Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2
С минуту Горбун стоял на месте, вертел головой во все стороны. Наконец, успокоился, зашагал дальше.
На той стороне мостика – Масе было видно – возникла серая тень. Ступила в чёрную лужу, да и застряла.
Ещё бы! Смолу Маса покупал лично. Выбрал самую паршивую, пожиже, а уж липкая – не отклеишься.
Блеснул отсвет – это, надо думать, прилипший агент просигналил своим. Возникли ещё три тени. Мечутся на берегу, а что делать не знают. Один было сунулся и тоже прилип насмерть.
Вот Сэмуси оглянулся, полюбовался картиной, пожал плечами, да и пошёл себе дальше. Ему-то что. Знает, наверное, что и впереди агенты есть.
Когда Горбун подошёл к самой реке, Маса зарычал и выкатился ему навстречу. В руке держал вакидзаси, короткий меч, и размахивал им так, что любо-дорого было посмотреть, как сверкал клинок в свете фонаря.
– За Тёбэй-гуми! – крикнул Маса, но не слишком громко: чтоб Сэмуси услышал, а прилипшие полицейские нет. – Узнал, Горбатый? Конец тебе!
Нарочно выскочил раньше, чем следовало, если б хотел в самом деле зарезать гада.
Сэмуси успел и шарахнуться, и вытащить револьвер, подлое оружие трусов. Но Маса револьвера не испугался – знал, что главный полицейский агент, ловкий человек, ещё позавчера тайком подточил курок.
Горбун щёлкнул раз, щёлкнул другой, а в третий раз щёлкать не стал, развернулся и пустился наутёк. Сначала назад, к маленькому мосту. Потом сообразил, что увязнет в смоле и агенты не спасут, дёрнулся вправо, куда и следовало.
Маса его догнал и для пущего страху рубанул по руке, повыше локтя – самым кончиком. Горбун вскрикнул, отпрыгнул в сторону и уж больше не сомневался, дунул через пустырь, в темноту. Пустырь был большой, тянулся до самой Тобэмуры, где казнят преступников и после на шестах выставляют их отрубленные головы. Раньше, в бытность Барсуком, Маса был уверен, что рано или поздно тоже не минует Тобэмуры, будет пялиться сверху мёртвыми глазами, пугать прохожих. Теперь-то уж вряд ли. Голове Сибаты Масахиро, вассала господина Фандорина, на шесте делать нечего.
Пару раз он рассёк воздух у самого затылка Сэмуси, а потом споткнулся, растянулся на земле. Нарочно заругался, будто здорово ногу ушиб. И теперь побежал уже медленнее, прихрамывая.
Кричал:
– Стой! Стой, трус! Всё равно не уйдёшь!
Но Горбуну уже должно было стать ясно, что уйдёт – причём не только от незадачливого мстителя, но и от агентов йокогамской полиции. Для того и место такое выбрано: на пустыре далеко видать, бежит сзади кто или нет.
Прокричав последнее, беспомощное:
– Ничего, в следующий раз я тебя прикончу! – Маса остановился.
Пустырь хоть и длинный, но деться с него Горбуну некуда, потому что справа река, а слева канал. На дальнем же конце, где мост к Тобэмуре, в кустах сидит Сирота-сан. Он, конечно, человек учёный, но в таких делах опыта не имеет. Нужно ему помочь.
Маса вытер рукавом пот, побежал к берегу Ёсидагавы. Там стояла лодка. Несколько взмахов шеста – и ты уже на той стороне. Если припустить со всех ног, то поспеешь как раз вовремя, это короче, чем через пустырь. Ну а припозднишься – на то там Сирота-сан. Покажет, куда повернул Сэмуси.
Нос лодки взрезал маслянистую, чёрную воду. Маса отталкивался шестом от упругого дна и приговаривал: «Ии-дзя-най-ка! Ии-дзя-най-ка!»
Фандоринскому камердинеру было очень весело. Золотая голова у господина. Ему бы в якудзу – большую карьеру мог бы сделать.
Ах, до чего ж потешно барахтались в смоле полицейские!
* * *Дождь закончился, на небе проступила россыпь звёзд, с каждой минутой делаясь всё ярче и ярче.
Эраст Петрович шёл домой медленно, потому что смотрел не под ноги, а вверх, любовался астральной иллюминацией. Особенно красиво лучилась одна звезда, разместившаяся у самого края небосклона. Её свет был голубоватым и печальным. Знания титулярного советника по части светил и созвездий были скудны: он умел распознавать лишь двух медведиц, Большую и Малую, поэтому название голубой искорки оставалось для него загадкой. Фандорин решил: пускай это будет Сириус.
Настроение у вице-консула было ровным и безмятежным. Что сделано, то сделано, теперь ничего не изменишь. Начальник следствия бесцеремонно и с умыслом нанёс оскорбление Закону: помешал работе полиции и помог скрыться человеку, подозреваемому в тяжком государственном преступлении. Если Сэмуси уйдёт от Масы и Сироты, останется лишь одно – признаться, а вслед за тем позорная отставка и, вероятно, суд.
Войдя в свою пустую квартиру, Эраст Петрович снял сюртук, брюки, в одной рубашке сел в гостиной. Свет зажигать не стал. Некоторое время спустя вдруг щёлкнул пальцами, словно ему в голову пришла какая-то удачная идея, но результат озарения был странен: Фандорин всего лишь надел на волосы сеточку и стянул наусником верхнюю губу, предварительно подкрутив усики щипцами. Бог весть, зачем он всё это проделал – ложиться в постель молодой человек явно не собирался, даже в спальню не входил.
С полчаса титулярный советник просидел в кресле безо всякого смысла, вертя в руках незажженную сигару. Потом позвонили в дверь.
Эраст Петрович кивнул, будто именно этого и ждал. Вместо того чтобы натянуть брюки, сделал нечто противоположное – снял рубашку.
Колокольчик затрезвонил снова, уже громче. Вице-консул не спеша вдел руки в рукава шёлкового халата, завязал пояс с кистями. Встал перед зеркалом, изобразил зевок.
Лишь после этого, наконец, зажёг керосиновую лампу и направился в прихожую.
– Асагава, вы? – спросил он заспанным голосом, увидев за порогом инспектора. – Что стряслось? Я отпустил слугу, поэтому сам… Да что вы з-застыли?
Но японец не вошёл. Он отрывисто поклонился и срывающимся голосом произнёс:
– Мне нет прощения… Мои люди упустили Сэмуси. Я… Мне нечего сказать в своё оправдание.
Свет лампы падал на несчастное лицо Асагавы. Потерянное лицо, подумал Эраст Петрович, и ему сделалось жалко инспектора, для которого потерять лицо перед иностранцем наверняка было вдвойне мучительно. Однако обстоятельства требовали жёсткости – иначе пришлось бы вступать в объяснения и неминуемо лгать.
Вице-коснул мысленно досчитал до двадцати, потом, не говоря ни слова, захлопнул перед носом у японца дверь.
Теперь можно было идти в спальню. От Масы и Сироты раньше утра вестей не будет. Неплохо бы хоть немного поспать – завтра, вероятно, будет напряжённый день.
Но возбуждение улеглось ещё не вполне. Чувствуя, что сразу уснуть не удастся, Фандорин взял в гостиной второй том «Фрегата Паллада» – самого лучшего чтения на сон грядущий.
Газовый рожок в спальне зашипел, но не зажёгся. Эраст Петрович не удивился – газовое освещение в Йокогаме появилось недавно и работало не идеальным образом. На такой случай у кровати имелся подсвечник.
Молодой человек в кромешной тьме дошёл до столика, нащупал спички.
Комната озарилась мягким, подрагивающим светом.
Фандорин скинул на пол халат, обернулся и вскрикнул.
В постели, опершись о подушку локтем, лежала О-Юми и смотрела на него неподвижным мерцающим взглядом. На спинке кровати, в ногах, висели платье, лиф, шёлковые чулки. Из-под сползшего одеяла ослепительно белело круглое плечо.
Видение приподнялось, отчего одеяло соскользнуло к поясу, гибкая рука дотянулась до канделябра, поднесла его к губам – и снова стало темно.
Эраст Петрович чуть не застонал – исчезновение прекрасной химеры отозвалось в нем пронзительной болью.
Он осторожно вытянул руку, боясь, что не найдёт во тьме ничего кроме пустоты. Но пальцы коснулись горячего, гладкого, живого.
Хриплый голос сказал:
– Я уж думала, ты никогда сюда не войдёшь…
Зашелестела простыня, нежные, но удивительно сильные руки обняли Фандорина за шею, притянули к себе.
У Эраста Петровича бешено застучало в висках от аромата кожи и волос.
– Откуда вы… – прошептал он, задыхаясь, и не закончил – горячие губы закрыли ему рот.
Больше в спальне не было произнесено ни слова. В мире, куда утянули титулярного советника мягкие руки и благоуханные губы, никаких слов не существовало и существовать не могло, они только помешали бы, разрушив колдовство.
После недавнего калькуттского приключения, повлекшего за собой опоздание к пароходу, Эраст Петрович считал себя опытным, видавшим виды мужчиной, однако в объятьях О-Юми он чувствовал себя не мужчиной, а каким-то невиданным музыкальным инструментом – то чарующей флейтой, то божественной скрипкой, то сладостной свирелью, и волшебная исполнительница виртуозно играла сразу на них на всех, поверяя земной алгеброй небесную гармонию.
В кратких антрактах опьяневший вице-консул пытался что-то лепетать, но ответом были лишь поцелуи, лёгкие касания, тихий смех.
Когда в окно стали проникать серые полоски рассвета, Фандорин невероятным усилием воли полувынырнул из дурмана. Сил хватило на один-единственный вопрос – самый важный, всё прочее не имело значения. Он взял её ладонями за виски – так, чтобы огромные, наполненные таинственным светом глаза были совсем близко.
