Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи

Как и многие моряки, Люсин недолюбливал авиацию.

И надо сказать, у него были на это причины. Кресло перед ним неожиданно опустилось и основательно стукнуло его по колену.

«О черт! Хоть бы предупредили, оглянулись бы, что ли…» Он еле вытянул ногу обратно.

– Воды не желаете? – Девушка в голубом форменном жакете чуть наклонила в его сторону поднос с пластмассовыми стаканчиками, в которых пузырились золотистая фруктовочка и бесцветная минералка.

– Нет! – сказал он, не поворачивая головы, и, морщась, потер ушибленное колено. – Спасибо, – подумав, покосился он на бортпроводницу, но она уже прошла дальше, и Люсин увидел только, как напряглись полные икры, туго обтянутые ажурными чулками пепельно-жемчужного цвета.

Он поймал себя на том, что потерял какую-то важную мысль.

«Нет, нет, как будто все правильно! – поспешил он успокоить себя. – Очень хорошо, что я позвонил Михайлову именно в самый последний момент. По-моему, он это правильно воспринял…»

Он действительно, вернувшись в номер из буфета, чтобы забрать портфель, позвонил Михайлову.

– Виктор Михайлович! Я не хотел излишне нервировать Женевьеву Александровну, но почти все, что я сказал вам раньше, остается в силе. Мне нужно, чтобы вы вернулись домой. Но сделайте это по собственной инициативе, пусть это исходит от вас. Понимаете?

– Понимаю, – сразу же согласился он. – Вы правы, так будет лучше. Спасибо… Ехать сейчас?

– Нет. Завтра после обеда. Я попрошу, чтобы вам оставили в аэропорту билет. Хорошо? Как только прилетите, сразу же, никуда не заходя, приезжайте ко мне. Ладно?

Потом он позвонил Женевьеве. Попрощался. Просил передать привет мадам Локар. И как бы между прочим сказал, что посторонним совсем необязательно знать о том, как у них – надо было понимать: у него и у нее с Виктором – идут дела. Женевьева вроде бы все поняла как надо.

– Само собой, я никому ничего не скажу, – пообещала она. – И мадам Локар тоже.

Он продумал теперь каждое слово и в целом остался доволен. Можно было, конечно, избежать некоторых сложностей. Едва ли проявленная им деликатность выглядела искренней. Скорее, напротив. Но это, честно говоря, его не очень пугало. Сам-то он знал, что действовал отнюдь не по четко разработанной линии, а скорее, сообразно с обстоятельствами. Но Михайлов и Женевьева никак не должны были почувствовать это, иначе он терял важное преимущество. Отсюда и сложность, пожалуй, даже с эдаким оттенком иезуитства. Она должна была замаскировать некоторые его противоречия. Как будто бы это удалось…

Бортпроводница обходила пассажиров с подносом, полным театральных конфеток. Световое табло, запрещавшее курить и приказывающее надеть привязные ремни, горело. Самолет шел на посадку.

Люсин мог теперь разглядеть девушку, что он и сделал, потому как делать было совершенно нечего, а на душе стало спокойнее.

– Не может быть! – вскрикнул он, рванулся из кресла, но ремень бросил его назад.

Она удивленно взглянула на него. А он, потеряв уже уверенность, с которой непроизвольно только что окликнул ее, и все больше смущаясь, перевел взгляд с золотых, рассыпающихся по плечам волос и полного, чуть нахмуренного лица на форменную птичку на кармашке и белое кружево блузки. Здесь уверенность, что он знает ее, покинула Люсина, и он жалко пролепетал:

– По-моему, мы с вами где-то встречались…

– В самом деле? – Она насмешливо склонила голову набок, продолжая при этом раздавать конфеты.

– Вроде бы… – виновато и вместе с тем обезоруживающе улыбнулся Люсин. – Помните, у Березовского? Вы еще были тогда с Геной Бурминым…

Прищурившись, она пристально посмотрела на Люсина, словно только что впервые увидела его, и он чем-то ее заинтересовал.

– Ах, это вы, Мегрэ! – вдруг узнала она и засмеялась, так что стали видны и великолепные зубы ее, и дальние боковые коронки. Но тут же спохватилась и сконфуженно оглянулась вокруг.

– Ага, я! – кивнул Люсин и даже достал в доказательство свою знаменитую трубку – традиционный атрибут насмешек и дружеских шуток. – Здравствуйте, Маша.

– Здравствуйте! Одну минуту.

Он сидел почти в самом конце, и она, быстро обеспечив конфетками оставшихся пассажиров, возвратилась к нему. Он сделал попытку встать, но она ласково его удержала и склонилась над ним. Волосы ее тяжело упали вниз и затенили лицо. Глаза поэтому сделались темными и большими.

– Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь! – сказал он.

– Это почему же?

– Но вы же… кажется, врач?

– Ну и что?

– Как – ну и что?

– А вот так: «ну и что?»! – передразнила она, по-детски кривя полные яркие губы. – Я же не простой врач, а аэрофлотский. Понятно?

– Ах вот как! А я не знал… Да, но почему вы… – Он сделал вид, будто в руках у него поднос.

– Ну, это!.. – опять рассмеялась она. – Я часы налетываю! Чего же мне в кабине сложа руки сидеть?

Самолет тряхнуло, и Люсин ощутил, как что-то внутри него отжалось книзу.

– Ну вот, на посадку идем, – сказала она и распрямилась. – Минут через десять сядем. Мне пора идти объявлять… В Москве, знаете ли, непогода. Дождь. До свидания. Увидимся!

– Обязательно! – крикнул он вдогонку, а уши уже заложило, и потрескивало в барабанных перепонках.

…Утро следующего дня началось с докладов временно прикомандированных к Люсину сотрудников. Первым сообщение сделал Данелия:

– Понимаешь, парикмахер сразу же его опознал! Только глянул на фотографию – так и опознал! «Знаю, говорит – брил я его, как сейчас помню, во вторник вечером». – «Во сколько, говорю, это было? Точно можете указать?» – «Точно, говорит, не помню. Часов, наверное, в семь или восемь». Я тут же…

– Погоди, Гоги, не горячись. – остановил его Люсин. – Какую карточку он опознал?

«Надо же, такая удача, и тут же досадное невезение! Легко сказать “семь-восемь”! Ну почему не “пять-шесть”? Или “восемь-девять”? Так нет же: “семь-восемь”! Это же пограничная зона! Тут нельзя “семь-восемь”! Или семь, или восемь! От этого многое зависит. Семь – один вариант, восемь – другой…»

– Вот эту! – сказал Данелия, отыскав нужный снимок. – Без усов и без бороды. Понимаешь? Без усов и без бороды! Усы фальшивые, значит. Улавливаешь? И знаешь, зачем он приклеивал себе усы?

– Чтобы на тебя походить, – буркнул Люсин.

– Э-э! – покачал головой Данелия. – Чтобы на меня походить! Как же, держи карман шире! Шрам у него на верхней губе. Понял? Большой, уродливый шрам изогнутой формы начинается сразу под носом и спускается к уголкам рта. А ты говоришь, чтобы на меня походить! – Он ткнул себя в грудь большим пальцем. – Но все же ты молодец! Предвидел, что усы у него могут оказаться фальшивыми. Шрама только не предвидел.

– Это парикмахер про шрам рассказал?

– Кто же еще? Конечно, парикмахер! Такой боевой лысый старик. Все помнит: и как одет был, и как от одеколона отказался.

«Еще бы не отказаться! “Полетом”, что ли, ему освежаться или “Шипром”!»

– Все помнит, а время точно сказать не может.

– Не может! – вздохнул Данелия. – Никак не может, говорит, что уже вечер был, но светло еще, часов семь-восемь.

– Где эта парикмахерская, Гоги?

– Тридцать шестой километр, дорогой! Там от шоссе поворот идет к таким воротам. Сразу за ними длинный такой трехэтажный дом из кирпича. Овощной магазин, почтовое отделение «Ватутинки-один», парикмахерская – все в одном доме! Очень удобно. Я на радостях, знаешь, бо-ольшой арбуз купил! Вот такой. – Он изобразил руками окружность. – Но зеленый оказался, как трава… Шесть парикмахерских обошел, эта седьмая была. Ватутинки. Тридцать шестой километр.

«Тридцать шестой километр!» – мысленно повторил Люсин.

– Милиция в тот раз, что, эту парикмахерскую пропустила? – спросил он.

– Зачем пропустила? Просто этот замечательный парикмахер в другую смену работал. Понимаешь?

«Действительно, все очень просто. Куда только деться нам от этой простоты!»

– Значит, они просто опросили парикмахеров, не удосужившись даже поинтересоваться, кто именно работал в тот день?

«И из-за таких вот штучек проваливаются порой большие операции! Ну что ты будешь делать…»

– Чего не знаю, того не знаю! Да и что толку? В тот раз ведь у них только одно фото было – с усами. Могли и не опознать… Хотя, я думаю, мой парикмахер все равно бы его узнал, даже с усами. Он так и сказал мне.

– О чем говорил с парикмахером клиент?

– Молчал, к сожалению. Велел побрить, освежиться не захотел, дал рубль на чай и ушел. Вот и все сведения.

– Все равно богатые сведения, Георгий. Спасибо тебе… Придется взять эти Ватутинки на заметку, как ты думаешь?

Данелия улыбнулся и молча развел руками.

Все было ясно… Потом докладывал Светловидов.

– Посетил комиссионные магазины, где продаются украшения и предметы искусства. Был на Арбате, улице Горького, Комсомольском проспекте и на Беговой. Встретился со всеми продавцами, которые работали в прошлый вторник. Ни один из них не опознал.