Шаги во тьме - Александр Михайлович Пензенский
* * *
А между тем торопить Аркадия Францевича Кошко нужды не было – тот сам горел жгучим желанием поскорее расквитаться с этим делом. Но увы, как известно, быстро только сказка сказывается. Первые ответы из московских учебных заведений начали поступать лишь через неделю после разосланных запросов. И каждый день этой невероятно долгой недели начинался у Аркадия Францевича одинаково – сперва звонок из Петербурга от бывшего патрона, заканчивающийся сочувственным «ну что ж, подождем, голубчик», а после громкое сетование на недостаточную скорость технического прогресса. Начальник московского сыска выходил в центр общего кабинета и под внимательно-уважительное молчание подчиненных пускался в футуристические мечтания о чудесной машине наподобие телеграфа, в которую в недалеком будущем любая машинистка сыскного отделения могла бы поместить набранный на печатной машинке запрос, и это чудо техники по своим телеграфным (или какие там будут лет через двадцать) проводам связалось бы со своими железными братьями, установленными во всех государственных и коммерческих учреждениях, – и извольте получить и расписаться, вот вам полнейший список лиц, которых вы желали разыскать, адреса, фотографические портреты, краткая биография и даже описание пристрастий. Заканчивались все эти рассуждения неизменной фразой: «А нас с вами, милостивые господа, тогда за ненадобностью отправят в Ялту, тележки с мороженым от вороватых котов охранять».
Но спустя ровно семь дней откликнулся Московский университет. После потянулись и остальные. Всего по итогу набралось двадцать восемь имен. По каждому адресу был направлен агент, не принимая даже во внимание то, что в списке не оказалось ни одного Александра Алексеевича. Господин Кошко ни разу не встречал домовладелиц с плохой памятью на имена или лица, но как знать, может, мадам Песецкая должна была стать в этом перечне первой? Однако увы – все поименованные оказались по своим адресам. Даже будущий медик Сергеев в Твери и недоучившийся юрист Сологубов в Лебедяни, в чем неугомонный Аркадий Францевич убедился лично.
Выслушав финальный доклад, Владимир Гаврилович выругался, извинился, еще раз чертыхнулся, объяснил, что бранит он себя, а не московского коллегу, поблагодарил за хлопоты и попрощался. А после крутанул ручку на городском аппарате и попросил соединить его с канцелярией генерал-губернатора.
– Моя оплошность, Даниил Васильевич, – резюмируя, подвел итог своей речи Филиппов. – Сам не понимаю, почему решил, что студент должен быть непременно московским.
– Что ж, как вы любите говорить, голубчик, оплошность не самая великая. От страховщиков есть новости?
– Есть, и прелюбопытные. Во-первых, наш господин Гилевич до своей мнимой кончины успел застраховать свою драгоценную жизнь не только в «России», но еще и в «Первом страховом обществе» прямо через улицу от петербургского отделения, в обществе «Нью-Йорк», а еще в «Северном страховом обществе» в Москве. Так что общий куш, который хотели сорвать братья Гилевичи, вырос до двухсот пятидесяти тысяч. Но ни в одну из контор никто с требованиями не являлся. Среди вновь застраховавшихся за это время наш с вами знакомый тоже не всплыл. То ли мы переоценили размер его денежных затруднений, то ли же пока идет подготовка к новому преступлению. Так что время у нас еще есть. Продолжаем действовать, Даниил Васильевич. Ищем студента. Просматриваем объявления в газетах. Работаем.
– Про Гилевичей тоже ничего?
– Ничего. Константин, вероятно, все еще в Петербурге, а Андрей мог, конечно, замазав родимое пятно или прицепив бороду, выехать по паспорту убитого. Так что без той самой студенческой ниточки мы ищем иголку в стоге сена, простите.
– Долго эта ниточка вьется, долго.
* * *
«Ниточка» принесла улов в первую неделю ноября, когда в Петербурге дворники уже сменили метлы на лопаты, в речках и канавках загустела вода, а под мостами даже намело сугробы. Столичные институты и университет предоставили имена полутора десятков отсутствующих. В числе оных наличествовал некий Александр Алексеевич Прилуцкий, студент технологического института. В середине лета испросил академический отпуск в связи со смертью отца и отбыл в Москву. Владимир Гаврилович даже хлопнул в ладоши, читая институтскую справку. Наконец-то есть о чем говорить в ежеутреннем докладе вместо уже надоевшего «работаем»!
После короткого разговора с Драчевским, заручившись у того разрешением лично отправиться в древнюю столицу и получив вместе с разрешением еще и привилегированный проезд до места, Филиппов соединился с Москвой, не застал на месте Кошко, оставил тому сообщение о скором визите, тут же по городскому позвонил домой, тоже уведомил о предстоящей служебной поездке и попросил супругу прислать ему к поезду саквояж.
По дороге на Николаевский вокзал инструктировал вызвавшегося его проводить Кунцевича:
– Роман Сергеевич, голубчик, я буквально на день-два, не больше. Давайте условимся: ежедневно в десять утра и в четыре вечера будьте у телефона. Могу и не позвонить, но вы уж подежурьте. Десять минут не звоню – значит, можете быть свободны.
На вокзале, приобняв и коротко чмокнув жену в щеку, под аккомпанемент паровых свистков пообещав давать регулярно о себе знать, он под заинтересованные взгляды первоклассной публики бодро поднялся по ступенькам генерал-губернаторского салон-вагона, помахал жене и ротмистру через стекло, поудобнее устроился на мягком диване и десять минут спустя, не дождавшись чая, уронил голову на грудь и тихо засопел в свои пушистые усы под мерное покачивание состава: известно, что ничто не успокаивает нервы лучше метронома вагонных колес.
Проснулся он уже от седого утреннего света за окнами. Мимо проплывали припорошенные снегом деревья, изредка попадались серые одноэтажные домики, вросшие в землю чуть не по окна и курящиеся тощими струйками дыма из закопченных труб. Лохматые собаки, захлебываясь, облаивали пыхтящее чудовище, по нескольку раз на дню тревожащее их быт. На вспаханных под зиму полях снега и вовсе почти не было – так, робкая крупяная изморось, будто грязную тюлевую скатерть набросили на давно не скобленный, почерневший от времени и пролитого вина трактирный стол.
На одном из переездов поезд замедлил ход, проплывая мимо короткой вереницы саней, ожидающих,
