Андрей Добров - Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин
Годунов метнулся в сторону, потом медленно, словно преодолевая сопротивление сильного ветра, вернулся к упавшему трону.
Вон… вон там, что там?Там, в углу…Колышется, растет…Близится, дрожит и стонет…Чур, чур…Не я… не я твой лиходей…Чур, чур, дитя!
Руками он закрыл лицо, и голос его доносился глухим стоном сквозь пальцы. Зал затаил дыхание, завороженный этим рыдающим пением, а я снова видел перед собой профессора Войнаровского, его закрытое руками лицо и голос: «Боже! Боже мой! Что я наделал!»
Не я… не я… Нет, не я!Воля народа! Чур, чур, дитя! Чур!Господи!Ты не хочешь смерти грешника,помилуй душу преступногоцаря Бориса!
В наступившей полной тишине вдруг послышалось женское рыдание из партера…
А потом – взрыв аплодисментов, гул общего «браво»! Настоящая истерика…
Коровин вскочил, аплодируя. Иола сидела, прижимая руку ко рту. Наверное, я один в зале не хлопал и не кричал от восторга. Нет, не потому, что талант Шаляпина не тронул меня. Безусловно, ему удалось в точности передать ужас человека, открывшего для себя бездну ужаса. Я молчал по другому поводу. Во внутреннем кармане моего пальто, оставленного в гардеробе, лежала сегодняшняя газета, сложенная кверху заметкой о том, что сегодня утром известный московский врач, профессор П. И. Войнаровский, был найден в собственном доме мертвым. Полиция констатировала самоубийство. Он принял цианистый калий.
Эпилог
Через два дня вечером я сидел дома, когда в дверь вдруг позвонили.
– Маша, посмотри, кто там, – крикнул я жене.
Я услышал, как она открыла дверь, с кем-то поздоровалась, а потом позвала меня:
– Володя, это к тебе. Заходить не хотят!
Я вышел в прихожую и обнаружил на пороге удивительную троицу. Впереди стоял Блоха собственной персоной. За ним – Акулина, кутаясь в старый свой платок. А за ними каланчой возвышался вышибала Лавров – на моей памяти он вообще впервые покинул «Каторгу».
– Здорово, – пробасил Лавров. – Пришли к тебе поклониться. За то, что Блоху из Бутырок вытащил.
– Да проходите вы в комнаты, – пригласил я.
– Нет, – ответил Лавров. – Еще наследим. Да и мы на минутку.
Акулина молчала. Блоха же шагнул вперед и поклонился.
– Прими от общества, – сказал он, запустил руку в карман и вытащил оттуда сверток.
– Что это?
– Подарок.
– Бери-бери, – рыкнул Лавров. – Вещица хорошая, чистая. Это от хитровского общества тебе, репортер. За доброту твою.
– Так, значит, на Хитровку мне больше путь не заказан? – спросил я.
– Примем как дорогого гостя, – ответил Лавров.
Поклонилась и Акулина.
– Спасибо.
Снова поклонившись, хитровская делегация ушла. А я, заперев дверь, вернулся в кресло и принялся разматывать бумагу, которой был завернут сверток.
– Что там? – полюбопытствовала Маша, подойдя.
Я развернул подарок, уронил его на колени и расхохотался! Чистая вещица!
На коленях у меня лежал массивный серебряный портсигар с надписью: «Ф. И. Шаляпину от благодарной публики».
