Ева и её братья - Барбаш Елена
Но всё-таки отец мечтал найти в лице зятя сына и преемника. И поэтому на свадьбу подарил ей священную каббалистическую рукопись – уникальную XVI века Книгу Творения – Сефер Йецира – драгоценную реликвию, передававшуюся в его семье из поколения в поколение. Ходили слухи, что это тот самый экземпляр, который принадлежал знаменитому каббалисту рабби Лёву Махаралю из Праги, тому самому, единственному, которому удалось оживить Голема для защиты еврейской общины, воспользовавшись знанием четырёхбуквенного непроизносимого имени Б-га, почерпнутого из этой книги.
Но Беньямин был приверженцем миснагедов, он учился в литовской иешиве, где считалось, что нет знания выше Талмуда. К тому времени, когда Мириам и Беньямин Ицхак встретились, вражда хасидов и миснагедов уже угасла, и ей не зазорно было выйти замуж за литвака[23]. Поэтому её отец и не препятствовал их браку.
Но на многое Мириам смотрела иначе, чем муж. Ей казалось иногда, что его вера слишком догматична и формальна и он не чувствует того экстатического восторга при соприкосновении с проявлениями Божественности в мире, которые она видела вокруг во всей полноте.
Когда же стало ясно, что погрома не избежать, она предложила мужу остаться со своим народом в беде и молиться вместе со всеми и за всех о спасении, а не прятаться в гостинице вместе с другими богатыми и уважаемыми евреями.
– Ведь ты – глава общины, – говорила она мужу. – Твоя молитва сильна, даже если погибнем, исполним заповедь – освятим Имя Всевышнего[24].
Самопожертвование для неё было моральным императивом, так ей подсказывало её сердце, а значит, и её Б-г.
Но Беньямин решил иначе. Он хотел спасти детей. И, как еврейская жена, она вынуждена была подчиниться.
А что ему оставалось перед лицом смертельной опасности? Беньямину казалось, он сделал всё, что мог – ходил к губернатору, предупреждал, просил. А может быть, надо было валяться в ногах, не уходить, пока не будет решения? Как мог он защитить всех этих людей? Беньямин заранее смирился со своим бессилием и решил спасти хотя бы своих: жену и детей. Но была ли опасность неминуемой? Вот в чём вопрос. Каждый должен заботиться прежде всего о своей жизни, иное будет самоубийством. Но был ли он уверен, что, если он останется, его убьют? Наверное, его решение было бы правильным, если бы он не был раввином. «С одной стороны, с другой стороны…» – в результате они поехали в гостиницу.
Пока ехали в пролётке, Мириам вспомнила, что, второпях собираясь, оставила дома Ту Книгу – самый ценный свадебный подарок отца. В её голове созрел отчаянный план. Не зря Мириам годами училась под дверью отцовской иешивы. Она спасёт свою общину. Она сделает Голема. И тот защитит от погромщиков.
Пока муж спал, Мириам встала, быстро собралась и вернулась на покинутую семьёй квартиру. Она уже заканчивала приготовления к ритуалу, оставалось совсем немного. В этот самый момент и нагрянула толпа погромщиков.
Ах, Мириам, Мириам – святая душа! Даже если намеренья чисты, когда крадёшь огонь у Господа, будь готов к судьбе Прометея. Ей казалось, что она исполняет волю Всевышнего, отчётливо прозвучавшую в её сердце, но она забыла, что каждое праведное действие возбуждает такую же или бо́льшую силу противодействия вселенского Зла и праведник гибнет в праведности своей[25].
Но Беньямин узнал обо всём только вечером. Потому что утром, выбежав из гостиницы, он столкнулся с городовым Григорием Погоржельским, которому он изрядно заплатил накануне, и тот замахал на него руками. «Сидите в гостинице, господин раввин, и не высовывайтесь!!! Вы мне заплатили, чтобы вас не тронули, но если вы будете разгуливать по улицам, я ни за что не ручаюсь».
– Но где мне искать мою жену?
– Нельзя вам в квартиру, там беспорядки, толпа-с. Погибнете. Уже есть убитые. Сидите в гостинице, господин раввин. А я попробую что-нибудь узнать.
С тем и ушёл.
Что оставалось делать Беньямину? Из гостиницы он пытался телефонировать всему городскому начальству, но господин губернатор оба дня 6 и 7 апреля провели за картами и водкой и не изволили брать трубку, а полицмейстер Ханжонков разъезжали по улицам верхней части города и делали праздничные визиты.
В это время в городе на Новом базаре происходил разгром лавок и питейных заведений. Появились первые раненые и убитые.
К чести Беньямина, в поисках жены он всё-таки попытался дойти до своего квартала. Но ему пришлось повернуть назад. Потому что погром расширялся, охватил прилежащие к базару улицы – Купеческую, поднялся на Подольскую и, набирая силу, затопил всю нижнюю часть города – Николаевскую, Харлампиевскую, Екатерининскую улицы, район старого рынка, прилегающие к нему улочки и переулки, сплошь заселённые евреями, и на улицах Азиатской и Ставриевской (в прошлом Еврейской улицы, потом Кагульской) достиг апогея. Началась резня. Пьяная бесчинствующая толпа убивала евреев разными способами: их сбрасывали с крыш, разрывали крючьями, втыкали иголки в нос и горло, женщин и девочек насиловали.
На следующий день 8 апреля в три с половиной часа губернатор Раабен передал командование начальнику гарнизона генералу Бекману с правом применить оружие. Солдатам гарнизона были розданы патроны, свежеиспечённый комендант города генерал Бекман приказал приступить к арестам, и в течение двух часов погром прекратился.
Когда вечером 8 апреля Беньямин добрался до своего дома, окна там были выбиты, рамы сорваны, печи разрушены, от мебели и посуды остались осколки. Листки из священных книг валялись на полу, горы пуха лежали во дворе и кругом дома, пух носился по воздуху и устилал деревья, как иней.
Мириам он нашёл на пороге, и то, как она лежала, не оставляло сомнений в произошедшем. Она ещё была жива, когда Беньямин наклонился к ней, чтобы опустить юбку, и прошептала: «И рассеет тебя Господь…» Глаза её закрылись. Уже ничто не было важно. Мириам умерла.
Беньямин лёг рядом с ней, прижался к ней всем телом в последний раз. Она была ещё теплая, пять минут назад она ещё дышала. Он понял, что никогда больше не почувствует этого тепла, и ему сделалось так холодно и страшно, как никогда не бывало в жизни. И ещё он вспомнил, как хотела она остаться со всеми… Вот и осталась.
Лежит в пыли Рав Беньямин, в пуху лежит, обнимая мёртвую жену. И только крутится у него в голове её последний шёпот. Лишь начало стиха успела Мириам произнести: «И рассеет тебя Господь…»
Что происходило дальше, сколько он так пролежал, обнявшись с мёртвой женой? Ночью Борух, старшенький сын, их нашёл. Закусив губу, он отрывал отца от мёртвой матери. Потом влил в него некошерной водки.
Беньямин всё вспоминал последнее, что Мириам успела произнести. Он был уверен, что всё расслышал и понял её правильно: она прокляла погромщиков. Но Мириам говорила о другом. Она произнесла начало стиха: «И рассеет тебя Господь по всем народам, от края земли до края земли, и будешь там служить иным богам, которых не знал ни ты, ни отцы твои… Сынов и дочерей родишь, но их не будет у тебя, потому что пойдут в плен»[26]. В момент конечной смертной муки она прозрела судьбу своей семьи, а может быть, и всех российских евреев.
* * *Борух появился только ночью, потому что уже в первые часы погрома полиция окружила места, где собирались бойцы самообороны; их разоружили и арестовали. Отпустили только вечером 8-го. Борух нашёл отца, лежащего рядом с матерью и обнимающего её. Боль была слишком сильна, и, чтобы не чувствовать её, Борух стал думать о мести. Они сидели рядом с Мириам до рассвета.
Утром уцелевшие с носилками обходили то, что осталось от их домов, отыскивая раненых для отправки в еврейский госпиталь. Туда же на подводах отвозили погибших. И Борух с отцом шли за подводой, в толпе таких же убитых горем, истерзанных, причитающих евреев. Кто-то, узнав Беньямина, вцепился в его рукав и зачем-то пытался узнать у Рава, как Б-г мог всё это допустить.
