Наталья Александрова - Закат на Босфоре
– Премного благодарен, – пробормотал есаул.
– Итак, я вас слушаю, – напомнил Горецкий.
– Несколько недель назад к полковнику Шмидту поступили сведения о некоем тайном обществе среди русских офицеров. Общество называлось, кажется, «Русское дело», и настроение у его членов было весьма жестким. Туда принимались офицеры, преимущественно молодые, небольших чинов. У этого… скажем так, содружества молодых, много воевавших офицеров, как ни странно, имелась даже своя программа. Программа эта пока выражена неточно – возможно, потому, что общество не хочет афишировать свои цели, – но общие идеи вычленить можно. – Есаул внезапно прижал руку к горлу и громко сглотнул.
– Много сразу не ешьте, – нахмурился Горецкий, – желудок отвык.
– Куда уж много, – криво улыбнулся есаул. – Стало быть, подошел тогда к нашему столику капитан Лихачев и начал угрожать – дескать, недолго вам, господин полковник, осталось гулять по ресторанам, потому что карающая рука с мечом уже занесена над вашей головой и скоро, дескать, за все вам лично отольется. И что-то все Четвертую роту вспоминал, которая вся полегла по приказу, мол, господина полковника.
За разговором Чернов как-то незаметно перешел на русский, но хозяин кабинета никак на это не отреагировал, он продолжал молча сидеть за столом.
– Так-так, – пробормотал Горецкий, – что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Вы, есаул, поподробнее насчет программы этого тайного общества, пожалуйста.
– Я мало что знаю… но там у них, во-первых – никакой веры генералам, которые своими амбициями привели армию к поражению, а Россию – к гибели. У них свои особые законы и своя иерархия. Кому конкретно они подчиняются, неизвестно, но дисциплина в обществе строгая.
– Интересно, откуда же ваш шеф полковник Шмидт все это узнал?
– Узнал случайно, из неофициальных источников. Видите ли, – пояснил есаул в ответ на недоверчивый взгляд Горецкого, – полковник мне доверял, но до известной степени. Я не в курсе всех его дел.
Горецкий вынужден был согласиться с есаулом – он тоже никого не посвящал в некоторые свои секретные дела.
– Стало быть, генералам не подчиняются и даже собираются мстить. Подобно тому, как монархисты убили начальника штаба деникинской армии генерала Романовского?
– Примерно. Цели политические: возродить сильную армию без подлецов-генералов, чтобы воевать за Россию.
– Опять идти в Россию? – прищурился Горецкий. – Но это же глупо.
– Возможно, но для того, чтобы увлечь людей, эта идея вполне годится. А для того, чтобы накормить армию голодных офицеров, прежде всего следует отобрать у интендантов и тех же генералов все, что они успели украсть у армии в России и вывезли сюда.
– Хм, однако… Совсем как у большевиков: «Грабь награбленное!» Знакомый лозунг… Кстати, я припоминаю… недавнее убийство полковника Иванова. Это не их ли рук дело?
– Не могу знать, господин полковник! – честно ответил есаул.
– Из армии Иванов уволился, и ходили какие-то слухи, что здорово был нечист на руку… Во всяком случае, если бы не было у него в доме ценностей, не стал бы он нанимать охрану из казаков.
– Этот ваш Иванов был убит и ограблен, – подал голос Джафар. – По некоторым признакам, ценности у него в доме хранилась немалые.
– Уважаемый Джафар-эфенди! – в полном изумлении воскликнул Горецкий. – Вы понимаете по-русски?
– Слишком много русских в городе, – невозмутимо ответил Джафар, – слишком много беспорядка.
– Так-так, – повернулся Горецкий к есаулу. – Теперь переходим собственно к нападению на вас.
– Значит, я шел по Османли следом за капитаном Лихачевым, сохраняя неизменное расстояние между нами. Капитан был пьян, но не настолько, чтобы не заметить слежки. Он свернул во двор, я ускорил шаг и, когда миновал открытые ворота, заметил, что он скрылся в подъезде дома. Мне показалось, что во дворе никого нет, поэтому я, не скрываясь, побежал к подъезду, но тут появились трое офицеров, молча окружили меня и начали бить.
– А вы что же, так и стояли спокойно, пока вас били? – недовольно спросил Горецкий.
– Я, конечно, кричал им, что я – офицер, спрашивал, что им нужно, пытался сопротивляться…
Горецкий со вздохом оглянулся и встретил презрительный взгляд Джафара Карманли. Он резко встал с места, пенсне от этого движения свалилось с носа и повисло на шнурочке. Есаул Чернов поразился тому, как изменилось лицо полковника Горецкого. Еще недавно перед ним сидел мягкий немолодой человек. Глаза его глядели из-под пенсне добро и участливо. Теперь же глаза без прикрывавших их стекол оказались жесткими и пронзительными, морщины разгладились и лицо приобрело чеканность, свойственную профилям на старинных римских монетах.
– Что я слышу? – угрожающе начал полковник. – Вам, есаул, прекрасно было известно, что люди, которые стоят за капитаном Лихачевым, весьма опасны. В противном случае полковник Шмидт не послал бы вас следить. И вам даже не пришло в голову, что темный двор может быть ловушкой? Ведь вы же были вооружены и даже не успели достать револьвер? Здоровый, крепкий молодой человек позволяет себя избить!.. Есаул, вы меня удивляете. Расслабились тут, в Константинополе, на сытных хлебах? По ресторанам ходите, красивых женщин разглядываете! Не понимаю, за что вас приблизил к себе полковник Шмидт.
Высказав это, Горецкий в сердцах отвернулся. На несколько минут в кабинете помощника начальника полиции повисло тягостное молчание.
– Хм, мы кажется отвлеклись, – первым опомнился Горецкий. – Я попрошу вас, есаул, продолжать, и как можно подробнее. Значит, офицеров было трое. В каких они были чинах?
– Я не заметил. Кажется, был там один поручик…
– Не стесняйтесь, господин Чернов, – ободрил Горецкий, – стало быть, вы растерялись и позволили себя избить. Ну, конечно, трое на одного…
– Нет, кажется, сначала их было двое… – пробормотал есаул и низко наклонил голову. – Я, конечно, свалял дурака, не смог удержаться на ногах.
– Это плохо, – наставительно проговорил Горецкий, – в драке самое главное – не упасть, а то затопчут ногами. С вами, если не ошибаюсь, так и случилось?
Он с удовлетворением заметил, как блеснули в бессильной ярости глаза есаула Чернова. Это хорошо, что ему стыдно за то, что позволил себя избить. Возможно, что из молодого человека и получится что-то, если, разумеется, не сгинет он в турецкой каталажке.
– Так что же было дальше? – как ни в чем не бывало спросил Горецкий.
– Я плохо помню… они били ногами… я старался прикрыться… Потом, когда я уже почти терял сознание, подошел кто-то… видно, старший, и сказал, чтобы прекратили, что, дескать, они не воюют с простыми офицерами, но за шпионство и за слежку меня следовало наказать. Те двое отошли, этот постоял возле меня немного, потом, очевидно, хотел закурить, потому что достал портсигар, но выронил его. Портсигар упал прямо мне на скулу, и был очень тяжелый, очевидно, золотой. Как скулу не сломал, до сих пор не понимаю, – есаул поморщился и потер левую щеку. – В общем, я подумал, что он сделал это нарочно и страшно разозлился. Но револьвер они у меня отняли. Поэтому я схватил портсигар и запустил в него – по-детски, конечно, но признаю, что плохо тогда соображал.
«И не только тогда», – подумал полковник Горецкий, но промолчал.
– И что было дальше? – спросил он.
– Ничего не было. Я, разумеется, не попал, тот человек поймал портсигар на лету, поблагодарил меня, рассмеялся и ушел. А я кое-как встал и побрел домой. Отлежался ночь, а на следующий день пришли турки и забрали меня на допрос в полицию по поводу убийства полковника Шмидта.
– М-да-а, есаул, немного вы смогли сообщить, – протянул Горецкий.
Арестованный беспокойно зашевелился, скосил глаза на хозяина кабинета и спросил шепотом:
– Меня опять уведут в тюрьму?
– Я тут не хозяин, – развел руки Горецкий, – от меня ничего не зависит. Пока не отыщется убийца полковника Шмидта, боюсь, что турки вас из тюрьмы не выпустят. Да, кстати, лица напавших на вас офицеров вы не разглядели, но хоть как-то можете их описать? Рост, голоса…
– Голоса не помню, а рост… когда лежишь, рост правильно не определить.
– Ах да, – с досадой согласился Горецкий, – вот хотя бы портсигар… Что вы можете сказать о портсигаре?
– Золотой, несомненно, – тяжелый и блестел даже в темноте, – на крышке выгравирован не то вензель, не то еще какой-то узор…
– И на том спасибо, – со вздохом сказал Горецкий. – Что ж, есаул, не могу желать вам всего доброго… – Он протянул руку к звонку, вызывающему охрану, но помедлил немного, глядя на арестованного.
Есаул смотрел обреченно, но не произнес ни слова.
– Вот вам немного денег, – полковник достал из кармана несколько купюр, – это не благодеяние, просто я не согласен с турецкими законами о содержании арестованных, – тут Горецкий вежливо кивнул поднявшему голову Джафару, – а уж сумеете ли вы отстоять эти деньги в камере, зависит от вас. Не благодарите.
