Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска
Соколов задумчиво покачал головой:
— Вот оно что!
Симпатичный, с бакенбардами
— Скажите, Аня, ведь у вас есть альбом семейных фото? — спросил Соколов.
— Конечно, — вдова достала из комода кожаный переплет. — Это родители Вани, это Ваня мне подарил со своей надписью: “Дорогой невесте — любви и счастья. Целую. Иван”.
— Можно взять его на короткое время? Спасибо! А это кто?
— С бакенбардами, симпатичный? Леон Люцеранский из Петербурга, университетский товарищ Вани. Его отец важный человек. Сам Леон приезжал к нам утром рокового дня. Он куда-то за границу ехал.
С вечерним поездом Соколов отправился в северную столицу. Отец Леона, действительный тайный советник, жил в богатом особняке на Васильевском острове, со множеством слуг, ливрейных лакеев, французским поваром, двумя выездами.
Старик своей важной и благородной наружностью напоминал толстовского Алексея Александровича Каренина. Даже говорил, подобно этому литературному персонажу, неторопливым, всегда слышным голосом, с налетом едва заметной иронии.
— Граф, — старик Люцеранский говорил по-французски, чуть улыбаясь, — это весьма пикантная ситуация: я потребовался полиции. Это даже любопытно. Но прежде скажите, как ваш батюшка? Впрочем, я его встретил на минувшей неделе в Канцелярии Государя, он разговаривал со статс-секретарем Танеевым. Сдал, постарел мой друг. Увы, мы все стали стариками.
Соколов ловко перевел разговор на Люцеранского-младшего. Старик довольным тоном произнес:
— Пусть это не совсем скромно, но Леон, признаюсь, меня радует. Он ревностен к службе. Полторы недели назад министр отправил его по служебным делам в Берлин. Вот его телеграмма: —Доехал хорошо. Разместили удобно. Целую, счастья. Леон”.
— Вот как? Позвольте мне записать номер отправления. Это так, на всякий случай.
* * *Заплатив тридцать три рубля, что составило сто семь немецких марок, Соколов в тот же день разместился в первом классе “Норд-экспресса”. Путь лежал в Берлин.
Воскрешение из мертвых
Через тридцать два часа экспресс прибыл на берлинский вокзал Фридрихштрассебанхоф. И Соколов туг же попал в дружеские объятия знаменитого криминалиста Вейнгарта. Вейнгарт, усадив Соколова в авто, докладывал:
— В своей телеграмме, Аполлинарий, вы назвали имя Люцеранского. Такой у нас не значится ни в одной гостинице. Не заходил он и в университет, где его ждали с лекциями.
— Тогда везите меня на телеграф!
На Обервальдштрассе начальник телеграфа, громадный потный человек, заявил:
— Какой номер телеграммы? Сейчас оригинал принесут. Эй, Эльза, и еще тащи нам холодного баварского...
Когда служащий положил перед Соколовым оригинал, тот жадно впился в него взором. Потом поднялся с кружкой пива, торжественно произнес:
— Вопреки тому, что в обгорелом трупе признали Трахмана, у меня всегда были сомнения в его трагической гибели. Действительно, зачем грабителю жечь труп и деловые бумаги? Когда я наткнулся на книгу о мошенниках, которые богатеют на банковских операциях, мои подозрения перешли в уверенность. И вот, господа, бланк телеграммы. Он заполнен рукой... “мертвого” Трахмана.
— Это замечательное дело надо отпраздновать, едем в “Хиллэр”! — воскликнул Вейнгарт.
— Прежде надо поймать убийцу.
— У российских преступников, дорогой Алоллинарий, дорожка накатанная. Все жулье почему-то тянет в Париж. Но эти парижские тайны шиты белыми нитками. Ваш Трахман веселится в каком-нибудь “Континентале”.
— С фальшивым паспортом на имя Иванова или Петрова! — расхохотался Соколов, и подвески на хрустальной люстре задрожали.
Эпилог
На этот раз Соколов ошибся. Едва Трахман оказался в Париже, как тут же сжег паспорт убитого им Леона Люцеранского. И зажил... под собственным именем в роскошном отеле “Бельвю”, что на авеню Опера. Занимал Иван Трахман, разумеется, пятикомнатные “люкс” с роялем, бассейном, персидскими коврами и картинами классиков на стенах. Его согревала теплом своих тел целая интернациональная свора алчных и развратных девиц. С Трахманом случилось то, что обычно бывает с нашими соотечественниками: едва он хлебнул свободного ветра Запада, как тут же потерял целительное ощущение опасности. За что и поплатился.
— Как же ты, человек с университетским образованием, мог убить товарища? — спросил Соколов на допросе.
Трахман невозмутимо отвечал:
— А что мне оставалось делать? Своя шкура дороже чужой. Вы, поди, уже знаете, что все эти “золотые прииски”— сказка. Чтобы понять, до какой степени наш народ доверчив, следует открыть любую контору по приему денег. Чем большую чепуху вы станете молоть про “"высокие дивиденды”, тем длиннее к вам будет очередь желающих избавиться от своих рублей. Ну а тут сроки платежей подперли. Что делать? Вдруг узнаю, что Леон в Берлин едет. Вот я все и устроил. Зазвал Леона к себе в контору — перед самым отходом поезда. Говорю: “Надень-ка мой новый пиджак, хочу со стороны взглянуть!” Едва Леон облачился, я его по голове — тюк! На палец убитого свой перстень нацепил, черепаховые очки на пол швырнул, бензинчиком — прыск! А банковские деньги я загодя в камеру хранения положил. С паспортом Леона в Берлин приехал, его папаше телеграмму отстучал. Что мне теперь будет ? Повесят ?
Судебный процесс шел пять дней. Окружной суд был забит до отказа. Ивану Трахману многие сочувствовали, в первую очередь — обманутые им. Душа российского человека — загадка. Когда жулику и убийце дали двенадцать лет, из зала донеслись крики: “Жестокость”
Но вчерашний миллионер сидел недолго. Во время этапирования в Сибирь Иван Трахман куда-то исчез. На этот раз его следы не обнаружились.
Может, под новой фамилией опять открыл банк?
ЧЕЧЕНЕЦ
Сотни людей — искренне скорбящих или просто любопытных — собрались на кладбище Донского монастыря. Хоронили, как писали газеты, “талантливого самородка, кристально чистого человека, безвременно сведшего счеты с жизнью ”, — Прокофия Шубина. Когда, в Большом соборе со стенными росписями самого Баженова близилась к концу заупокойная служба, возле загодя приготовленной могилы случилось нечто ужасное, совершенно невиданное прежде. Николай Иванович Прохоров, знаменитый миллионер и владелец мануфактуры, близкий друг покойного, заметил в могиле непорядок. Находившиеся поблизости могильщики разгребли хвойный лапник и, слегка поработав лопатами, вытащили па свет Божий обнаженный свежий женский труп.
Бригада сыщиков, которую возглавил знаменитый Аполлинарий Соколов, выяснила потрясающую историю. Ее мы вам и поведаем.
Недра биографии
Жизнь замечательных людей всегда любопытна не только современникам, но даже отдаленным потомкам. Каждому хочется из своих сереньких будней сделать нечто этакое героическое. Вот и устремляются жадные взоры к тем, кто совершил головокружительный прыжок из болота заурядности к сияющим вершинам славы, богатства, почестей.
Пытливый ум биографов не однажды обращался к загадочной личности Прокофия Шубина, пытаясь разгадать истоки его невиданного взлета. Однако их вдохновенные усилия оказались бесплодными. Даже великие проныры — газетные репортеры — не отыскали первоисточника несметных сокровищ новгородского мещанина и кавалера, почетного московского гражданина.
Но у нас есть преимущество — материалы полицейского следствия, которые были недоступны нашим предшественникам. Это и позволит нам представить штрихи его славной жизни, взлета, а затем и падения в страшную и бездонную пропасть — Вечность.
Предки Прокофия мыкались в Белокаменной, но его папаша Егор, человек беспокойный и выпивающий, по неизвестной причине приперся на берега Волги и Оки — в Нижний Новгород. На его руках вскоре оказался младенец, герой нашего повествования.
Никто и никогда не видел женщину, пославшую в этот прекрасный мир младенца Прокофия. Нет, такая, судя по предыдущему опыту человеческого развития, видимо, была. Но ни ее имени, ни возраста и вероисповедания выяснить не удалось.
Лишь однажды, крепко, по обыкновению, напившись, когда загулял с крючниками, Егор коротко и выразительно отозвался о своей бывшей подруге:
— Протистутка! — И этот пьяница и грубиян никогда ничего к сей характеристике не добавлял.
Это и правильно. Женщины лишь по внешности похожи на людей. На самом же деле это существа совершенно необычные, явно божественного происхождения, а потому легко ранимые даже на большом расстоянии. Сам того не подозревая, Егор обладал первейшим из благородных качеств: о женах, какими бы они нам ни казались, следует говорить исключительно приятное или вовсе молчать.
