Ева и её братья - Барбаш Елена
На этот раз она попросила пробить Михаила Леви. Ева точно помнила хронологию его рассказа. Когда она была на первом курсе, он заканчивал. Исходя из этого, она и назвала даты плюс-минус два года.
Ответ, который через пару дней дал муровский знакомец, её насторожил. Да, такой человек репатриировался в 1986 году и был лишён гражданства СССР. Но он никогда не учился в МГУ: ни на истфаке, ни на каком-либо другом факультете. Старательный майор даже не поленился отсканировать его выездные документы. Но на чёрно-белой копии фото получилось расплывчатое, и совершенно невозможно было понять, то ли это Миша в юности, то ли кто-то другой.
Между тем у Евы с Михаилом назрело новое свидание. Ева, может быть, даже чуть-чуть пришпорила события, потому что у неё накопилось много вопросов. Михаил подзадержался в Москве по делам своей фирмы и даже снял небольшую квартирку в районе Сокола. Ева приехала к нему, решив, что поговорят они после любви. Михаил приготовил ужин, запёк рыбу в соли с какими-то невероятными специями и белым вином. Всё было просто чудесно. Но Еву мучили подозрения, она волновалась и не стала следовать намеченному плану.
– Напомни мне, Миша, в каком году ты эмигрировал?
– В 1986, а почему ты спрашиваешь?
– И ты учился, как и я, на истфаке?
– Да, а что такое? – уже, казалось бы, удивлённо спросил Моше.
С Евой между тем происходило нечто странное. У неё вдруг перехватило дыхание, и она с трудом и свистом начала бороться за воздух. Моше с испугом смотрел на неё. Когда-то давно, в детстве, после смерти бабушки, у Евы были несколько раз приступы астмы. Но потом она их переросла, как говорили врачи. То, что сейчас с ней происходило, очень напоминало те приступы. Она задыхалась.
– Астма, – просвистела она, хватая ртом воздух. – Скорую!
Моше вскочил, принёс чайник с кипятком из кухни и бросил в кружку какую-то траву, по виду и запаху похожую на анашу. Поднёс чашку к Евиным посиневшим губам и приказал:
– Пей.
Обжигаясь и продолжая кашлять, Ева сделала несколько глотков. Тем временем Моше свернул самокрутку и стал обкуривать Еву. Сначала это усилило спазмы, но очень скоро её стало отпускать. Моше взял её на руки и отнес в спальню. Ева с наслаждением дышала. Так висельник, которому посчастливилось, потому что верёвка оказалась гнилой, заново учится дышать, прижавшись спиной к земле.
Ева постепенно успокаивалась. Она уже забыла про свои вопросы, но Моше не забыл. У него не было готовой легенды на этот случай, и он начал импровизировать.
– Тебе лучше? Отличная анаша! Я курю на ночь, если не могу заснуть. Я не защитил диплом, если ты об этом спрашивала. Не было времени. Мы должны были быстро уехать, вся наша семья. Дед умирал в Израиле. Надеялись успеть попрощаться.
– А как получилось, что твой дед оказался там, а вы все здесь?
– О, это долгая история, но если хочешь, я её тебе расскажу. Мой дед Иосиф был великий человек. Теперь таких не делают. Он из семьи раввина. У него были ещё брат и сестра. Он с отцом уехал в Палестину в самом начале XX века. Брат и сестра остались здесь, и следы их потерялись. Он был сионист. Сначала защищал мошавы от разбойных арабов, а потом сам Жаботинский послал его на переговоры с Петлюрой. Ты, как историк, должна знать, что Жаботинский хотел защитить украинских евреев от погромов во время Директории. Он хотел договориться с Петлюрой о создании отрядов еврейской милиции для защиты. Но ничего из этого не вышло. Однако дед съездил к Петлюре, договор подписал и потом тоже выполнял поручения Жаботинского, связанные с Советской Россией.
– Какие? – спросила Ева.
Моше продолжал блестяще импровизировать. Что-что, а историю сионистского движения он знал отлично.
– Была такая организация Помполит. Возглавляла её первая жена Горького Екатерина Пешкова. Эта организация занималась помощью политзаключённым, можешь себе такое представить? В Советской России! После гражданской войны, когда были страшные погромы, очень много евреев хотели уехать в Палестину. Но! После 1918 года уехать стало очень сложно. Сионистские организации в России признали контрреволюционными в двадцать втором году. И активистов начали преследовать как контрреволюционеров. В том числе и из-за этого подписанного с Петлюрой договора. Но в двадцать четвертом году вышло послабление. Им предлагали на выбор: на три года в Сибирь или сразу в Палестину. Естественно, все радостно рванули в Палестину. Но эта лафа скоро закончилась. И с двадцать пятого года они должны были обязательно отбыть три года ссылки. А уж потом на Землю Обетованную. В это время дед работал в Гистадруте[19]. Они запрашивали в Лондоне разрешение на въезд для русских евреев, потому что тогда это была английская подмандатная территория. А потом вместе с Памполитом и Пешковой делали паспорта ссыльным. Паспорта были дорогие. Деньги надо было добывать у богатых еврейских общин за границей. Уже тогда Россия поняла, что может дорого торговать своими евреями. Дед так и курсировал между Палестиной и Россией. Женился здесь на моей бабушке. Родился мой отец. Только вот однажды дверца эта прикрылась. Аккурат в 1934-м. И дед с семьёй застрял здесь, в России.
Ева слегка плыла и заворожённо слушала Моше.
– А когда война началась, ушёл добровольцем на фронт. Попал в окружение, потом в плен. Выжил. Знал несколько языков, немецкий в их числе. Закончил войну в Дахау. Американцы их освободили. Вернуться он не мог. Его как военнопленного укатали бы в Сибирь на десять лет без права переписки. Вот так и оказался он в Израиле, а мы – в Москве.
– Потрясающая история, – сказала Ева. – Здорово, когда человек знает свои корни. А у меня всё на бабушке обрывается. У неё какая-то тайна была, она никогда не рассказывала о своей семье. Знали мы только, что она еврейка, да и это она пыталась скрыть по возможности. Деда расстреляли в тридцать восьмом. И то, я это всё не так давно выяснила. Ладно, я в душ.
Пока Ева была в душе, Моше успел поставить на её телефон полезную программку, позволяющую видеть всю Евину переписку и звонки, а при желании – и отправлять сообщения незаметно для хозяйки. Вернувшись, она легла в постель и прижалась к Моше, который сидел с краю.
– Подожди, теперь моя очередь.
Моше сделал шаг в сторону ванной, но случайно смахнул бумажник, лежавший на тумбочке. Выпало фото. Ева сначала равнодушно скользнула по нему взглядом, но что-то зацепило её внимание. Она наклонилась, чтобы лучше разглядеть: с фотокарточки на неё смотрел рыжий юноша из Ливана, тот самый, который не отбрасывал тени.
Моше нагнулся за бумажником. Ева схватила его за руку.
– Миша, кто это, откуда у тебя это фото?
Моше очень серьёзно ответил:
– Это мой сын, он погиб в Ливане, я говорил тебе.
– Можно взглянуть?
Моше протянул Еве фотографию. Она впилась в неё взглядом – сомнений не осталось. Это был он.
– Помнишь, в нашу первую встречу я тебе рассказывала про мою командировку в Ливан? Нас возили по местам боёв, и в том числе мы были в старом высохшем русле реки, где были подбиты израильские танки. Там, в вади на камне сидел этот парень. Это он меня предупредил, чтоб я не садилась в джип!
– Подожди, какого числа ты там была? Когда это случилось?
Ева назвала дату.
– Этого не может быть. К тому моменту он уже был мёртв!
Ева не ответила. Она размышляла, стоит ли рассказывать про тень. В общем, более сумасшедшей, чем сейчас, она уже вряд ли будет выглядеть.
– Знаешь, это какая-то мистика, потому что у него точно не было тени, и рта он не открывал. Его голос я слышала внутри себя. Потом он как-то быстро исчез, словно испарился.
Что-то неуловимо изменилось в лице Моше. Он осунулся и сразу постарел на несколько лет.
– Тебе показалось, Ева. Этого не может быть.
– Послушай, ты, конечно, вправе думать, что я безумна, но мир устроен не так, как нам кажется. Мы, конечно, заперты в нашем теле, но мы больше, чем тело. Мне с детства снятся странные сны, они мало чем отличаются от реальности.
