Жан-Франсуа Паро - Мучная война
— Я должен рассказать вам о своих невероятных приключениях, — начал шевалье. — Покинув Вену, я довольно долго ехал совершенно беспрепятственно…
— Тысяча извинений, что перебиваю вас, — произнес Николя, — но правильно ли я вас понял? Выехав на месяц раньше, вы прибыли в Париж почти одновременно с нами!
— Увы, на то есть свои причины. Путешествие мое, начавшееся как увеселительная прогулка, в конце превратилось в сплошной кошмар. Поначалу стояли холода, так что, несмотря на обледенелые участки, грозившие падением и лошади, и всаднику, в целом земля была твердой и дороги проходимы. Признаюсь, я предпочитаю холод, нежели слякоть, в которой мы вязли по дороге в Вену. Проявляя осторожность, я часто сворачивал на пустынные проселочные дороги и приближался к жилью, только чтобы сменить коня. Уверенный, что о моем отъезде тотчас станет известно австрийским шпионам и они попробуют меня задержать, я петлял, как заяц. На первых порах у меня все получалось. Обстановка усложнилась, когда дорога пошла по наследственным владениям императора; проверки и патрули преследовали меня буквально на каждом шагу. Дважды я избежал ареста только благодаря резвости своего коня. Необходимость менять лошадей выводила меня на тракты, ведущие к почтовым станциям. Погода ухудшилась, участились метели…
— Но в конце концов вы избежали всех засад и ловушек…
— …Увы, нет! На дороге из Линца в Мюнхен меня остановил отряд людей в черном; их сопровождал взвод гусар. Угрожающий вид противника, оружие, направленное в сторону вашего покорного слуги, пустынная местность и надвигавшаяся ночь подсказывали мне проявить осмотрительность. Притворившись, что ищу бумаги, я наклонился к седельным сумкам и, выхватив пистолеты, выстрелил. Воспользовавшись эффектом неожиданности, я пришпорил коня. Вслед прозвучал общий залп. Пуля оторвала ухо моему коню, и от боли тот помчался во весь опор. Другая пуля оцарапала мне кожу на голове. Обливаясь кровью, я ничего не видел. Вжавшись в седло и намотав на руку поводья, я мчался вперед, сам не зная куда. Прошли недели…
— Каким образом?
— Мой бедный конь прискакал на хутор, где меня, потерявшего сознание, подобрал его хозяин. Ни о чем не спрашивая, он преданно за мной ухаживал. Когда я пришел в себя и вспомнил, что произошло, оказалось, я довольно долго пролежал без сознания. Хозяин мой был уверен, что я поранился об острые обледенелые ветви деревьев. Сами понимаете, я не стал его разубеждать. Человек этот сберег мой багаж. Хотя я чувствовал себя отвратительно, я щедро наградил гостеприимного хозяина и пустился в путь. Теперь я передвигался маленькими переходами. Слава Богу, больше ничего не случилось, и до самого Парижа я ехал спокойно. Но на подступах к столице я встретил грозные сборища людей. Однако скажите, почему вы вернулись столь поздно?
Николя объяснил, а потом рассказал, как их задержали и подвергли обыску.
— Но так как наш багаж не мог нас скомпрометировать, мы позволили им обыскать его.
— А я вез письма и чуть не погиб, защищая их. Теперь мне приходится носить этот тюрбан; впрочем, уже не в первый раз.
Они выпили и принялись разделывать ягненка, хрустящая кожа которого скрывала нежное мясо, обладавшее изысканнейшим вкусом.
— Шевалье, я с удовольствием вспоминаю о нашем с вами путешествии, и сожалею, что вторая половина пути прошла у вас не слишком гладко. Ваше присутствие в Вене оказалось для меня спасительным, и мне жаль, что теперь наши пути расходятся.
Ластир весело хлопнул ладонью по столу.
— Никогда не жалейте и не радуйтесь слишком рано. Господин де Сартин желает, чтобы в это смутное время я оставался подле вас, тем более что вас одолевают семейные заботы.
— Я рад, — ответил Николя. — Однако…
Его фраза повисла в воздухе, и за столом воцарилась тишина, а так как никто не отважился нарушить ее первым, то собеседники целиком посвятили себя трапезе. Николя не понимал, почему ответ Ластира вызвал у него раздражение. Привыкнув постоянно анализировать свои чувства, он постарался непредвзято взвесить радость от возможности продолжить сотрудничество с Ластиром и досаду на Сартина, навязавшего ему под предлогом возможных волнений в Париже присутствие свидетеля, а точнее, соглядатая. Подобное решение вполне соответствовало привычке Сартина бежать за всеми зайцами сразу, дабы оправдать репутацию «удачливого охотника». Расставленные им силки часто переплетались столь тесно, что начинали рваться, и клубок запутывался окончательно. Также ему показалось, что беднягу Ленуара отстранили от принятия решений. С этим он скрепя сердце готов был согласиться, но знать, что Сартин рассказал о его личных делах малознакомому субъекту, при этом ни словом не обмолвившись об этом ему самому, было крайне неприятно. Поразмыслив, он решил не обращать на это внимания, и возобновил беседу.
Он рассказал о происшествии на улице Монмартр, не забыв подчеркнуть, что убитый являлся булочником. Ластир проявил живейший интерес к подробностям расследования, словно открывал для себя новую сферу деятельности. Они решили завтра встретиться у господина де Ноблекура, так как утром Николя собирался на королевскую охоту. Шевалье много говорил, и в конце концов Николя почувствовал, как предубеждения против Ластира покинули его. Поездка в Вену установила незримую связь между обоими слугами короля. Зная, насколько болезненно относится Бурдо к каждому, кто претендует на место рядом с ним, Николя испытывал живейшее беспокойство. Но так как придумать он ничего не смог, то решил, что будет действовать по обстоятельствам.
Продолжая разговор, Ластир, как и комиссар, задавался вопросом о причинах начавшихся волнений. Он возлагал ответственность за них на генерального контролера, слишком резко и грубо насаждавшего свои реформы, и в частности, свободу торговли зерном. Ластир проводил Николя до площади и, не сообщив, где собирается ночевать, сказал, что знает, где найти комиссара в Париже. В особняке д’Арране Триборт и конюх ждали его. Николя вручил им лошадь и попросил не кормить ее: затягивая подпругу, он обратил внимание на ее раздувшиеся бока — результат двойной порции корма, полученной от конюха королевской конюшни. Направляясь к себе в комнату, он обдумывал итоги сегодняшнего дня; потом он долго не мог заснуть, терзаемый мыслями об опасностях, которым мог подвергаться его исчезнувший сын.
Вторник, 2 мая 1775 года
Удары градом сыпались на дверь. Однако его редко будили столь бесцеремонно. Он встал, зажег свечу, увидел, что часы показывают шесть, и велел стучавшему войти. Появился Триборт, полностью одетый, с озабоченным лицом.
— Погода свежеет, сударь, — с тревогой в голосе начал он. — Бьюсь об заклад, вскоре нас накроет жуткий шторм. Гаспар, лакей, проживающий возле дороги Сен-Жермен, видел ватаги оборванцев, двигавшихся к рынку. Подозрительные люди, прибывшие из Парижа, патрулируют здешние дороги. Я вот о чем хотел вам сказать: не доберетесь вы до дворца в охотничьем костюме. Надо бы вам переодеться.
Николя задумался. Он прекрасно знал, на что способен поддавшийся неосознанному порыву народ. Сейчас предлогом для волнений могло стать все что угодно. Vox populi не имел ушей, он ревел и не слышал самого себя. В речах импровизированных ораторов правда переплеталась с ложью, непроверенные слухи смешивались в кучу, обретали собственную жизнь и под маской правды шествовали дальше. Сплетни, пасквили, подстрекательские листовки, надписи на стенах, речи ораторов в публичных садах и кафе поддерживали состояние напряженности. Триборт прав: броситься в костюме для королевской охоты в самую толщу народного моря означало спровоцировать конфликт. Он не имеет права допускать подобных ошибок. Однако в такой ситуации он чувствовал, что его место рядом с королем. И он велел дворецкому раздобыть для него костюм, который позволит ему слиться с толпой. Тот отправился на поиски. Николя посмотрел на ружья, подаренные ему юным королем, те самые ружья, которые Людовик XV когда-то доверил ему во время охоты, и сердце его сжалось от сожалений. Его повелитель умер слишком рано, корона перешла к слишком юному монарху, почти мальчику. Времена наступали суровые, история ускоряла свой ход. Народ еще до коронования понял, что договор между ним и юным монархом, на которого возлагали столько надежд, оказался нарушенным.
Едва Николя завершил свой туалет, как появился Триборт с ворохом одежды. Панталоны до колен из потертой шерсти, рубашка из грубого небеленого полотна, темная бархатная куртка, стоптанные башмаки и старая треуголка составили вполне подходящий по случаю костюм. Вручив Николя кинжал с тонким лезвием, чтобы легче было спрятать, дворецкий посоветовал ему сунуть руки в остывший камин и, зачерпнув немного золы, испачкать себе лицо, чтобы чистота не выдала его маскарад. Беспокоясь за комиссара, Триборт велел ему идти не по главной аллее, а свернуть на лесную тропинку, чтобы потом, как ни в чем не бывало, оправляя одежду, выйти из леса, словно он сворачивал туда справить нужду. Бывалый моряк, сейчас Триборт испытывал такое же волнение, какое охватывало его, когда, заслышав барабанный бой и звон бортового колокола, созывавшего экипаж по тревоге, он вместе с товарищами бросался разбирать койки и перегородки, чтобы выкатить на позиции пушки.
