Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2
Вчера вечером, вернувшись домой из полиции, молодой человек обнаружил в спальне, на столике, сильно надушённый конверт без какой-либо надписи. Распечатал – внутри розовый листок. На нем старательным почерком, с виньетками и загогулинками четыре строчки:
Беда пришла, нет уж мочи сердцу,Явись скорей, спаси меня!А коль не явишься, то знай,Что погибаю чрез тебя.
Озадаченный, Фандорин пошёл справиться у Масы. Показал ему конверт, и слуга изобразил маленькую пантомиму: длинную косу, большие круглые глаза, два шара перед грудью. «Девица Благолепова», догадался Эраст Петрович. И тут же вспомнил, как она обещала переписать ему свой любимый стишок из альбома, сочинённый кондуктором со «Святого Пафнутия». Сунул листок в первую попавшуюся книгу и думать о нем забыл.
А тут, оказывается, разыгрывалась нешуточная душевная драма.
– Если вы любите госпожу Благолепову, если у вас бла-го-родные намерения, я удалюсь в сторону… Я же понимаю: вы её со-о-те-чест-венник, вы красивый, богатый, а что могу ей предложить я? – Сирота страшно волновался, трудные слова произносил с особой тщательностью, а в глаза Фандорину не смотрел, опустил голову к самой груди. – Но если… – Его голос задрожал. – Но если вы намерены воспользоваться без-за-щит-ностью одинокой девушки… Хотите?
– Что хочу? – не поспевал за ходом беседы титулярный советник, которому дедукция давалась куда легче, чем интимные разговоры.
– Воспользоваться без-за-щит-ностью одинокой девушки?
– Нет, не хочу.
– Совсем-совсем? Только честно!
Эраст Петрович задумался, чтобы получилось совсем честно. Вспомнил толстую косу девицы Благолеповой, её коровьи глаза, альбомный стишок.
– Совсем.
– Значит, у вас бла-го-родные намерения? – ещё больше помрачнел бедный письмоводитель. – Вы будете делать Софье Диогеновне пред-ло-же-ние?
– Да с какой стати! – Фандорин начинал сердиться. – Мне нет до неё никакого дела!
Сирота на миг поднял просветлевшее лицо, но тут же подозрительно прищурился.
– И вы отправились в «Ракуэн», рисковали там жизнью, а теперь платите ей жалованье из соб-ствен-ного кармана не потому, что её любите?
Эрасту Петровичу вдруг стало его жалко.
– И в мыслях не держал, – мягко сказал вице-консул. – Уверяю вас. Я не нахожу в госпоже Благолеповой ровным счётом ничего… – Он запнулся, не желая ранить чувства влюблённого письмоводителя. – Нет, то есть она, конечно, очень м-мила и, так сказать…
– Она – лучшая девушка на свете! – строго прервал вице-консула Сирота. – Она… она – капитанская дочка! Как Маша Миронова! Но, если вы не любите Софью Диогеновну, зачем вы столько для неё сделали?
– Да как же я мог этого не сделать? Вы сами говорите: одинокая, беззащитная, в чужой стране…
Сирота вздохнул и торжественно объявил:
– Я люблю госпожу Благолепову.
– Я уже д-догадался.
Внезапно японец торжественно поклонился – да не на европейский манер, одним подбородком, а в пояс. И распрямился не сразу, а секунд через пять.
Теперь он смотрел Фандорину прямо в лицо, в глазах блестели слезы. От волнения все "л" и "р" снова полезли друг на друга.
– Вы браголодный черовек, господин вице-консур. Я навеки ваш доржник!
Скоро у меня будет пол-Японии вечных должников, мысленно сыронизировал Эраст Петрович, не желая признаваться себе, что растроган.
– Одно горько, – вздохнул Сирота. – Я никогда не смогу отпратить за ваше браголодство.
– Очень даже можете. – Титулярный советник взял его за локоть. – Пойдёмте-ка ко мне на квартиру. А то опять этот чёртов с-сливовый дождь полил.
Грех открывать зонт,Когда небо сочитсяСливовым дождём.
Звезда Сириус
Ночь пахла дёгтем и тиной – это оттого, что совсем рядом плескалась грязная речка Ёсидагава, стиснутая меж годаунами и грузовыми причалами.
Камердинер Эраста Петровича сидел в условленном месте, под деревянным мостом, думал о превратностях судьбы и ждал. Когда появится Сэмуси, господин завоет по-собачьи – Маса сам его учил. Целый час делали рэнсю на два голоса, пока в консульство не пришли от соседей и не сказали, что будут жаловаться в полицию на русских, если те не перестанут мучить бедного пёсика. Рэнсю пришлось закончить, но у господина получалось уже вполне прилично.
Собак в городе Йокогаме много, и по ночам они воют часто, так что ни Сэмуси, ни полицейские агенты не насторожатся. Главная забота другая – не перепутать бы с настоящей собакой. Но Маса надеялся, что не спутает. Уж вассалу-то стыдно не отличить благородный голос своего господина от воя дворняги.
Сидеть под мостом нужно было очень тихо, не шевелясь, но это Маса умел. Сколько раз в прежней жизни, ещё будучи подмастерьем в почтенной банде Тёбэй-гуми, сиживал и в дозоре, и в засаде. Это совсем нескучно, потому что умному человеку всегда найдётся, о чем подумать.
Шуметь и шевелиться было никак нельзя, потому что на мосту, почти что прямо над самой головой у Масы, торчал агент, переодетый нищим. Когда проходил какой-нибудь поздний прохожий, агент начинал гнусавить сутры, и очень натурально – пару раз о настил звякнула медная монетка. Интересно, сдаёт он потом милостыню начальнику или нет? И если сдаёт, поступают ли медяки в императорскую казну?
Ищейки расставлены по всей дороге, что ведёт от «Ракуэна» к дому Сэмуси: по одному агенту на каждом перекрёстке. Кто в подворотне затаился, кто в канаве. За Горбуном крадётся главный агент, самый опытный. Он закутан в серый плащ, на ногах у него бесшумные войлочные туфли, а прятаться он умеет так быстро, что сколько ни оглядывайся, никого сзади не заметишь.
Отстав от главного агента на полсотни шагов, идут ещё трое – на всякий случай, если возникнет какая-нибудь непредвиденность. Тогда старший мигнёт из-под плаща фонарём, и те трое сразу подбегут.
Вот как крепко следят за Сэмуси, никуда ему от агентов не деться. Но господин с Масой подумали-подумали и придумали. Как только вдали раздастся вой вице-консула Российской империи, Маса должен будет…
Но тут вдали и в самом деле раздалось завывание, немедленно опознанное фандоринским камердинером. Выл Эраст Петрович вполне достоверно, и всё же не так, как безродные йокогамские шавки – было в этом меланхоличном звуке нечто породистое, будто издавал его бладхаунд или, по меньшей мере, бассет.
Нужно было переходить от размышлений к действию.
Маса бесшумно просеменил под настилом, чтобы оказаться за спиной у «нищего». Сделал три шажка на цыпочках, а когда агент обернулся на шорох, скакнул вперёд и мягко шлёпнул его ребром ладони пониже уха. «Нищий» всхлипнул, повалился на бок. Из чашки высыпалась целая горсть меди.
Монетки Маса забрал себе – для достоверности и вообще, пригодятся. Его императорское величество как-нибудь обойдётся.
Присел в тени перил, возле бесчувственного тела, стал смотреть.
Накрапывал мелкий дождик, но угол, откуда должен появиться Сэмуси, был освещён двумя фонарями. Горбун пройдёт по маленькому мосту, перекинутому через канал, потом пересечёт пустырь и выйдет к мосту через Ёсидагаву. Справа от него, стало быть, окажется слияние речки и канала, впереди один мост, сзади другой, а слева – ничего, только тёмный пустырь. В чем и состоит главный смысл плана.
Вот показался бесформенный приземистый силуэт. Горбун шёл грузной, тяжёлой походкой, немного переваливаясь с боку на бок.
Наверно, нелегко горб таскать, подумал Маса. А жить с этаким уродством разве легко? В детстве, наверно, мальчишки дразнили. Подрос – девушки воротили нос. Потому-то Сэмуси и получился такой подлый и злой. А может, вовсе не поэтому. На улице, где рос Маса, тоже был один горбун, подметальщик. Ещё горбатей этого, еле ковылял. Но был добрый, все его любили. И говорили: он такой хороший, потому что Будда его горбом одарил. Не в горбе дело, а в том, какое у человека кокоро. Если кокоро правильное, от горба станешь только лучше, а если гнилое – возненавидишь весь белый свет.
Тем временем обладатель злого кокоро миновал маленький мост.
Слуга Эраста Петровича сказал себе: «Сейчас господин дёрнет за верёвку» – и в тот же миг раздался грохот. Повозка, что стояла на мостике, ни с того ни с сего накренилась – видно, треснула ось. Большая бочка, стоявшая на телеге, грохнулась наземь, лопнула, из неё потекла густая чёрная смола, залила весь настил – ни пройти, ни проехать…
Сэмуси проворно обернулся на грохот, сунул руку за пазуху, но увидел, что ничего угрожающего не происходит. Рядом не было ни души. Должно быть, возчик с вечера оставил свой товар неподалёку от рынка, а сам засел в какой-нибудь близлежащей харчевне, где можно и подкрепиться и переночевать. А курума у него старая, ветхая, возьми да и сломайся.
С минуту Горбун стоял на месте, вертел головой во все стороны. Наконец, успокоился, зашагал дальше.
