Кэтрин Джинкс - Инквизитор

— Они под надежной охраной, — сказал я, следуя за ним. Когда глаза привыкли к полумраку, царившему в комнате, куда мы вошли, я указал на мой стол у одной из стен. Кроме него, там были три скамьи, стоявшие вдоль стен слева и справа. — Здесь я чаще всего и работаю. Отец Жак поручал мне почти всю переписку.

Отец Августин смотрел перед собой, как слепец. Потом он, шаркая, подошел к столу и, по-прежнему словно слепой, коснулся деревянного аналоя. Мне пришлось отвести его в его комнату, которая была больше первой и, по счастью, имела бойницу, пропускавшую немного света. Объяснив, что обычаем отца Жака было допрашивать свидетелей в этой комнате, я показал его преемнику инквизиторский стол, инквизиторский стул (массивный, с затейливой резьбой) и сундук, где отец Жак держал труды, с коими постоянно справлялся: «Speculum judiciale»[16] Гийома Дюрана, «Summa»[17] Райнерия Саккони, «Суждения» Петра Ломбардского, глоссарий Раймунда из Пенафорта к «Liber Extra»[18] Папы Григория IX. Эти книги, объяснил я, поручены сейчас заботам библиотекаря, но если они понадобятся отцу Августину, то ему достаточно будет только попросить.

— А реестры? — спросил он, будто не слыша моих слов. Его холодная настойчивость озадачила меня. Я повел его обратно в первую комнату, а оттуда — вверх по винтовой лестнице, встроенной в узкую угловую башню, соединявшую все три этажа. Поднявшись на последний этаж, мы нашли там Раймона Доната, ожидавшего нас вместе с писарем, братом Люцием Пурселем.

— Вот здесь мы храним реестры, — объяснил я. — А это брат Люций, наш писарь. Брат Люций — каноник общины Святого Поликарпа. Он пишет скоро и аккуратно.

Отец Августин и брат Люций обменялись братским приветствием. Брат Люций, по обыкновению, держался скромно, а мысли отца Августина были, как кажется, заняты более важными делами. Я понял, что ничто не сможет отвлечь его от цели, которая состояла в том, чтобы найти и изучить следственные реестры. Поэтому я показал ему два больших сундука, где они хранились, и вручил ему ключи его предшественника.

— У кого еще есть ключи? — спросил он. — У вас?

— Разумеется.

— И у этих людей?

— Да. И у них тоже. — Я взглянул в сторону Раймона Доната и брата Люция, представлявших собой забавную пару: один дородный и богато одетый, грубой наружности, преданный плотским страстям, другой — бледный, худой и кроткий. Часто я слышал доносящийся снизу зычный голос Раймона, который, обращаясь к Люцию, расписывал прелести знакомой женщины либо рассуждал о догматах католической веры. У Раймона на все было свое мнение, и он не стеснялся его оглашать. Я не припомню, чтобы брат Люций высказывал свои мысли по какому-либо поводу, кроме разве что погоды и своих больных глаз. Однажды, сжалившись над ним, я спросил его, не хотел бы он проводить меньше времени в обществе Раймона Доната, но он уверил меня, что не имеет никаких причин быть недовольным. Раймон, сказал он, ученый человек.

Помимо учености человек этот обладал также и тщеславием, и явно уязвлен был тем, что отец Августин запамятовал его имя. Этим, по крайней мере, я объяснял заносчивое выражение на его лице. Однако отец Августин был целиком поглощен своей целью. Пока он не достиг ее, ничто другое не могло привлечь его интерес.

— Я не могу открыть эти сундуки, — заявил он, показывая мне свои распухшие и дрожащие руки. — Будьте добры, отоприте их.

— Вы ищете какой-то определенный том, отец мой?

— Мне нужны все реестры с допросами, проведенными отцом Жаком за время службы здесь.

— Тогда Раймон поможет вам скорее, чем я. — Сделав знак Раймону, я откинул крышку первого сундука. — Раймон содержит записи в порядке.

— С великим усердием и ревностью, — добавил Раймон, никогда не упускавший случая подчеркнуть свои достоинства. Он поспешил на помощь, желая предъявить права на должность распорядителя наших инквизиционных реестров. — Скажите, какое именно дело вы желаете просмотреть, отец мой? Потому что в начале каждой книги есть список.

— Я желаю просмотреть все дела, — перебил его отец Августин

Увидав стопки переплетенных в кожу рукописей, он, нахмурившись, поинтересовался, сколько их всего.

— Всего пятьдесят шесть томов, — гордо отвечал Раймон. — А также несколько свитков и отдельных листов.

— Здесь, как вы знаете, одно из старейших отделений Святой палаты, — заметил я, подумав при этом, что отцу Августину будет, скорее всего, не под силу поднять хотя бы один том, потому что каждый был довольно внушительных размеров и к тому же весил немало. — И работы здесь всегда было в избытке. Вот и сейчас у нас содержится сто семьдесят восемь обвиняемых в ереси.

— Я хочу, чтобы все реестры отца Жака снесли в сундук внизу, — приказал отец Августин, по-прежнему не обращая внимания на мои слова. — Сикар поможет мне их разобрать. Отсюда можно пройти в тюрьму?

— Нет, отец Августин. Только со второго этажа.

— Тогда мы идем обратно. Благодарю вас. — Отец Августин кивнул брату Люцию и Раймону Донату. — Я побеседую с вами позже. Сейчас можете возвращаться к своим обязанностям.

— Отец мой, без отца Бернара я сделать этого не могу, — возразил Раймон. — Мы собирались проводить дознание.

— Это подождет, — сказал я. — Вы закончили писать показания Бертрана Гаско?

— Еще нет.

— Тогда заканчивайте. Я позову вас, когда вы мне понадобитесь.

Спуск наш по узкой и тускло освещенной лестнице оказался долгим, и лишь достигнув благополучно моего стола, у дверей в тюрьму отец Августин заговорил:

— Я хочу спросить вас откровенно, брат: эти люди — надежны?

— Раймон? — удивился я. — Надежен ли он?

— Им можно доверять? Кто их назначил?

— Отец Жак, разумеется. — Как говорит блаженный Августин, есть вещи, в которые нельзя поверить, не поняв их, а есть вещи, которых не понять, не поверив. Но сейчас я понимал — и все равно не верил. — Отец Августин, — сказал я, — вы прибыли, чтобы чинить инквизицию над инквизицией? Если это так, скажите мне об этом прямо.

— Я прибыл, дабы не позволить алчущим волкам терзать святую веру, — ответил отец Августин. — И для этого я должен удостовериться, что все бумаги Святой палаты находятся в надежных руках. Записи — наше важнейшее оружие, брат мой, и враги Христовы понимают это. Они пойдут на все, лишь бы заполучить их.

— Да, я знаю. Авиньонет. — Любой, кто служит делу Святой палаты, носит в своем сердце имена инквизиторов, убитых в Авиньонете в прошлом столетии. Но немногие знают, что их реестры были похищены и проданы позднее за сорок су. — И Кон. И Нарбонна. Каждое нападение на нас сопровождается хищением и сжиганием захваченных у нас бумаг. Но это здание хорошо охраняется, и все наши реестры имеют копии. Вы найдете их в библиотеке епископа.

— Брат, самые сокрушительные поражения терпим мы от изменников, — ответил отец Августин. Тяжело опершись на посох, он продолжал: — Тридцать лет назад инквизитор Каркассона разоблачил заговор, целью коего было уничтожение некоторых документов. Я видел показания преступников — их копии имеются в Тулузе. Двое из них были людьми, нанятыми Святой палатой, один посыльный, а другой писарь. Мы должны сохранять бдительность, брат, — всегда. Берегитесь каждый своего друга и не доверяйте ни одному из своих братьев[19].

И снова я был сбит с толку. Я не нашелся, что сказать, и спросил только:

— А зачем вам дела тридцатилетней давности?

Отец Августин улыбнулся.

— Старые записи расскажут вам не меньше, чем новые, — сказал он. — Вот почему я хочу проверить реестры отца Жака. Найдя имена всех, кто запятнал себя ересью и признался в этом, сопоставив их со списками обвиненных и осужденных, я узнаю, не избежал ли кто наказания.

— Это могло произойти, если они умерли до вынесения приговора, — заметил я.

— В таком случае, как и предписано, мы извлечем их останки, сожжем их кости и разрушим их дома.

Ярость Господа Саваофа опалит землю, и народ сделается как бы пищею огня[20]. Я не решился возразить ему, но, признаюсь, мне всегда казалось, что преследовать мертвецов — излишне. Разве не находятся они в руках Господа — или дьявола?

— Горожане не одобрят нас, отец мой, если мы станем откапывать покойников, — заметил я, снова вспоминая происшествия, о которых я говорил выше: нападения на Святую палату в Коне, Нарбонне и Каркассоне. И случай, описанный братом Гийомом Пелгисо в его «Хрониках», когда брат Арно Каталан, инквизитор Альби, сжигавший кости еретиков, был до смерти забит озверевшими людьми.

Но отец Августин твердо отвечал:

— Мы здесь не для того, чтобы обзаводиться друзьями, брат.

И в его взгляде промелькнуло осуждение.

Среди многих достойных книг, хранящихся в обители Лазе, находится и «История альбигойцев» Пьера из Во-де-Серне. Сия хроника содержит отчет о делах, которые наверняка преданы были бы забвению, когда бы не божественный дар письменности, ибо немного найдется охотников вспоминать те кровавые времена и прискорбные причины произошедшего. Может быть (кто знает?), лучше было бы вовсе забыть о них. И конечно, постыдная история увлечения провинции ложными учениями, — это не то, что мне хотелось бы предавать широкой огласке. Замечу лишь, что если вы обратитесь к «Истории альбигойцев», вы получите полное представление о дремучем безбожии, навлекшем на нас, южан, гнев христианского мира. Не стану пытаться хотя бы вкратце передать рассказ Пьера, который, сам будучи спутником Симона Монфорского, оказался свидетелем многих сражений и осад, когда армии крестоносцев опустошали наши горы и разоряли наше наследие. Та война имеет, однако, мало отношения к моей скромной повести. Я упоминаю здесь труд отца Пьера лишь потому, что он правдиво оценивает ту меру, в которой «гнусное поветрие еретического разврата», учение новых манихейцев или альбигойцев (известных также как катары) поразили моих соотечественников, прежде чем против них начали объявлять крестовые походы.