Наталья Александрова - Закат на Босфоре
– Я сказал уже, – в голосе Джафара не слышалось недовольства, он по-прежнему был тускл и негромок, – что больше всего ненавидит тех, с кем долго прожил вместе. Негров убивают зачастую белые, но только те, кто вырос в южных американских штатах, а отнюдь не в Гренландии. Сколько я знаю ваших соотечественников – нет на свете такого народа, который был бы более враждебен к русским, чем сами русские…
Горецкий откинулся назад, больно ударившись о жесткую спинку стула, и горестно склонил голову:
– Вынужден с вами согласиться. Ни один народ не ненавидит нас так, как мы сами. Что ж, я сейчас же займусь расследованием и сделаю все, что в моих силах. Что-то подсказывает мне, что убийца не остановится на достигнутом. И, поскольку протокола осмотра тел, которые находятся в анатомическом театре, придется ждать до вечера, я предлагаю допросить еще раз есаула Чернова.
– Время обеда, – любезно напомнил Джафар.
– Да, неразумно начинать сложное дело на голодный желудок, – согласился полковник.
Он секунду помедлил, внезапно осознав, что ему не хочется обедать вместе с Джафаром Карманли, что он вообще не может себе представить, как тот ест, спит и делает все остальное. Было такое впечатление, что помощник начальника полиции живет только в этом кабинете, а по окончании рабочего дня исчезает из него в небытие, чтобы утром снова возникнуть за столом из ничего. Полковник Горецкий решил немедленно взять себя в руки, но Джафар уже вызвал полицейского и, улыбаясь одними губами, что означало у него крайнюю степень вежливости, велел проводить полковника к выходу с тем, чтобы встретить его через час. Горецкий сдержал готовый вырваться вздох облегчения и ушел обедать.
Поел он в находившемся неподалеку греческом ресторанчике без всякого аппетита, потому что хоть и кормили в этом месте отменно, но все блюда показались полковнику невкусными. Только за кофе – очень крепким и очень сладким, который он еще с крымских времен привык пить по-турецки – запивая ледяной минеральной водой, – полковник Горецкий несколько просветлел лицом и предался легкой задумчивости.
– Маниак, – бормотал он тихонько себе под нос, – хм… маниак? С чего это в Константинополе взяться маниаку? Да еще русскому…
Бывало там, в России, в его практике всякое – не зря профессор Горецкий считался в свое время лучшим в Петербурге специалистом по уголовному праву. Память у него была очень хорошая, так что сейчас он сразу вспомнил подходящие дела. М-да, маниак. Что ж, все может быть… Горецкий прислушался к себе и понял, что не верит ни в какого маниака. Впрочем, в данный момент следовало отложить в сторону интуицию и рассуждать логически.
Джафар Карманли сообщил ему о пяти одинаковых убийствах, вернее о четырех, потому что сутенера и проститутку убили вместе. Пока что связывает все эти убийства только одно: смерть от удара в затылок шилом или другим острым предметом. Полковник на мгновение усомнился: не может ли быть, чтобы Джафар нарочно подсунул ему эти убийства, чтобы увести его с правильного пути, отвлечь от расследования убийства полковника Шмидта? Он подумал еще немного и решил, что этого не может быть. Несмотря на довольно неприятные внешность и повадки, Джафар производил впечатление добросовестного полицейского, он был заинтересован в раскрытии убийства полковника Шмидта так же, как и Горецкий. Итак, все мертвые – русские. И вот это-то и настораживало, потому что опыт профессора Горецкого говорил о том, что для маниака такой связи недостаточно. Ну, допустим, Джек-Потрошитель убивал молодых женщин легкого поведения… Как ни ужасно это звучит, но логика в его действиях была. А в этом деле? Ротмистр Русской армии, старый ростовщик, полковник Шмидт и проститутка со своим сутенером. Неоднородная компания… И если проститутку, старика и даже ротмистра неизвестному было убить легко, потому что никто ими не интересовался и не охранял, то с полковником Шмидтом дело обстояло совершенно по-другому. Убийца подгадал момент, когда полковник отослал своего охранника. Зачем он это сделал? Вот с этого Горецкий и начнет допрос есаула Чернова.
Высокий человек в хорошо пошитом английском френче без погон щедро расплатился с хозяином ресторанчика, который сам обслуживал важных посетителей, а что этот клиент – важный, он угадал, как только тот вошел. Военный поблагодарил хозяина по-гречески и вышел на улицу. Годы сделали его походку несколько тяжеловатой, но видно было, что человек еще крепок и не скоро поддастся старости. Хозяин ресторана проводил его взглядом через открытую дверь, заметил, что тот вошел в здание полиции, и удовлетворенно улыбнулся. Он не ошибся: его посетитель очень важная персона!
Джафар Карманли по-прежнему сидел в своем кабинете и что-то писал.
– Вы пришли вовремя, – констатировал он, не поднимая головы, – сейчас приведут Чернова.
За дверью раздался шум, возня, и здоровенный турецкий полицейский втолкнул в комнату нечто, что недавно было есаулом Черновым. Малиновая некогда черкеска, вернее, то, что от нее осталось, висела на теле вошедшего, как на вешалке. Щеки его ввалились, глаза лихорадочно блестели и беспокойно перебегали с Джафара на полковника. Лицо было какого-то желтого цвета, и, внимательно приглядевшись, Горецкий обнаружил, что оно все покрыто заживающими синяками.
От толчка полицейского есаул не удержался и сполз на пол возле стены. Джафар махнул рукой, отпуская конвоира, и пристально посмотрел на Чернова.
– Встать! – проговорил он тихо, одними губами, но арестованный услышал и со стоном начал приподниматься.
– Молчать! – так же тихо приказал Джафар.
Есаул встал с трудом, держась за стену.
– Хм, однако! – решил напомнить о себе полковник Горецкий. – Вы говорили, уважаемый Джафар-эфенди, что условия содержания есаула вполне сносные. Но я, признаться, удивлен.
– Условия обычные – те, в которых содержатся иноверцы. Разумеется, они отличаются от тех, в которых содержатся подданные Османской империи, – невозмутимо отвечал турок. – Камеры сухие, но, конечно, в них много народа. Два раза в день дают воду.
– А еду? – Горецкий против воли повысил голос, так как вдруг заметил, что есаул до крайности истощен. – Вы что же, не кормите арестованных?
– Они могут сами купить себе еду, на свои деньги. Государство не обязано кормить преступников.
«Ай да басурманы! – мысленно воскликнул Горецкий. – Ну и законы у них…»
– Деньги отобрали, – прошептал у стены есаул.
– Кто разрешил говорить? – опять Джафар произнес эти слова тихо, но арестованный вздрогнул, как от крика.
– Сколько дней голодаете? – отрывисто спросил Горецкий.
– Сколько сижу… Четыре дня…
– Хм… Видите ли в чем дело, уважаемый Джафар-эфенди, – начал Горецкий, тщательно подбирая слова, – я никак не хочу критиковать ваши методы, но не кажется ли вам, что весьма неразумно морить голодом важного свидетеля? Если бы сегодня я не решил провести допрос, есаул, пожалуй, мог бы и…
– Тюрьма – это не мое ведомство, – равнодушно ответил Джафар, – там есть свое начальство.
– М-н-да… – слегка задумался Горецкий. – Вы разрешите? – Он вытащил из кармана плитку бельгийского шоколада, которую купил утром, намереваясь навестить Варю Ордынцеву в госпитале.
Есаул Чернов встрепенулся, схватил плитку, но, под строгим взглядом Горецкого, стал есть медленно, не спеша отламывая по кусочку.
– Итак, – начал Горецкий по-французски, чтобы было понятно Джафару, – я пока не буду спрашивать вас, отчего вы не разглядели трех офицеров, избивших вас на улице Османли, я спрошу вас о другом: отчего ваш начальник, полковник Шмидт, так обеспокоился разговором, что произошел у него с пьяным капитаном Лихачевым? А ведь он был обеспокоен, иначе не послал бы вас за ним проследить. И помните, что я не удовлетворюсь простым ответом «не знаю». Вы должны дать мне информацию, в противном случае я не сумею ничего для вас сделать, и вы, есаул, как это ни прискорбно, сгниете заживо в турецкой тюрьме.
– Раньше я умру от голода, – усмехнулся Чернов, немного приободрившийся после шоколада. – Вы не беспокойтесь, господин… полковник. Я слышал о вас от Шмидта, – пояснил он в ответ на вопрошающий взгляд Горецкого и перешел на русский. – Так вот, там, в тюрьме, я очень хорошо понял, что после смерти полковника я совершенно никому не нужен. Турки считают нас пылью под ногами. Никаких прав я здесь не имею. На голодный желудок, знаете ли, хорошо думается. И я, конечно, расскажу вам все, что знаю, но нельзя ли что-то сделать насчет моего освобождения?
– Отвечу откровенно: сделать для вас я сейчас могу мало, – по-французски ответил Горецкий. – Дело в том, что сидите вы как свидетель, ибо капитана Лихачева, похоже, утопили в тот же день, когда убили полковника Шмидта. Турецкая полиция не хочет, чтобы вас постигла та же участь, поэтому вас взяли под стражу.
