Андрей Сеченых - Эхолетие
Сегодня он не спал почти до рассвета, и только ближе к утру пришло готовое решение.
Утром, после приема пищи, Бартенев подошел к окованной металлом двери и громко постучал в нее кулаком. Очень скоро откинулась кормушка и неприветливый голос резко спросил:
– Ну, чё тебе?
– Арестованный Бартенев к следователю на допрос.
Лоток поднялся и по коридору послышались удаляющиеся шаги. Люди бросали украдкой взгляды на Бартенева, кто с безразличием, кто с осуждением: «что, сломался, брат?». Нестеров подошел вплотную и вопросительно посмотрел на него.
– Это касается только меня, – ответил Бартенев на немой вопрос.
– Я по-другому и не думал. Спешить никогда не надо, только сами себе навредите.
– Я уже всё решил.
Через некоторое время грохнула дверь:
– Бартенев, к следователю.
Владимир Андреевич привычно заложил руки за спину и вышел в коридор. Единственное, о чем он молился, чтобы в кабинете его ждал вменяемый следователь, а не то краснощекое чудовище. В противном случае еще раз нос сломается.
При виде следователя он не смог сдержать вздоха облегчения, что не осталось без внимания младшего лейтенанта.
– Здравствуйте и присаживайтесь, – всё тот же аккуратный пробор, чисто выбритое лицо, немного насмешливый взгляд, – у меня такое ощущение, что вы рады встрече, Владимир Андреевич.
– Безусловно, рад встрече именно с вами, а не с вашим коллегой, – Бартенев присел на край табуретки, – у меня, знаете ли, нос один.
– Мне жаль, что так вышло, но я вас об этом предупреждал. – Следователь открыл папку с делом Бартенева. – Давайте по существу, у меня сегодня мало времени, да и еще хочу предупредить. Так нелюбимый вами следователь сменит меня в этом кабинете через сорок минут. Итак, что вы хотели мне сообщить.
– Буду краток, решил воспользоваться вашим советом, насчет экономии времени и облегчения участи, – Владимир Андреевич поднял глаза и заметил легкое удивление во взгляде следователя, – нет, ничего нового я вам сообщить не могу, не научен лгать, но подтвердить те факты, которые у вас есть против меня, я готов.
Младший лейтенант отложил чернильное перо в сторону и попытался найти подвох:
– Бартенев, я не совсем понимаю, вы вызвались на допрос, чтобы сознаться во всем? А с какой целью? Поясните.
– Всё просто. Я прекрасно осознаю тот факт, что мои показания в общем многого не значат. Их можно получить или силой, или просто не брать в учёт – не сознается преступник, ну так и не надо. Оговаривать никого не буду, надеюсь, вы понимаете, что в этом деле никакой террористической организации не было, но, очевидно, моя вина присутствует. Вероятно, в разговорах позволял себе высказывать недопустимые вольности в непростое для страны время, хотя признаюсь, я их таковыми тогда не считал. Знаете, когда-то Конфуций сказал: «Когда в государстве осуществляются правильные принципы, то можно прямо говорить и прямо действовать. Когда же в государстве не осуществляются правильные принципы, действовать можно прямо, но говорить осторожно». Вот я и жил не по-конфуциански, но за это готов принять все последствия. Таким образом, вы скорейшим образом закроете дело, а я буду надеяться на мягкий приговор без вторично сломанного носа. следователь недоверчиво окинул взглядом арестованного и встал из-за стола:
– Бартенев, не всё так просто, как вы излагаете. Во-первых, мы не в Китае, а в СССР, и у нас свои афоризмы, и скажите спасибо, что это вы мне сказали, а не кому-то другому. По вашему, у нашего советского государства неправильные принципы? Во-вторых, наличие террористической организации уже установлено по показаниям свидетелей, а это значит, что отмолчаться не получится. В-третьих, эту организацию еще необходимо некоторое время изучить для установления всех ее членов. В-четвертых, и самое главное, мы еще сами не вынесли решение, насколько достоверны эти показания. Вопрос: куда вы собственно спешите?
Владимир Андреевич понял, что или сейчас или никогда, и, стараясь удержать спокойные и ровные интонации, произнёс:
– Видите ли, гражданин следователь, за эти девять дней я понял, что жизнь может оборваться в любую минуту. Страшусь не её конца, а безвестности. Мои родные будут меня искать, поэтому хотелось бы, чтобы они узнали о моей судьбе, какая бы она ни была. Вы порядочный человек, это сразу видно, и мне вашего слова будет достаточно. А я взамен дам интересующие вас показания в тех границах, о которых я уже говорил, и ваше время будет сэкономлено. Вот собственно и всё.
– Бартенев, – опешил следователь, – вы предлагаете мне поехать на Украину и поискать там ваших родных? Или постоять на центральной площади с транспарантом «Кто потерял Бартенева?». Вы не понимаете, показания будут получены в любом случае, разница заключается в том, что это произойдет либо цивилизованно, либо… ну не мне вам объяснять.
Общение протекало не в самом лучшем и благостном русле, но Владимир Андреевич не терял надежды:
– Гражданин следователь, я многого не прошу. Да, я знаю, человека можно уничтожить быстро, еще быстрее получить от него любые показания, но это не совсем порядочно, и вы в курсе этого. Поверьте мне как профессионалу, пройдут годы, и люди чуть иначе будут смотреть на тот мир, который нас окружает. Так было во все времена: вода вскипает, кипит, потом остывает. И от вас я хотел получить маленькую толику человечности, большего не прошу.
– Допустим, – следователь иронично приподнял бровь. – И что вам конкретно надо?
– Мне надо, чтобы моя дочь знала, где её отец, мне надо, чтобы моя жена не занималась пустыми поисками, если меня не будет в живых. Я просто подумал, что это не преступление – сообщить родным, что с их отцом и мужем. Я должен быть уверен в том, что они узнают.
Следователь наблюдал за Бартеневым и думал о том, что ему в принципе жалко умного, но беспомощного кролика, попавшего в капкан, который расставили на медведя. Он понимал, что роль профессора в этом деле ничтожна, но за эту ничтожность ему придется заплатить жизнью. По-человечески можно было помочь, да и кроме этого дела еще с десяток лежит. На всё времени не хватает. Здорово было бы сегодня отминусовать хотя бы одно дело, да и не самое интересное к тому же…
– Что вы конкретно предлагаете? – следователь нахмурил брови.
– Простите, у вас тут мой бывший студент работает, Сорока его фамилия. Помните, он заходил во время первого допроса? Не могли бы вы при случае ему сказать, намекнуть, где меня искать или не искать вообще. Может быть вдруг, когда-нибудь, он сможет сообщить жене Елизавете о моей участи. Он мой студент, хоть и бывший. Это же ведь не преступление и не разглашение тайны, правда? – Владимир Андреевич замер в ожидании ответа.
– Бартенев, странный вы всё-таки человек, – следователь покачал головой, – вам сейчас не об этом думать надо. Хорошо, допустим, я ему сообщу, а с чего вы решили, что он пойдет искать вашу жену? Я же не могу приказать ему.
Бартенев грустно опустил голову, но сердце радостно забилось:
– Знаете, меня только это волнует, как это ни странно прозвучит. Я сделал всё от себя зависящее. А что касается, сообщит или нет, знаете, пути господние неисповедимы. Мне не хотелось бы жить с ощущением того, что заставлю жену заниматься ненужными поисками, ей дочь надо растить. следователь подвинул к Владимиру Андреевичу ручку, чернильницу, лист бумаги и посмотрел на часы:
– Пишите.
– Что писать?
– Чистосердечное. Что говорили о советской власти, кому, если не помните, кому, то так и пишите. С какой целью. Что именно не нравится в Марксе, Энгельсе. И в конце не забудьте про раскаяние.
– Скажите, я могу надеяться?
– Пишите…
… Через полчаса Бартенев вошел в свою камеру. Осталось решить еще один вопрос, и без помощи Нестерова здесь было не обойтись. Врач сидел на своем обычном месте и внимательно смотрел на приближающегося Бартенева:
– Ну что, можно поздравить, сегодняшний допрос обошелся без последствий, – пошутил он, но при этом глаза были очень внимательны.
Владимир Андреевич присел рядом и негромко сказал:
– Яков Семенович, мне нужна от вас помощь.
– Извольте, что-то надо перебинтовать? – он сидел на нарах и точил ногти о небольшой деревянный брусок.
Бартенев без труда уловил скрытую иронию, вздохнул и продолжил:
– Я не настаиваю на доверии, ваше право. Но я никого не предавал и ни на кого не доносил. Сделал то, что должен был сделать. Больше сказать ничего не могу и…
– Что от меня требуется? – перебил его Нестеров. – Вы, когда волнуетесь, начинаете громко говорить. Здесь это не принято. Просто излагайте.
Бартенев взял себя в руки, выдержал паузу и тихо продолжил:
– Через несколько дней, когда я пойду за едой, окликните меня, пожалуйста, погромче. Вот, собственно и всё.
Нестеров помолчал недолго, потом, усмехнувшись, произнес:
– М-да, если бы не знал вас, точно бы решил, что это результат сотрясения мозга. Такое бывает, знаете ли, видения, кошмары. Ответ мой – да, но примите совет – будьте внимательны с блатными. Мы для них пустое место, так что ваше общение может закончиться в карцере.
