, будто в этот самый момент на него смотрит весь рынок. Но, повернувшись, он не встретил ни одного взгляда – присутствующие отводили глаза, как если бы он совершил нечто постыдное.
Забрав кусок мяса, завернутый в бумагу, Василий Павлович уложил его в портфель. Громко щелкнул замками – теперь оно никуда от него не денется!
– Товарищ, вы бы не светили такими деньгами, – заговорщицки проговорил продавец. – На базаре разный народ шляется. Шальных тоже немало.
– Учту, – пообещал Колокольцев и, кивнув на прощание, стиснул ручку портфеля и направился к выходу.
Подходящей шапки для супруги отыскать не удалось. Хотелось бы купить нечто особенное. Такое, чтобы мужики головы посворачивали. Глафира женщина красивая, фигуристая, конечно же, ей хочется прилично одеваться, и он предоставит ей такую возможность. Благо, что со следующего месяца обещают существенное повышение зарплаты.
Покинув рынок, Василий Колокольцев прошел по Большой Грузинской, свернул в Большой Тишинский переулок. От него каких-то полчаса до дома, можно пройти и пешком. Ветер присмирел и мягко трогал кроны берез, заставляя остатки листьев перешептываться и шуршать. Топать в прохладу одно удовольствие. Хотя это ненадолго, еще день-другой – и на землю ляжет снег, который останется до весны.
Переулок окунулся в безмолвие: выглядел пустынным, все повымерло. Вполне объяснимо: мужики воюют, старики сидят по домам, в скорби доживают свой век, а женщины трудятся на производстве, кто где: одни шьют для красноармейцев обмундирование, другие, встав у станков, вытачивают снаряды. Малышни тоже не видать – часть из них эвакуировалась, а те, что остались, попрятались по домам после недавней бомбежки.
Большой Тишинский переулок Колокольцев не любил. Не потому, что пустынный, не оттого, что всегда полутемный, а сейчас, со светомаскировкой на окнах, он выглядел темнее вдвойне, а оттого, что отсюда в октябре сорок первого года старший сын, студент третьего курса мехмата МГУ, уходил на фронт. За прошедший год Яков был дважды ранен: один раз легко – пуля прострелила мягкие ткани предплечья, а вот второй раз тяжелее – осколок проник глубоко в бедро, едва не зацепив кровеносную артерию, и сейчас он находился на излечении в городе Горьком. В последнем письме, пришедшем неделю назад, Яша рассказал о том, что врач доволен результатом лечения, и, возможно, он даже не будет хромать, а значит, может рассчитывать на положительное решение медицинской комиссии, после которой будет проситься в свою часть, в которой успел провоевать немногим более года.
Колокольцев глубоко вздохнул. На излечении сын находился уже полтора месяца, а у
