Юрий Каменский - Чиновник для особых поручений
— Ты думаешь, я всего этого не ведаю? Большая кровь прольётся, не врёшь ты. Только не остановить нам России. Ты вокруг-то, оглянись, аль сам не видишь, что этой крови не боится никто. Алчут её! И не только социалисты эти проклятые. Во дворце её жаждут не меньше. Слава Богу, что я всего этого не увижу. Детишек только жаль, они-то чем виноваты? Иди, офицер. Неси свой крест, как я несу. Деву Кассандру не послушал царь Приам, и нас не послушают.
Стас поднялся, молча кивнул и вышел. Он и сам уже понимал, что Григорий прав, потому, что видел то же самое. Все словно с ума сошли. Читать про всё это в учебнике истории и видеть собственными глазами — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Великих потрясений, против которых в своё время так резко выступал Столыпин, жаждали все, включая членов царской фамилии, тут Распутин был абсолютно прав. Как остановить Россию, которая, словно локомотив без тормозов, всё быстрее неслась под уклон, грозя перемолоть кучу ни в чём не повинного народа?
Через несколько дней сифилитичка Хиония Гусева пырнула Старца ножом, и дальше всё пошло по накатанной: Австро-Венгрия написала Июльский ультиматум, Сербия её вежливо послала, а 14 июля, как по расписанию, Государь Император объявил мобилизацию. Как говорится, война состоится при любой погоде. Не помог даже визит Столыпина к царю. Выслушав с непроницаемым лицом своего бывшего премьера, Николай холодно обронил, что есть законы чести, через которые не могут переступать даже венценосные особы. После чего встал, показывая, что аудиенция окончена.
Если что-то ещё можно было попытаться, так это скорректировать октябрьский переворот. И здесь у Стаса кое-какие соображения были. Ведь удалось же им за два года внести в историю кое-какие поправки. Как ни противился Военный Министр, Столыпин «продавил» госзаказ на боеприпасы для Путиловского и Обуховского заводов. Теперь, к великому неудовольствию Сухомлинова, армия могла палить столько, сколько ей вздумается.
Кроме того, в 1913 году был издан высочайший указ о том, чтобы студентов принимать в армию только добровольцами, и только в качестве вольноопределяющихся. Если эту пропагандистскую заразу нельзя было остановить совсем, можно её, хотя бы, купировать. В прошлой жизни, призыв этих недоучек вышел России боком. Словно вирусы гриппа, попавшие в людскую массу, студенты в немалой степени поспособствовали разложению армии. Указ же менял очень многое. Во-первых, не верилось Стасу, ну, хоть убей, что студенты «ломанутся» в армию гурьбой. Во-вторых, те немногие добровольцы, которые всё-таки придут в качестве «вольноперов», так уж запросто с солдатами не сблизятся.
Всему этому предшествовала встреча ротмистра с генералом Жилинским. Когда Стас, напрягая память, стал вспоминать — где именно русская армия «подломилась», Всеволод хмыкнул, крутанув кончик уса.
— А знаете ли, товарищи, что в далёком 1899 году корнет Исаев имел честь служить в 52-м драгунском Нежинском полку? А командовал им в то время полковник Жилинский Яков Григорьевич[46].
— Командующий фронтом? — в один голос воскликнули Стас и Вернер.
— Точно так. И почему бы ротмистру Исаеву не навестить бывшего командира?
— Действительно, — хмыкнул Стас. — Почему бы благородному дону не помочь генералу Ренненкампфу покрыть себя неувядаемой славой?
Коллеги, разумеется, Стругацких не читали, но контекст поняли верно. Вернувшись от Жилинского, Исаев долго молчал, потом безнадёжно махнул рукой.
— Боюсь, задёргает он командармов своими ценными указаниями. Он и раньше во всякую щель нос совал, а теперь.
Всеволод стал вспоминать о службе под началом Жилинского. Постепенно стала вырисовываться картина — это командир с энергичностью, достойной лучшего применения, вмешивался во всё подряд, и почти всегда это имело плачевный результат. Несколько дней Стас ломал голову — как выкрутиться из ситуации, где одной армией командует ловелас и казнокрад, второй — ни рыба, ни мясо, а обоими руководит излишне активный командир, что, как известно любому вояке, страшнее самой страшной лени?
В итоге Сизов плюнул, и на свои собственные средства закупил у завода «Русскаго Общества безпроволочныхъ телеграфовъ и телефоновъ» пять полевых радиостанций образца 1910 года. Он уже мог себе такое позволить — три кимберлитовые трубки давали им со Столыпиным неплохой «урожай». Последний, узнав про покупку Стаса, в изумлении вытаращился на него, а потом, посмеиваясь, объяснил, что при каждой дивизии есть так называемая «искровая» рота. И при каждой такой роте, соответственно, есть полевая радиостанция.
— Да и бог с ними, — махнул рукой опер. — В нашей истории Ренненкампфа с Самсоновым именно из-за отсутствия связи немцы раздолбали.
— Да их хоть привяжи к этим «искрам», они всё равно связываться не будут. Враги ещё с японской.
— Правду говорят, что его Самсонов нагайкой отхлестал?
— Пытался, может быть, — пожал плечами Пётр Аркадьевич. — Но чтобы отхлестал, сомневаюсь. Пётр Карлович, конечно, тот ещё фрукт, но труса никогда не праздновал.
B Столыпин, подумав немного, взял на себя половину расходов.
— Может, хоть штабисты их лишний раз свяжутся.
— Вот у командующего бы радиостанцию отобрать, — грустно заметил присутствовавший при разговоре Исаев. — Чую, задёргает он их обоих своим рвением к службе.
Внутренне Стас тоже полагал, что без ценных указаний верховного командования дело спорится быстрее и толковее, но один искровой передатчик пришлось выделить штабу фронта.
Первый день войны Стас встретил в составе Донского 111 — го пехотного полка. Столыпин направил его в 28-ю пехотную дивизию, входящую во вторую бригаду двадцатого армейского корпуса, как он выразился, «для координации наших совместных усилий». Стас не стал заморачиваться вычурностью командирской лексики, и так было ясно, что зятю Петра Аркадьевича в тылах кантоваться невместно. Наташа, как истая генеральская дочь, не стала разводить сырость, а просто поцеловала и, при этом, ласково шепнула на ухо: «Будешь волочиться за фельдшерицами — что-нибудь отрежу папиной саблей».
Он усмехнулся.
— Любовь моя, чтобы за ними волочиться, мне сначала в лазарет надо угодить.
— Вот, и береги себя, — она улыбнулась, забрала у него пыхтящего Андрюшку и ушла к себе.
— Денщика прихвати с собой, — приказал Столыпин. — В нашей армии офицер без денщика смотрится неприлично, как брошенная жена.
— Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство, — встал «во фрунт» Стас.
Вот, не хотелось ему этого новенького с собой тащить. Белобрысый Иван, к которому он за полтора года привязался, как к родному, был демобилизован и убыл на свою Черниговщину. А Стас месяца два обходился сам, пока Столыпин приказом не закрепил за ним нижнего чина Ефима Рошбу, здоровенного мужика лет сорока, мрачного, как тень Аида. То, что в Ефиме с первого взгляда угадывался еврей, опера ничуть не смущало, антисемитом он никогда не был. Он просто ещё не привык к этому молчаливому, с тяжёлым взглядом, человеку. Но приказ есть приказ, и они убыли в командировку вместе.
3 августа они уже были в Вержболово[47]. Командир полка Секирский, не старый ещё полковник, прочитав его предписание, пожал плечами.
— Не знаю, что это за особая стратегия, но препятствия чинить не собираюсь — смотрите, что считаете нужным. Найдёте штабс-капитана Полевого, скажете, что я приказал вас разместить. По другим вопросам также можете к нему обращаться, я предупрежу.
И, коротко кивнув козырнувшему Стасу, снова уставился в расстеленную на столе карту. Размещаться, собственно, особо не пришлось, потому что уже на следующий день полк выступил на позиции. Они шагали по редкому лесу, только успевая смахивать с потных лиц липкую паутину. Уже было известно, что накануне третий и четвёртый корпуса успели войти в соприкосновение с противником.
Так и не встретив германцев, они заночевали в первой попавшейся немецкой деревне._
Глава 2. Гумбинен[48]
Шагая рядом с Полевым, Стас пытался вспомнить — когда с немцами столкнулся двадцатый корпус. Ведь учил когда-то всё это, да кто же знал, что пригодится.
Частая ружейная стрельба и звонкий хлопок разорвавшейся гранаты развеяли его сомнения. Что-то свистнуло возле уха — то ли пуля, то ли осколки, поди их разбери. Тело сработало само, плашмя рухнув на траву, рука уже сжимала парабеллум. Метрах в пяти Ефим, лязгнув затвором, дослал патрон в ствол винтовки.
— Цел, ваше благородие? — негромко спросил он.
— Порядок, — отозвался Стас и, увидев двух выскочивших из-за деревьев немцев, выстрелил, почти не целясь. Один из них, закричав, уронил винтовку, а второй проворно отпрыгнул за ствол дерева. Рядом грохнула «трёхлинейка» Ефима.
