Жан-Франсуа Паро - Мучная война
Едва Николя завершил свой туалет, как появился Триборт с ворохом одежды. Панталоны до колен из потертой шерсти, рубашка из грубого небеленого полотна, темная бархатная куртка, стоптанные башмаки и старая треуголка составили вполне подходящий по случаю костюм. Вручив Николя кинжал с тонким лезвием, чтобы легче было спрятать, дворецкий посоветовал ему сунуть руки в остывший камин и, зачерпнув немного золы, испачкать себе лицо, чтобы чистота не выдала его маскарад. Беспокоясь за комиссара, Триборт велел ему идти не по главной аллее, а свернуть на лесную тропинку, чтобы потом, как ни в чем не бывало, оправляя одежду, выйти из леса, словно он сворачивал туда справить нужду. Бывалый моряк, сейчас Триборт испытывал такое же волнение, какое охватывало его, когда, заслышав барабанный бой и звон бортового колокола, созывавшего экипаж по тревоге, он вместе с товарищами бросался разбирать койки и перегородки, чтобы выкатить на позиции пушки.
Последовав его совету, Николя осторожно выбрался на дорогу, ведущую в Версаль. Свет фонарей оставлял на ней темные полосы, постепенно светлевшие под натиском пробуждавшегося дня. По дороге бодрым шагом двигались мужчины и женщины; кое-кто нес факелы. Тишину нарушал только стук подошв, да время от времени раздавался призывный выкрик. Он подстроился и пошел в ногу с толпой, стараясь не сливаться с ней. Чем ближе толпа подходила ко дворцу, тем она становилась больше, прирастая все новыми и новыми людьми, вливавшимися в нее с двух сторон. Дважды навстречу выезжали всадники и каждый раз поворачивали обратно. Он подумал, что наконец поступили приказания, но служителей порядка видно не было. Если полиция и присутствовала здесь, то только в качестве подсадных уток, смешавшихся с толпой переодетых агентов. Два каких-то типа догнали его и завязали разговор; чтобы не вызвать подозрений, пришлось поддержать беседу.
Они рассказали ему, что сами они из Пюто и Буживаля. Их предупредили, что народ собирается идти на Версаль, и они решили присоединиться. Один был цирюльник, другой — каменщик. Пытаясь понять, что все-таки побудило их присоединиться к толпе, Николя пошел вместе с ними. Оба искренне возмущались повышением цен на хлеб и не уставали повторять, что этот продукт питания является единственным, который они могут себе позволить.
— Понимаешь, — говорил каменщик, крепко сбитый парень лет тридцати, — когда больше ничего нет, только хлеб и спасает. Иначе остается подыхать или идти с протянутой рукой. Нельзя повышать на него цену, два су за фунт и то много!
— Особенно, — добавил цирюльник, низенький, желтушного вида плюгавенький человечек с острым носом, — когда по нынешней цене тебе продают темный хлеб, полный отрубей. Куда это годится? Богач и аристократ жуют белый, а мы после тяжелого трудового дня должны, значит, отруби жрать? Разве это справедливо? А что ты думаешь, приятель?
Николя вспомнил, как совсем ребенком он неловкими пальчиками выскребал мякиш из небольших ржаных хлебцев. Он обожал этот кислый мякиш. Но сейчас такие воспоминания были явно неуместны, и он промолчал, кивком одобрив слова непрошеного попутчика.
— А ведь парижанин давно не ест хлеба вдоволь, — продолжал цирюльник. — Но ни кровельщик, ни поденщик, ни грузчик не смеют поднять голос против скупщиков и продолжают есть кислый хлеб, не способный толком поддержать наше существование. А теперь и его у нас из глотки выдирают… Молодой король должен об этом узнать. А ты, приятель, чем занимаешься?
— Я ученик печатника, — ответил Николя, скромно опустив глаза. — В настоящее время безработный.
Собеседник уставился на него в упор; внезапно в глазах его мелькнул злой огонек, и он, схватив руку Николя, принялся внимательно ее изучать. После долгого обследования он, похоже, остался доволен. На миг Николя показалось, что его маскарад раскрыт; к счастью, от золы ладони и ногти его стали такими черными, что в сером свете пробуждавшегося дня эту черноту легко можно было принять за следы жирной типографской краски.
— Ты такой же, как мы, без работы и без хлеба.
Толпа, словно река, притекавшая ручейками и речушками, полнилась все новыми и новыми людьми, и вся эта людская масса двигалась в Версаль, на рыночную площадь. Не рискуя покинуть ряды недовольных, Николя решил следовать за ними и наблюдать за сменой настроений, дабы потом рассказать обо всем во дворце. По утверждению его новых приятелей, у них в деревнях побывали специальные эмиссары, сообщившие о месте и времени сбора. Пока люди шли по дороге, они вели себя вполне мирно. Но стоило им вступить на улицы королевского города, как поведение их резко изменилось. Когда впереди показалась булочная, от толпы отделилось несколько вожаков; увлекая за собой наиболее рьяных, они в один миг сорвали двери с петель и, ворвавшись в лавку, растащили все, что попалось на глаза. Добравшись до рынка, толпа окончательно разъярилась. Охваченные всеобщим гневом, новые приятели Николя вместе со всеми побежали громить прилавки. Растрепанные женщины вспарывали лежавшие на прилавках мешки с мукой, горстями сыпали муку в карманы передников, а потом озверелым взором озирались по сторонам, готовые любой ценой защищать то малое, что им удалось раздобыть. Присмотревшись, Николя обнаружил в толпе немало подозрительных субъектов, переодетых крестьянами. Эти личности, явно впервые облачившиеся в лохмотья, во весь голос заявляли, что они всего лишь хотят помочь королю исполнить обет, данный Генрихом IV, и зла никому не желают — кроме спекулянтов и скупщиков. Какие-то люди с упитанными физиономиями и в добротных сапогах, слишком дорогих для бедняков, кричали, потрясая заплесневелыми кусками хлеба, что этим хлебом собираются отравить народ. В ответ звучал гневный ропот, быстро сменявшийся дикими выкриками и бранью.
Ложные слухи, переходя из уст в уста, порождали новые приступы ярости. Какая-то гарпия с полуобнаженной грудью, выпятив карман, наполненный испорченной, по ее словам, мукой, громко заявляла, что пойдет с этой мукой к королеве. Бесчинства продолжались, даже когда появились силы охраны порядка во главе с капитаном гвардии принцем де Бово. Швейцарские и французские гвардейцы при поддержке кавалерии двинулись на толпу. Началась паника, людские волны заплескались в разные стороны. Тем временем несколько наиболее дерзких субъектов, подбадриваемые криками своих сообщников, стали горстями швырять в принца муку. Белое облако тотчас окутало лошадь принца, и та встала на дыбы. Николя с удивлением обнаружил, что верховодил дерзкими субъектами сьер Карре, главный виночерпий графа д’Артуа, брата короля; бегая от одного оборванца к другому, Карре подстегивал чернь словами и жестами. Не дождавшись приказа, один из французских гвардейцев с громким криком бросился на него и пронзил его штыком. Карре упал, обливаясь кровью. В конце концов Бово удалось восстановить спокойствие, и он спросил у народа, чего он хочет.
— Хлеба по два су за фунт! — раздался в ответ единодушный вопль.
— Да будет так! — ответил Бово.
Сообщение встретили с радостью; оно успокоило мятежников; народ устремился в булочные запастись хлебом по твердой цене. Словно по волшебству, порядок был восстановлен; пользуясь затишьем, Николя поспешил во дворец. По дороге ему встретилась новая толпа людей, состоявшая, как ему показалось, не столько из мятежников, сколько из любопытствующих. Прибыв на Оружейную площадь, он обнаружил, что дворцовые ворота заперты. Но ему повезло: он встретил придворного, который, подивившись его маскараду, сообщил, что при виде грозной толпы, наводнившей дорогу Сен-Жермен, король решил не ехать на охоту и приказал запереть все ворота. Сделав крюк, Николя добрался до известной ему калитки на углу улиц Оранжери и Сюринтен-данс, проник во двор и направился в министерское крыло, где долго убеждал привратников пропустить его. Оказавшись во дворце, он, желая увидеть полную картину происходящего, немедленно помчался наверх.
Три дороги, сходившиеся на площади перед дворцом, с высоты напоминали гусиную лапку: левая дорога шла на Сен-Клу, центральная — на Париж, и правая — на Со. На двух последних волнений не наблюдалось, и только по дороге в Сен-Клу двигались людские потоки, издалека походившие на гусениц; гусеницы медленно ползли, изменяя на ходу свои формы. Кучки любопытных толпились возле Резервуаров, на улице Абревуар и справа от большой ограды. Дворцу очевидно ничего не угрожало. Николя спустился вниз, добрался до Лувра[27], прошел мраморную лестницу, дошел до кордегардии и направился в королевскую переднюю. Там он встретил господина Тьерри, первого служителя королевской опочивальни; увидев его наряд и перемазанное золой лицо, Тьерри расхохотался. Ничего не объясняя, Николя сказал, что ему надо немедленно повидать короля. Не задавая лишних вопросов, Тьерри, безоговорочно доверявший Николя, провел его через зал под названием «Бычий глаз» и привел в зал советов. Там Николя увидел, как, сбросив охотничий костюм и оставшись в рубашке и панталонах до колен, король, опустив голову, расхаживает между залом советов и соседней комнатой, где год назад скончался его дед. В отсутствии министров, а именно отправившихся в Париж Морепа и Тюрго, там заседал своего рода постоянный совет. Волнение, царившее вокруг короля, казалось, нисколько не нарушало его безмятежного настроения. При появлении Николя король остановился и с удивлением посмотрел на пришельца: он явно не узнал его. Приблизившись к королю, Тьерри что-то шепнул ему на ухо. Монарх улыбнулся.
