Андрей Добров - Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин

–  Тихо!

Капитан нервно облизнулся, шмыгнул носом и отвел глаза.

–  Отвечай, ты убил мальчика на Хитровке? Ты зарезал?

Воробьев снова послал меня по матушке, не ответив на вопрос.

–  Ведь вы врач, Воробьев, хоть и бывший. Откуда же в вас столько дикости? Я же видел, что там, в погребе. Как же вы могли, а?

Капитан только дернул щекой.

–  Не хотите говорить – не надо. В полиции вас быстро разговорят. Посидите несколько дней в холодной без вашего марафета – сразу станете сговорчивее. Все расскажете – и про то, как детей опаивали, как их возили к профессору Войнаровскому, как потом отвозили сюда и тут убивали. Как один мальчик от вас сбежал, как вы его выследили и зарезали. Я ведь все знаю, Воробьев. Может быть, детали какие-то и не смогу понять, но в целом – все мне теперь понятно. Ведь это все из-за денег, да? Сколько вам Войнаровский платит, думая, что вы тут содержите прооперированных мальчиков?

–  Не твое собачье дело.

–  Как вам вообще удалось его впутать в это дело?

Воробьев уставился на меня холодными серыми глазами.

–  Впутать? – каркнул он. – Это я-то его впутывал? Не-е-ет! Ты, легавый, ничего и не понимаешь! Мы с Ильей – однокурсники. Вместе учились. Потом наши дорожки разошлись – он остался в Москве, а мне пришлось идти в армию.

–  Почему?

–  Да потому что денег не было. А в армии – там прямой доступ к… к нему.

Воробьев взглянул на коробочку, которую я держал в руке.

–  Это-то вас и погубило, – сказал я, держа коробочку так, чтобы убийца видел остатки порошка. – Я читал заметку про ваши опыты. Хотя какие это опыты! Одно воровство!

–  Неправда! – дернулся Воробьев. – Что ты понимаешь, ищейка! Я, может, человек теперь опустившийся. Да, убийца. Но я – врач! Они не могут украсть у меня все, чему я учился, что я испытал. Там, на Балканах, это были опыты! Опыты! – закричал он. – Настоящие эксперименты.

–  А у Войнаровского? Тоже эксперименты?

–  Илья – дурак, – буркнул Воробьев. – Это очевидно. Он считает, что можно заставить связки расти, если стимулировать их малыми токами. Не верю. Это невозможно.

–  И потому вы просто убивали мальчиков?

–  А где я их держать буду? – спросил Воробьев. – Тут, что ли? Мальчишки – тьфу – гнилой материал. Их не жалко. Хитровские нищеброды. Кому они нужны? Кто из них бы вырос? Бандиты. Сколько я этих бандитов лечил там, на Хитровке. Да я бы лучше зарезал каждого, кто ко мне обратился, – общество только спасибо сказало бы. Мальчики… Это не мальчики. Это животные. А опыты над животными – обычное дело.

–  Как же один из них сбежал от вас?

–  На вокзале утек, подлец, – пробормотал Воробьев. – Наверное, я дозу неправильно рассчитал. Пожадничал, думал – ничего, если останется немного и для меня марафета. Он очнулся перед поездом и сбёг. Пришлось потом…

–  Убили его вы, а сидит за это другой.

–  Наплевать, – сказал Воробьев. – Наплевать мне.

–  Зато мне не наплевать, – ответил я и с трудом поднялся, опираясь на трость капитана. Посмотрел на лесную дорогу – не возвращается ли Шаляпин. Нет, на дороге было пусто.

17

Доктор Воробьев

Я снова повернулся к капитану:

–  Зачем вы стреляли в нас?

Воробьев промолчал.

–  Послушайте, ваше дело полностью проиграно, так что молчать просто нет смысла. Вас опознает дворник в Подколокольном. Вас опознают хитрованцы, когда их прижмет Рудников. Вас опознают на вокзале. Вас опознают возчики с привокзальной площади в Голицыне. А уж когда полиция доберется до вон того погреба… Сами понимаете.

–  А что вы ко мне привязались? – крикнул Воробьев. – Все это – случайность!

–  Вот как? Случайность?

–  Там, на моей квартире, это ведь был ты? Я как услышал звонок – сразу из дома. Спрятался за угол. Жду – кто ко мне пожаловал? А тут ты со своим приятелем выходишь и начинаешь с дворником болтать. Я чувствую – все, пора сваливать. Кончились мои золотые деньки с Илюшей.

–  С Войнаровским? – уточнил я.

–  С ним. Хотел взять у него еще денег, прежде чем совсем исчезнуть. На дорожку взять. Но домой к нему лишний раз ходить опасно. Я и поперся в больницу на диспут. Думал, поймаю его после и скажу – Палыч, аппарат барахлит, дай денег.

–  Какой аппарат?

–  Электрический. Он же думал, что я по его указанию аппарат купил и тут мальцов током поджариваю, чтобы связки у них росли быстрее. Придурок! Пришел – а тут снова ты и твой дружок! Тогда я уже понял, что вы меня совсем обложили. И к Илье подбираетесь. То есть надо кончать со всем и ложиться на дно.

–  А сюда зачем приехали?

–  Спалить тут все хотел, чтобы концы обрубить. А на вокзале – смотрю – тю! Знакомые физиономии! Сел в другой вагон. Потом в Голицыне видел, как вы с извозчиками говорили. Уехали. Взял другого… Что там говорить – я как увидел, что вы в погреб заглянули, так и подумал – кончать вас надо. Тут место тихое, деревня за леском. А и услышат выстрелы, подумают – кто-то охотится.

–  Стреляете вы не очень, – с издевкой сказал я.

–  А черт! Руки подвели…

–  Хотя был момент, когда чуть не пристрелили меня.

–  Жаль, не попал!

Как странно – получалось, что все это время мы, как в танце, то сходились, то расходились. И при этом мы с Шаляпиным и не подозревали, что, выслеживая Воробьева, сами служили для него объектом слежки!

–  Эге-гей! – донесся из леса зычный голос Шаляпина. – Владимир Алексеевич! Иду!

Я встал и замахал рукой шедшему по дороге певцу. В этот момент Воробьев попытался пнуть меня ногой, но я отошел на шаг и пригрозил пленнику тростью.

–  Лежите уже! – сказал я. – Все кончено.

Воробьев отвернулся. Я высыпал кокаин из коробочки на траву и растер ногой.

–  Конечно! – процедил Воробьев, не поворачиваясь. – Ваша взяла. Ненавижу. Как же я вас всех ненавижу!

–  За что?

–  Вы всё испортили! Чистенькие, добренькие!

Он повернул ко мне искаженное болью лицо.

–  Смотри, до чего я дошел! А разве я виноват? Нет. Это ты виноват!

–  В чем же?

–  Ты. И такие, как ты.

Шаляпин быстро приближался.

–  Знаете, Воробьев, – сказал я. – Болтайте поменьше про то, что кто-то виноват в вашем положении. Вы сами виноваты. Разве не вы начали эти опыты над солдатами только для того, чтобы доставать кокаин?

–  Неправда! Я хотел помочь армии! А эти умники обвинили меня в том, что я издеваюсь над ранеными!

–  А разве вы не издевались?

Воробьев сплюнул, но неудачно – попав слюной себе на щеку.

–  Наука требует…

–  Чего? Издевательств?

–  Все так делали! Нельзя вылечить, не ставя опыты.

–  Но есть собаки, мыши… Академику Павлову было достаточно собак.

–  Собаки! Дурак! Профан! Собаки только в самом начале. Чтобы убедиться в методе, надо делать опыты над людьми! Павлов твой кого-нибудь вылечил? Опытов он поставил много, но это только базис…

–  Ну да, – сказал я. – Читал я про докторов, которые тайно ставили опыты над своими пациентами. Все они плохо кончали.

Тут уже подошел Шаляпин.

–  Ну как? Не пытался сбежать? Скоро приедут за ним – я распорядился.

Воробьев даже не обратил внимания на певца.

–  Да, вот такова награда за прогресс. Меня бросили на самое дно. Заставили жить в грязи, пользовать нищих и воров…

–  О чем это он? – спросил Шаляпин.

–  Говорит, что не виноват.

–  Не виноват? – помрачнел Шаляпин. – Это после того, что я увидел в погребе? Не виноват?

–  Идите к черту! – завопил Воробьев. – Я же говорю – это были не люди! Материал! Подонки общества.

Федор Иванович присел на корточки и, схватив Воробьева за лацканы, рывком приблизил его лицо к своему.

–  Слушай, гнида, смотри на меня! Я тоже был таким вот – материалом. Нищим мальцом. Сыном сапожника, пьяницы. Смотри на меня! Теперь я – Шаляпин! Мне аплодируют тысячи людей! Я пою на лучших сценах, в лучших операх! А ведь попадись я тебе лет десять назад – и я мог бы лежать в том погребе. Откуда ты знаешь, свинья, у кого какое будущее? Ты Бог? Говори, сволочь, ты Бог?

–  Пошел к черту.

Шаляпин толкнул Воробьева обратно на землю. Лицо его пошло красными пятнами. Встав, он вдруг сильно ударил ногой по ребрам Воробьева.

–  Это тебе за «материал»! А остальное получишь на каторге.

18

Освобождение

Полиция прибыла через час. Из Голицына приехало сразу два экипажа – в одном из них прибыл полицейский фотограф с аппаратом. Нас с Шаляпиным попросили задержаться, чтобы допросить как свидетелей. Пока следователь опрашивал Воробьева, остальные начали вытаскивать из погреба разложившиеся тела детей. Шаляпин отвернулся и, присев на трухлявый пень, курил папиросу за папиросой – он не мог смотреть. Да и я, хоть и был привычен к зрелищу смерти, через несколько минут присоединился к нему. Полицейские повязали платки на лицо – чтобы хоть немного уменьшить ощущение зловония, исходившее от трупов.

Мы с певцом молчали.

–  Господин Гиляровский, пожалуйте сюда! – позвал меня освободившийся следователь.