Курт Ауст - Судный день
– Нечего ей тут делать, ведьме этой! Как подойдет к хозяйке, той тотчас делается дурно. А теперь она и Альберту решила голову заморочить! Пока она здесь – ноги моей не будет в конюшне. И если профессорскому помощнику надо молока, то пусть сам и возьмет! – От ярости она брызгала слюной, а глаза горели гневом и ненавистью. Я замер, пораженный ее злобным ответом, а затем отыскал большую корзину для хлеба, положил туда четыре кружки и еду и вдобавок захватил кувшин молока.
Мария не глядела на меня, зато плотник проснулся и злорадно ухмыльнулся мне вслед.
Ели мы молча. Я понял, насколько история Альберта поразила нас.
Наконец Альберт проснулся. Бигги подогрела свое снадобье, но на этот раз накрошила туда хлеба и сама с ложки покормила больного. Старалась она, видимо, не зря: Альберт приободрился и приступил к рассказу охотнее, чем прежде.
– Мы с Виктором доплыли до Лa-Рошели, и рыбак, с которым у отца был сговор, от слова не отступился. Он даже не взял с нас денег – сказал, что отец заплатил за четверых. Семья, которая помогла нам добраться до Лa-Рошели, тоже исповедовала гугенотскую веру, и они тоже бежали от тех, кто пытался обратить их в католицизм. Отец продавал им вино – так они и познакомились. Люди эти были добрые и отзывчивые, а их сын с моим братом оказались ровесниками. Вся их семья также готовилась к побегу, и в путь мы отправились восьмером. Поздней ночью наше судно отчалило от берега, и спустя два дня мы высадились в Плимуте, на южном побережье Англии. По пути Виктор заболел. Его мучила тоска по родителям, а по ночам донимали кошмары – я будил его и как мог утешал. По-моему, болезнь поразила не только его тело, но и рассудок… Хотя откуда мне знать… Он отказывался от еды, стал молчалив и, оказавшись в Англии, зачах и через неделю умер. Схоронив его, мы с друзьями отправились дальше, в Данию, – во Фредерикии жили их родственники, тоже бежавшие из Франции. Я прожил у них, пока мне не исполнилось девятнадцать, – тогда я и нанялся конюхом на этот хутор. – Альберт по очереди оглядел нас. После сна взгляд его темных глаз вновь оживился. – Вам, конечно, непонятно, зачем я рассказываю о моем детстве. И как все это связано с убийством на датском хуторе… – на его скрытых густой бородой губах появилось подобие улыбки, – вы, верно, думаете, что Альберт чуток спятил?
Томас покачал головой и тихо проговорил:
– Жюль Риго.
Улыбка стала шире:
– Профессор не зря зовется профессором. Да, Жюль Риго.
Улыбка исчезла, и в глазах блеснула ярость.
– Драгунский лейтенант – тот, кто потворствовал бесчинствам и часто придумывал самые жестокие из них, – тот лейтенант звался Жюлем Риго. Четырнадцатилетним мальчишкой я поклялся убить его. С годами ненависть не исчезла, однако разум мой окреп. Я слишком люблю жизнь, чтобы позволить этому человеку вновь разрушить ее. Поэтому мне не хотелось его убивать, и тем не менее гнев взял верх, и удар получился сильнее, чем я того желал, – в голосе Альберта зазвенело отчаяние, – я не хотел его убивать. Сначала я вообще не собирался его трогать. Мне хотелось только поговорить с ним. Спросить, почему… что толкнуло его – в те времена еще юнца – на подобные злодеяния? Он лишь посмеялся надо мной и даже слушать не пожелал. Но когда я назвал фамилию, он вспомнил меня – или не меня, а мать с отцом – и начал осыпать мою мать оскорблениями. Тогда я не сдержался и ударил. Глазом моргнуть не успел – а он уже ворочается в снегу. Я опомнился и побыстрее ушел оттуда. От страха, что меня посадят за решетку, я решил сбежать с постоялого двора. Буря меня не пугала – я намеревался укрыться в лесу, а затем уехать за границу. Нанялся бы к кому-нибудь конюхом или пошел бы в солдаты… – Он усмехнулся и указал на нас с Томасом. – Это вы все испортили. Я уже подвел свою лошадь к воротам, как она услышала ржание за стеной и заржала в ответ. И тогда я понял, что путь мне отрезан. Я решил бежать через ворота позади хлева, но в ту же секунду в конюшне зазвонил звонок, и я уже одумался настолько, чтобы понять: если я не отворю, на моей совести будет еще несколько жизней. – Он махнул рукой. – А остальное вы знаете.
Воцарилось молчание. Наконец Томас кашлянул и спросил:
– Когда именно ты понял, что ваш постоялец, Жюль Риго, – твой старый французский знакомец?
– Несколько недель назад – недели три-четыре, когда он в первый раз здесь появился, я много времени проводил в лесу – валил деревья и заготавливал дрова. Возвращался поздно вечером, а уходил на рассвете. Поэтому столкнулся с нашим постояльцем лишь в самый последний его вечер здесь. Я не сразу его узнал, но понял, что прежде уже где-то встречал его. Но он при мне не разговаривал, оттого мне и в голову не пришло, что он француз. Только когда он уехал, я случайно увидел его имя в книге постояльцев и вспомнил вдруг… Меня будто обухом огрели по голове. Я так долго старался похоронить собственное прошлое – нет, не родителей и не брата, но ужасные события, которые привели к их гибели, а теперь это самое прошлое внезапно обрушилось на меня. Ничего не забылось, и не было ничему прощения. Ненависть осталась. Однако, как я уже сказал, за прожитые годы я научился здраво рассуждать. Так мне казалось. Когда он вдруг вновь объявился здесь, я знал, что должен поговорить с ним, выяснить почему, и… – Альберт смущенно почесал в бороде, – мне хотелось испугать его. Заставить испытать ужас, подобный тому, что овладел тогда моей семьей. Какая наивность – полагать, что прошлое в моем обличье сможет его испугать!
Он выпрямился. Мы понимали его чувства. В гневе конюх мог напугать кого угодно: огромный, сильный, как бык, с растрепанными волосами и бородой, да и черные глаза его внушали страх.
– Но он лишь рассмеялся! Он издевался надо мной! Он ничуть не испугался… – Альберт затих и опять ссутулился.
– Он действительно граф? – поинтересовалась Бигги.
Альберт слабо покачал головой:
– Такой же, как ты или я.
Томас заерзал – его явно мучил какой-то вопрос.
– Ты сказал… Как же ты это сказал?.. Что ты убежал оттуда, а он ворочался в снегу, верно?
Альберт кивнул, не поднимая глаз.
– Но тогда почему ты решил, что, ударив, убил его?
Альберта вновь охватила усталость, и, отвечая, он едва мог повернуть голову.
– Известие о том, что Риго мертв, поразило меня. Хозяин сказал, что он замерз насмерть. Но я довольно сильно ударил, поэтому решил, что Риго потерял сознание. – Альберт взглянул на Томаса. – Наверное, так оно все и было.
Профессор поднялся и задумчиво стряхнул с брюк пыль и налипшие соломинки. Затем взял Альберта за руку и крепко сжал ее:
– Бигги пообещала ухаживать за тобой, пока ты не поправишься. Лучшего лекаря тебе не найти, и вдобавок она готовит прекрасные снадобья – это очевидно, ведь ты быстро поправился. Но… – Томас улыбнулся Бигги, – у меня все же найдется лекарство получше. И получишь ты его прямо сейчас.
Томас склонился к Альберту, чтобы тот не упустил ни слова:
– У меня нет никаких сомнений, да и вообще ни у кого их быть не может, что капитана или лейтенанта Риго убил не ты, Альберт. Причиной смерти стал не твой удар. Его убило кое-что другое, но об этом я расскажу тебе потом. А сейчас тебе надо отдохнуть. – Томас выпустил руку конюха и махнул мне. – Спокойной вам ночи, а ты, Альберт, выздоравливай.
Сказав это, профессор отвернулся от Альберта, разинувшего рот, и ошарашенной Бигги и направился к двери, а я поспешил за ним.
Глава 22
– Проклятье! ПРОКЛЯТЬЕ!! Господь наградил всех людей сердцем и мозгом, а меня обделил! Я остался ни с чем! Безмозглым! Даже та малость, что у меня есть, мне без надобности!
Профессор готов был рвать на себе волосы, но их и так было немного. Он колотил себя по голове и топал ногами, а его грузное тело дрожало от ярости. Сгущались сумерки, мы стояли возле каретного сарая, и я, не зная, чего ожидать, старался держаться на почтительном расстоянии. Таким я видел профессора впервые.
– Подумать только – тебе, Петтер, я рассказываю о четырех законах, настаиваю, чтобы мы их соблюдали, а сам оставляю без внимания. Отныне будешь называть меня дураком, или растяпой, или на худой конец Томасом, но НИ-КО-ГДА больше не называй меня профессором! По крайней мере, пока не закончим с этим делом! – Он помахал дрожащим пальцем перед моим носом, и я молча кивнул. Он вздохнул, развернулся и, что-то бормоча, принялся бродить кругами, так что заледеневшие комки снега разлетались во все стороны. Мало-помалу он успокоился и опять заговорил, но тихо, и я подошел поближе, чтобы не упустить ни слова. – Второе правило: разделяй сложную ситуацию на множество простых, пока они не приведут тебя к правильному выводу. Верно?
– Ну да-а… – протянул я, по-прежнему озадаченный его вспышкой.
– Мы обнаружили мертвого мужчину со следами ударов на лице и ранами в груди. У меня есть неопровержимые доказательства того, что именно эти раны стали причиной смерти, и я тут же решаю, что и удары, и раны – дело рук одного человека. Я не допускаю и мысли, что в дело могут быть замешаны двое. И мысли не допускаю, – он прервался и посмотрел на меня, – все, до чего мы додумались, можно выкинуть в помойную яму. Убийцей графа… Впрочем, будем называть его капитаном… – Томас запнулся и на миг задумался, – хотя нет – оставим “графа”. Не нужно, чтобы все сейчас узнали о капитане Риго. Слишком рано. Итак, убийцей графа может оказаться кто угодно – будь то женщина или мужчина, молодой или старый. Пронзить тонким острым предметом упавшего и, возможно, совершенно беспомощного человека, – после удара Альберта было под силу даже женщине. Вероятнее всего, именно женщина это и совершила. Способен ли мужчина на подобное? – Томас испытующе посмотрел мне в глаза.
