Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской
— Скоро будет водопад! — прокричал Малькамо. — Нужно прибить плот к берегу. Это опасно!
— А как мы будем волочь плот по берегу?
— Нужно доплыть до португальского моста, а там можно и по берегу.
— Что это за мост? — спросила я.
— Он переброшен сразу после Тис-Ысата, построен португальскими миссионерами в 18 веке. А водопад — очень серьезное препятствие. Я даже не знаю, как мы его пройдем.
Не успел Малькамо произнести последние слова, как наш плот тряхнуло и мы свалились, словно с небольшой горки. Хорошо, что все вещи были привязаны, а мы сами крепко держались за ремни с двух сторон плота.
— Весла, весла не потеряйте! — крикнул Аршинов.
— Барин, может вправо грести, там, навроде, поспокойнее будет? — закричал Григорий.
— Делай, как знаешь!
Нас снова тряхнуло, на этот раз сильнее. Рев воды все усиливался, ничего не было слышно, в воздухе стояла мелкая водяная пыль.
— Не успеваем в сторону от водопада! Держитесь крепче!
Последнее, что я услышала перед тем, как пучина поглотила меня, это молитву Автонома…
На водопады хорошо любоваться, когда стоишь в отдалении от него, на твердой земле. На тебе прорезиненный макинтош,[59] перчатки и зонтик. Воздух свеж и прохладен. Скоро ты пойдешь пить горячий шоколад и, снимая с себя тяжелый плащ, скажешь со вздохом: "Конечно, это удивительное явление природы, такая мощь! И все же как хорошо, что нас там нет".
Но мы, в отличие от стороннего наблюдателя, оказались в самой высокой точке водопада. Словно решив посмеяться над нами, Тис-Ысат бросил под наш катамаран огромный валун, который застрял между пробковыми бревнами. Плот резко затормозил, нас кинуло вперед и все одновременно закричали от ужаса: перед нами расстилалась пропасть, в которую низвергались бушующие воды. Катамаран недолго оставался в покое, волны со всех сторон били со страшной силой, задняя часть плота поднялась, и мы кувырком понеслись навстречу своей гибели.
Странно, что я не потеряла сознания. Сердце ухало оттого, что я неслась с высоты вниз, но страха не было. Была какая-то эйфория, бездонное счастье переполняло меня, и я не думала о том, что могу вот сейчас напороться на острые камни.
Судьба оказалась ко мне милостивой: меня вынесло в спокойное место, недалеко от берега. Приложив все усилия, я поплыла к нему, и скоро взбиралась по скользким от ила камням.
Никого вокруг не было. Оказавшись одной, без припасов, в мокром платье, на пустынном берегу, я отчаялась. Меня стала бить сильная дрожь. Неужели только я спаслась в этом происшествии? А как же мои друзья? Что с ними? Я вглядывалась вдаль, пытаясь заметить хоть какое-то движение, или услышать крики о помощи, но только рев водопада был мне ответом.
Надо было что-то предпринять. Несмотря на то, что солнце стояло высоко, мне было холодно. Для начала надо было высушить платье. Увидев заросли кустов, я сняла с себя юбку, блузку, чулки и, подумав, нижнюю рубашку тоже. Одежду я распялила на кустах, подставив ее солнечным лучам, и тут почувствовала страшный голод. Положение мое становилось все хуже.
На берегу я заметила какие-то кусты с красными плодами на них и решила подойти поближе. Только я сорвала несколько ягод, как почувствовала некое шевеление. Оглянулась и тут ноги у меня подкосились: из зарослей вылезал крокодил. За ним еще два, поменьше. Я помертвела.
Страшные ящеры приближались, разевая на ходу пасти. Мне показалось даже, что они ухмыляются.
Забыв обо все на свете, я бросилась бежать, хлюпая в ботинках на босу ногу. Крокодилы поспевали за мной. Оказывается, они могли передвигаться быстро. Я бежала от берега, надеясь, что они отстанут, но боялась обернуться, и от этого бежала еще быстрее.
Внезапно под ноги попался камень. Я споткнулась и полетела вперед, ободрав коленки. На лету я перевернулась и увидела, что никакие крокодилы за мной не гонятся. Неужели привиделось? Нет, я не настолько повредилась умом.
Коленки болели. Плечи припекало яркое солнце. Из одежды на мне были надеты панталоны, разорванные в нескольких местах, полотняный лиф и ботинки. Остальное осталось на берегу, куда я не вернусь ни за какие коврижки.
И тут я совершило то, чего я не делала уже много лет: я принялась рыдать. Причем совершенно неожиданно. Как же я жалела себя: зачем я здесь, в этой далекой африканской стране? Почему не погибла вместе с остальными? Что я буду делать? Как выживу? Хотелось пить, но в реке крокодилы. Что я на себя надену? Я рыдала и слезам не была конца — они текли, разъедая лицо и щеки. Нос распух, а глаза ничего не видели. Я упала ничком на землю, мне не хотелось жить. Пусть меня сожрут крокодилы, пусть меня сожжет солнце, мне было все равно. Все погибли, и Малькамо тоже. Зачем мне жить?
Кто-то потряс меня за плечо. Я подняла голову и увидела двух эфиопов. Они стояли и переговаривались, глядя на меня. Один из них что-то спросил. Я не поняла. У них было совсем другое наречие.
— Амхари? — спросила я.
Он отрицательно покачал головой:
— Тиграи.
Если я на амхарском знала несколько слов, то этот язык мне был вовсе неизвестен.
Сделав руками движение, словно пью, я протянула руку и показала на калебасу, висящую на поясе у одного из них. Тот отцепил ее и дал мне. В калебасе оказалась речная вода с чуть тухловатым привкусом. Я с наслаждением выпила всю воду, до последнего глотка.
Второй эфиоп снял с себя верхнее покрывало и протянул мне. Я с наслаждением закуталась. Жизнь уже не казалась мне такой постылой.
До деревни мы шли около часа вдоль реки. Я пыталась на пальцах объяснить моим спасителям, что мои спутники пропали в водопаде, что их надо найти, вдруг они спаслись и не знают, куда попали и как выбраться, но эфиопы не понимали. Они размеренно шли по берегу, усеянному острыми камешками, и казалось, что их несут не ноги, а паровозные шатуны — так плавен был их ход. Я не поспевала за ними в мокрых ботинках, ступни болели от волдырей, но они не останавливались, словно не понимали, что можно затрудняться идти.
Наконец показались конусные крыши деревни. На последнем издыхании я села на камень около одного из домов и с наслаждением вытянула горевшие огнем ноги. Меня окружила стайка женщин и детей. Они рассматривали мои красные пятки и цокали языками. Одна эфиопка, постарше, принесла какую-то мутную жидкость в тыквенной чаше и вылила мне на ноги. Немного полегчало.
— Амхари? — опять спросила я, надеясь, что в деревне найдется кто-то понимающий хотя бы пару слов на этом языке.
Вперед вышла женщина. У нее были более тонкие черты лица, а цвет кожи светлее, чем у других жителей деревни.
— Амхари, — кивнула она, тыча себя в грудь. — Фитфит.
Я поняла, что ее так зовут.
— Полина, — я тоже показала на себя.
— По-ли-на… — повторила она, протягивая слоги. Первый контакт был налажен.
Я обрадовалась. Путая русские, французские слова с амхарскими, я рассказала ей, что я не одна, что со мной еще мужчины и одна женщина. "Мужчины?", — переспросила она. Я кивнула. Фитфит оставила меня и ушла.
Она вернулась с тремя стариками. Старики расположились напротив меня и принялись обмахиваться кисточками из выбеленного конского волоса. Фитфит горячо что-то им доказывала, время от времени показывая в мою сторону.
Наконец, один из стариков, с реденькой седой бородкой что-то спросил. Фитфит обернулась ко мне и на пальцах попросила показать, сколько человек пропало. Я показала восемь пальцев — семеро мужчин и одна женщина. Фитфит показала старикам семь пальцев. Они переглянулись, поднялись и ушли.
Вскоре около дюжины мужчин отправились в сторону реки. Я поняла, что мои усилия увенчались успехом — это была поисковая экспедиция.
У меня даже ноги перестали болеть, а может быть, это подействовала мутная жидкость, которую на меня вылили. Поэтому я решила осмотреть деревню.
С самого начала меня поразила одна особенность — везде были только женщины, не считая тех стариков, пришедших посмотреть на мня. Неужели та дюжина, отправившаяся на поиски катамарана, и есть мужское население деревни? Скорей всего, именно поэтому старики так заинтересовались моим сообщением.
Женщин я насчитала около восьмидесяти. Старухи смотрели за детьми, причем я не видела ни одного грудного младенца — обычно матери носят их, привязывая к спине. Молодые женщины, как одна, были с обезображенными губами, растянутыми посторонними предметами, или с воткнутыми в них короткими стрелами.
И все худые, со впалыми щеками, отвисшей грудью и тонкими руками, ребра, волнистые как стиральная доска. И то, что я видела, заставило меня проглотить слюну и не просить есть, так как я понимала, что в деревне голод.
Ко мне подошла Фитфит и я жестами попросила ее дать мне место поспать. Она отвела меня в одну из хижин, показала на циновку, куда я и свалилась от усталости и переутомления.
