Дэвид Лисс - Заговор бумаг
— Я жду другого посетителя в скором времени, — наконец промолвил я. — И я очень занят. — Он начал говорить, но я перебил его: — Я займусь этим делом, мистер Бальфур. Как иначе? Но у меня нет времени, чтобы заняться этим делом прямо сейчас. Если вашего отца убили, на это должны быть причины. Если это связано с кражей, нам необходимо знать подробности кражи. Я хочу, чтобы вы узнали как можно больше о его делах. Поговорите с его друзьями, родственниками, служащими, с кем-то еще, у кого, как вы думаете, есть такие же подозрения. Скажите, где я могу вас найти, и через несколько дней я к вам зайду.
— За что мне платить вам, Уивер, если я вынужден буду делать вашу работу?
На этот раз моя улыбка была менее любезной.
— Вы, безусловно, правы. Когда я освобожусь, я поговорю с членами семьи вашего отца, его друзьями и служащими. Чтобы они меня не прогнали, я непременно им сообщу, что вы послали меня расспросить их. Возможно, вы пожелаете заранее сказать им, что придет еврей по имени Уивер и будет задавать вопросы, касающиеся семейных дел.
— Я не позволю вам беспокоить этих людей, — сказал он запинаясь. — Бог мой, чтобы вы расспрашивали мою матушку!..
— Тогда, может быть, как я предлагал, вы займетесь этим сами?
Бальфур встал и сказал спокойно, как подобает джентльмену:
— А вы хитрец! Я постараюсь выведать что-нибудь незаметно. Но надеюсь в скором времени получить от вас известия.
Я ничего не сказал и не сдвинулся с места, но Бальфур этого не заметил. Через мгновение он исчез из комнаты. Какое-то время я сидел неподвижно. Я думал о происшедшем и о том, что это могло означать, а затем потянулся к бутылке с портвейном.
Глава 2
В то время занятие мое было мне в новинку. Мой опыт насчитывал менее чем два года, и я еще постигал секреты профессии. В последний раз я выходил на ринг около пяти лет назад, тогда мне было двадцать три года. Когда моя карьера столь трагично закончилась, я находил, разные способы заработать себе на жизнь или, правильнее было бы сказать, на пропитание. Не могу гордиться большинством из этих способов, но они меня научили многому из того, что оказалось полезным впоследствии. Одно время я служил по найму на судне, которое курсировало между южным побережьем Англии и Францией, но судно это, как догадался мой проницательный читатель, не принадлежало флоту его величества. После того как капитана судна арестовали за контрабанду, я сменил несколько профессий и занимался даже, стыдно признаться, тем, что грабил дома и промышлял разбоем на большой дороге. Подобные виды деятельности полны романтики, но едва ли прибыльны, и к тому же надоедает постоянно видеть своих друзей с петлей на шее. Поэтому я поклялся себе, что вернусь в Лондон и буду искать честный способ зарабатывать на жизнь.
Жаль, что я не сумел предвидеть возможности, которыми в наши дни пользуются ушедшие с ринга бойцы — например, известный Джек Бройтон, — открывая школы кулачного боя, где обучают молодых ребят, идущих им на смену. Бройтон поистине проявил изобретательность; придумав специальные толстые рукавицы, смягчающие удар, которые он называет боксерскими перчатками. Я видел такие и думаю, что, если вас ударит человек, на руках которого такие перчатки, вы почти не почувствуете удара.
Я не был так умен, как Бройтон, и подобными идеями похвастать не мог, но у меня в кармане было несколько неправедно заработанных фунтов, и я думал подыскать компаньона, чтобы вместе открыть какое-нибудь пивное заведение или что-нибудь в сходном роде. Именно в то время, когда я однажды возвращался домой поздно ночью, мне случилось оказать помощь одному пожилому человеку, на которого напала банда молодых богатых бездельников. Эти головорезы, выходцы из знатных семей, известные в те времена как «могавки» — что оскорбительно для американских аборигенов, — больше всего любили шататься по лондонским улицам, наводя ужас на людей более скромного достатка, отрубая у них конечности, отрезая уши или носы, скатывая с горок пожилых дам и даже совершая время от времени самое гнусное из преступлений — убийство.
Я читал об этих напыщенных молокососах и давно ждал возможности ответить им их же оружием. Не зпаю, чего тут было больше — протеста против высокомерия этих юнцов или сочувствия к их немолодым жертвам. Могу только сказать, что я действовал в тот момент не задумываясь.
Четверо «могавков», одетых в атлас и кружева, в масках итальянских повстанцев, окружили пожилого человека, который сидел посреди улицы, поджав под себя ноги, как ребенок. Его парик слетел с головы и валялся поодаль. Тонкая струйка крови текла из глубокой раны на голове. «Могавки» хихикали, один отпустил какую-то шутку на латыни, которая вызвала бурный взрыв хохота у остальных.
— Теперь, — сказал один из них, обращаясь к пожилому мужчине, — ты должен сам сделать выбор. — Он достал кинжал и с привычной лихостью рассек воздух, прежде чем направить оружие в лицо жертвы. — Желаешь попрощаться с ухом или кончиком носа? Решай скорее, не то получишь оба приза за свои старания.
Наступила тишина, было слышно лишь прерывистое дыхание пленника и журчание сточной воды в канаве посредине улицы.
Перелом ноги, пресекший мою карьеру на ринге, лишил меня бойцовской выносливости, но, несмотря на это, я чувствовал, что способен справиться в короткой уличной драке. «Могавки» были слишком опьянены своей жестокостью, не говоря о вине, чтобы обратить на меня внимание, поэтому я бросился на помощь жертве, сразу свалив одного из хулиганов мощным ударом в шею сзади. Прежде чем его приятели заметили, что я вступил в драку, я схватил второго и бросил его о стену так, что он ударился головой, после чего не был способен ни на какие злодеяния.
Пожилой человек, выглядевший по-женски беспомощным, увидел, что неожиданно шансы сравнялись, вскочил на ноги, бросился на угрожавшего ему противника и выбил кинжал у того из рук; оружие со звоном упало в темноту. Я бился на кулаках с одним из двух оставшихся в строго хулиганов, а мой напарник, которому гнев, должно быть, придал силы, выдержан несколько мощных ударов по лицу, отважно превозмогая боль. Кровь текла ручьем из свежей раны над его левым глазом, но он оказался храбрым бойцом и продолжал драться, пока ночной сторож прихода не появился в конце улицы с фонарем в руках. Увидев сторожа, «могавки» решили прервать свою забаву; двое стоявшие на ногах подобрали поверженных товарищей и убрались восвояси залечивать раны и придумывать истории, которые объяснили бы появление синяков и ссадин.
Когда ночной сторож приблизился, я подошел к соратнику и помог ему принять более устойчивое положение. Подняв усталые, залитые кровью и потом глаза, он пристально посмотрел на меня, и его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Бенджамин Уивер! — воскликнул он. — Лев Иудеи! Не помышлял, что мне удастся снова увидеть, как ты бьешься. И уж, конечно, не в таком месте.
— Я тоже этого не планировал, — сказал я, тяжело дыша. — Но я рад, что смог оказать помощь человеку в трудной ситуации.
— Ты не подозреваешь, как ты будешь рад, — заверил он меня, — потому что, будь я проклят как прислужник сатаны, если не отблагодарю тебя за твою храбрость, как она того заслуживает. Дайте мне вашу руку, сударь.
Несчастный представился как Хоси Бохан и просил посетить его на следующий день, чтобы он смог выразить свою благодарность. В это время к нам подошел, ночной сторож — тощий мужчина, едва ли подходящий для выполнения своих обязанностей. Упустив нападавших, ночной сторож решил, что неплохо наказать хотя бы их жертвы за нарушение комендантского часа, но мистер Бохан назвал несколько имен своих друзей, включая лорд-мэра, и спровадил ночного сторожа.
На следующий день я обнаружил, что мне повезло, так как я оказал важную услугу чрезвычайно богатому купцу из Ост-Индии. В своем шикарном доме этот благодарный человек вознаградил меня суммой в сто фунтов и обещанием при случае оказать мне ответную услугу. И он действительно оказал мне услугу, поскольку история о том, как на него напали хулиганы и как ему на помощь пришел Бенджамин Уивер, попала в газеты. Вскоре после этого ко мне стали обращаться другие люди — и аристократы, и бедняки. Один джентльмен собирался в свое загородное поместье и пригласил меня в попутчики, чтобы защитить и его самого, и багаж от разбойников с большой дороги. Другой был владельцем лавочки, которому регулярно досаждали мошенники. Он хотел, чтобы я какое-то время провел в лавочке в ожидании злодеев и наказал их. Еще один хотел, чтобы я получил долг у неуловимого ловкача, которому удавалось избегать встречи с судебным приставом больше года. Возможно, самый важный заказ, благодаря которому мое имя снова попало в газеты, я получил от разорившейся женщины, чью единственную дочь, которой не было и двенадцати, обесчестил матрос. Были свидетели происшествия, но женщина не могла их отыскать, как не могла отыскать и самого матроса. Вскоре я обнаружил, что не так уж трудно задавать вопросы, внимательно слушать, что тебе говорят, и идти по следам, оставляемым бездумными преступниками. Как, возможно, известно моему читателю, матрос был обвинен в изнасиловании и, к моему удовлетворению, повешен в Тайберпе.
