Валерия Вербинина - Статский советник по делам обольщения
– Ах, мое колено! Боже, как мне стыдно, сударыня…
В том, чтобы устроить представление перед зрителем или зрителями, нет ничего хитрого; но очень трудно, почти невозможно сохранять позу, когда возле ваших ног лежит мужчина, страдающий от невыносимой боли. Одним словом, не прошло и пяти минут, как Казимирчика подняли, отряхнули, уложили на софу, подсунули ему под спину подушку и предложили вызвать доктора.
– Я уже был сегодня у доктора, – вздохнул неисправимый дядюшка Амалии, – и потом, я сам виноват. Я не умею кататься на коньках, а мадам Фелис вбила себе в голову, что я должен ее научить – она, понимаете ли, так редко видит настоящую зиму!
Он жалобно посмотрел на Лину своими гипнотическими глазами, которые – вероятно, от переживаний – казались сейчас совсем синими.
– Вы могли отказаться, – сказала певица, начиная оттаивать.
– Как я мог? – простонал Казимирчик. – Там был ее кошмарный гепард…
Не выдержав, Лина расхохоталась.
– Он бы съел меня, если бы я сказал его хозяйке «нет»! – настаивал Казимирчик. – Удивительно вздорная женщина… Совершенно не понимаю, что другие в ней находят!
Если бы даже у Лины в этот момент действительно болела голова, то от таких речей боль бы мигом прошла.
– А мне казалось, вы за ней ухаживаете, – промолвила итальянка, испытующе глядя на собеседника.
– Я всего лишь пытаюсь быть вежливым, – ответил Казимирчик со вздохом. – Я так воспитан, что желание женщины – для меня закон, и я ни за что на свете не захочу ее разочаровать. А мадам Фелис, кажется, считает меня одним из глупцов, которые готовы на все ради ее взгляда. – Он поморщился. – Не хотелось бы этого говорить, конечно, но у меня сложилось впечатление, что она интересуется мной только из-за моих денег. Я вам говорил, что наш особняк на Английской набережной – один из самых красивейших в Петербурге?
Лина Кассини впала в задумчивость. Звездам в силу своей известности приходится иметь дело с огромным количеством людей, и оттого знаменитости очень быстро приучаются классифицировать всех, кто попадает в их орбиту. Конечно, в какой-то степени весьма удобно делить окружающих на глупых поклонников, глупых полезных поклонников, обслуживающий персонал, соперничающих звезд, их клевретов и так далее, но Лине до сих пор не удалось толком классифицировать Казимира. Он казался то растяпой, то мудрецом; он высказывал ей свое восхищение, но ускользал от ее чар; его можно было счесть поклонником Марии Фелис, но разве не он заснул во время ее танца? Лину не покидало ощущение, что, несмотря на всю свою сердечность и временами задушевный тон, Казимир выдерживает между нею и собой некую дистанцию, может быть, из-за чрезмерной воспитанности, может быть, из-за нежелания прослыть настырным обожателем; и внезапно певица поймала себя на мысли, что не прочь эту дистанцию сократить.
– Сегодня у меня ужасно болела голова, но как раз перед вашим приходом боль прошла, – сказала Лина, чтобы все же поставить Казимира на место. – Подождите меня здесь, я буду готова через несколько минут.
«В конце концов, Панталоне тоже будет на вечере… Можно будет поговорить с ним о картине, которую он мне обещал».
Когда ослепительная Лина в расшитом цветами белом платье со шлейфом вновь показалась на пороге, Казимир сразу же заметил, что она держит в руках один из вееров, которые он ей преподнес, и понял, что самое сложное осталось позади.
– Кажется, вы уже не хромаете? – не удержалась от вопроса Лина, когда они садились в карету.
– Только ради вас, сударыня, – ответил Казимир галантно, – только ради вас!
Впрочем, синьора Кассини сразу же забыла о прошедшей хромоте своего спутника, как только увидела дом, в котором он жил. С ее точки зрения, это было настоящее палаццо, и она стала смотреть на Казимира еще более благосклонно, чем раньше.
Тем не менее она все же удержалась от того, чтобы показывать свою симпатию открыто, ибо сразу же увидела среди гостей своего любовника, который приехал на вечер к баронессе с супругой. Министр разговаривал с генералом, человеком совершенно неприметной внешности, чья воинственного вида супруга, стоявшая тут же, куда больше смахивала на военачальника, чем он сам.
– Какая очаровательная картина, – сказал министр, кивая на портрет на стене. – Госпожа баронесса явно разбирается в живописи, вы не находите?
Он заговорил о картинах, зная, что генерал ничего не смыслит в искусстве. Министр хотел закончить разговор, чтобы подойти к любовнице, но не тут-то было.
– Я уверена, вы, Иван Петрович, разбираетесь в живописи ничуть не хуже баронессы Корф, – льстиво заметила генеральша. – По крайней мере, мне неизвестно, чтобы она покупала Рафаэля…
Министр слегка переменился в лице:
– Какой Рафаэль, сударыня? О чем вы?
– Ах, Иван Петрович, какой вы скрытный! – со смехом промолвила старая сплетница. – Мы же все-все поняли… Ведь скоро у вашей жены день ангела, и вы хотите сделать ей подарок!
Министр попытался отнекиваться, но тут его собеседница назвала торговца, у которого он купил картину, и сумму, которую Иван Петрович за нее выложил. Само собой, все эти ценные сведения были недавно запущены в оборот не кем иным, как баронессой Корф.
– Иван Петрович! – К министру уже спешила смущенная жена. – Ты действительно приготовил мне подарок на день ангела? Настоящую картину Рафаэля?
– О чем они говорят? – спросила Лина у своего пианиста, который как раз в тот момент оказался возле нее и смотрел на нее влюбленными глазами двадцатилетнего юноши, хотя самому ему было уже под пятьдесят.
– О картине Рафаэля, которую этот вельможа собирается подарить жене, – с готовностью перевел пианист.
Что касается Казимирчика, то ему пришлось отойти в другую часть зала, где его атаковала разъяренная Мария Фелис.
– Вы приехали на вечер с этой оглоблей! С этой мерзкой, безголосой каланчой! – шипела испанка, сверкая глазами.
– Сударыня, я не виноват, что нравлюсь женщинам, и даже тем, которые не нравятся вам! – оскорбленно промолвил Казимирчик и скрылся, оставив испанку стоять с открытым ртом.
– Ты слышала, что о себе мнит этот недомерок? – возмущенно сказала она Розите, когда обрела дар речи. – Она, видите ли, от него без ума!
– Меня это не удивляет, – хладнокровно ответила Розита. – Он живет в настоящем дворце, и денег у него куры не клюют, – внешне нелогично добавила она.
Испанка в ответ сердито топнула ногой:
– Что он в ней нашел? С этой оглобли еще станется его захомутать, тогда он совсем пропадет…
– Ну, вы же знаете, какая она хитрая, – протянула Розита. – Шагу без выгоды не ступит. Наверное, она просто попросила меньше, чем вы…
Мария яростно сверкнула на служанку глазами, но та работала у своей госпожи уже несколько лет и была совершенно уверена, что та думает ровно о том же самом.
– Он у меня еще пожалеет, этот червяк! – свирепо фыркнула танцовщица.
Но червяк, обитающий во дворце, меньше всего походил в этот момент на человека, способного предаваться сожалениям. Несмотря на всю свою нелюбовь к сборищам, Казимирчик безупречно играл роль гостеприимного хозяина – так, словно всю жизнь только и делал, что закатывал пышные приемы под видом благотворительных вечеров. Возможно, что в нем на несколько часов проснулись гены одного из его предков по линии Мейссенов, который недели не мог прожить без праздника (на которые ухлопал значительную часть своего состояния); а возможно, Казимир просто не упускал из виду, что только он, Амалия и еще несколько человек были осведомлены об истинной цели происходящего, и он улыбался гостям так подкупающе и говорил с ними так любезно только оттого, что понимал, как они одурачены, и в глубине души забавлялся этим. Так или иначе, дядюшка Амалии положительно был незаменим. Он встречал гостей, расточал дамам комплименты, в зародыше гасил мелкие конфликты, которые неизбежны на любом вечере, и расположил к себе буквально всех присутствующих. Наконец, он выступил в роли конферансье и объявлял выступления Марии Фелис и Лины Кассини, а потом состоялась благотворительная лотерея, и тут Казимир тоже проявил себя во всей красе. Видя, с каким азартом дядюшка Амалии объявляет выигрышные номера и как он заставляет участвовать даже самых скаредных гостей, даже тех, кто хотел на дармовщинку поглазеть на звезд, а потом тихо скрыться, Сергей Васильевич Ломов (он опоздал к началу вечера) окончательно утвердился в мысли, что такой человек в их службе был бы чрезвычайно полезен. По его мысли, Казимир принадлежал к тем прохвостам, которые способны, не замочившись, проскочить между струйками дождя – и как раз сейчас этот прохвост был близок к тому, чтобы удачно завершить довольно тонкую и сложную секретную операцию.
В том, что дело обстоит именно так, Сергей Васильевич даже не сомневался. От Ломова не укрылось выражение лица Лины Кассини, с каким она смотрела на министра: так смотрят на человека, который пытался вас провести, который пообещал вам картину Рафаэля, хотя давно уже намеревался подарить ее жене. Это было явное оскорбление, и итальянка вовсе не собиралась спускать его. Взор ее все чаще и чаще останавливался на Казимирчике, который прямо-таки царил на вечере. Несмотря на свои многочисленные обязанности, Статский советник по делам обольщения использовал каждую свободную минуту, чтобы сказать Лине какой-нибудь изящный комплимент или шутку, заставлявшую ее улыбаться. Такое поведение «червяка-изменщика», как окрестила его темпераментная испанка, не укрылось от Марии Фелис, которая в крайнем раздражении предпочла уехать с вечерараныпе всех. Но Казимирчик едва ли обратил внимание на ее исчезновение. Он чувствовал, что Лина к нему благосклонна, подходящий момент настал, и еще несколько фраз – и она согласится на свидание, а там уж он заставит ее забыть о министре и вообще обо всем на свете…
