Николай Свечин - Московский апокалипсис
Унтер-офицер задумался.
– Неохота храм Божий жечь… Нет ли другого плана?
– Иначе никак. Только людей зря погубим.
– А вдруг у них особенной бумаги ещё где запас?
– Того мы не знаем, но по уму ежели рассудить, то едва ли. Вещь редкая, дорогая, хранится при станке неподалёку. Из самой Франции везли, не иначе. Спалим её – станку конец. На газетной бумаге ассигнации не сделаешь – мужики не примут!
– Соглашусь, Осип Мартынович. Что требуется от нас?
– Один хороший стрелок, чтобы не подпускал гарнизон к церкви. Как она загорится, солдаты полезут тушить. А там их – рота! Хотя бы на пять минут задержать…
– Сам встану. Ещё чего?
– Зажигательных снарядов ни одного не осталось, все потратили. А надобно так запалить, чтобы через те самые пять минут тушить было уже бесполезно.
Егерь отошёл в угол, порылся и принёс два чурака. Пётр узнал их – точно такой же он видел второго сентября в руках у “хозяина Бутырки”.
– Аглицкое изобретение, – пояснил егерь Ахлестышеву. – В воде горит! Внутри смесь серы, пороха и фосфора.
– Откуда они взялись? – спросил каторжник, осторожно трогая загадочный снаряд.
– Граф Ростопчин спроворил. У него в имении, в Воронове, немец Шмидт много таких выделал.
– Значит, этим Москву и спалили?
– Палили, чем попало, и этим тоже.
Поужинав толокном с холодной говядиной, партизаны начали собираться на вылазку. Сила Еремеевич подозвал Ахлестышева с Батырем, дал им по французскому ружью и стал учить заряжать.
– Значит, так. Берёте ружьё, ставите на приклад. Вынимаете из сумки бумажный патрон. Скусываете верх, пулю удерживаете зубами, а порох сыплете в дуло. Но не весь! Оставьте немного покласть на полку. Засыпали и там и там, полку закрыли. В дуле уминаете порох шомполом, старательно. Теперь достаёте пулю и туда же её, следом. Сызнова уминаете, чтобы твёрдо прилегала. И в последнюю очередь забиваете сверху пыж – тую самую бумажку, в которой патрон лежал. Спускаете огниво на полку. Всё, оружие к выстрелу готово. Только делать это нужно будет быстро и в темноте. Я стреляю – вы заряжаете. Поняли?
– Так точно, господин унтер-офицер!
Затем егерь, как всегда, выстроил отряд и сказал:
– Это, ребята, вахмистр Бершов. Партизанит на Рогоже. Так, что от французов только клочья летят. Этой ночью он с людьми жгут церкву. Так надо. В ей бумага лежит, из которой бонапарты фальшивые ассигнации выделывают…
“Отчаянные” вздохнули, но промолчали – начальству виднее.
– Наша задача – прикрыть огнём. Там сто человек пехоты. Как полезут тушить – не давать! Вы заряжаете, я стреляю. Уходим, только когда разгорится. Бершов о том сигнал даст. Ну, с Богом!
Рогожский партизан повёл арбатских коллег в обход, через пустое Замоскворечье. Наплавные мосты французы по ночам не охраняли, боялись нападения. Поэтому на правый берег они перешли по Никольскому мосту, а затем по Краснохолмскому проникли в Таганку. По реке дул холодный ночной ветер, над головами сновали летучие мыши. Уложенные прямо на воду брёвна качались под ногами, зачерпывая речную волну. С Таганки партизаны направились в Рогожу. Пока шли, стало уже светать. Бершов спрятал отряд на Вокзальной улице. Она называлась так из-за Воксала – знаменитого в довоенной Москве увеселительного места известного антрепренёра Медокса. Сад с качелями, музыкой и песенниками, большой корпус для балов и концертов… Пётр не раз бывал здесь в мирное время. Теперь вокруг всё выгорело, лишь несколько домов стояли посреди пепелища. В одном из них, принадлежащем богатому ямщику-беспоповцу, и укрылись “отчаянные”. Здание было на каменном жилье[56] с мезонином, и его целиком занимали пехотинцы из немецкого герцогства Берг. Хозяин с семейством ютились в подвале, там же спрятали и партизан. Весь день они просидели взаперти, в тесноте и духоте. Ямщик разорился от пожара и жил теперь впроголодь. В обед он, извинившись перед гостями, выставил лишь большую миску тюри из кваса с воблой и сухарями. Сказал сокрушённо:
– Эх… Пришли бы вы ко мне месяц назад… Птичьего молока разве не было, а теперь… В одном кармане Иван Тощой, а в другом Марья Икотишна.
– Месяц назад, дядя, ты бы нас и на порог не пустил, – ухмыльнулся егерь.
– А правда, – согласился ямщик. – Мы, рогожцы, наособицу живём, никониан сторонимся. Война всё перемешала. Думал ли я, что научусь людей резать? Оказалось, оно и не трудно даже… Правда, люди ли это? Вона что с Москвою сделали, столько горя принесли.
– Да… Придётся, дядя, вашу церкву спалить…
– Опять скажу – война! Прогоним антихриста – новую выстроим. Кто переживёт, тот и будет в ней молиться.
– Дожить-то, поди, не прочь, а? – беззлобно поддел хозяина Сила Еремеевич.
– Это уж как Господь Вседержитель решит. Взять хоть меня. Простой ямщик. Своею рукою уже восемь французов казнил. А раньше не мог смотреть, как козу режут. Вот до чего ожесточился! И ежели меня и убьют, всё одно я свою лепту внёс.
– Тятя, не помирайте! – жалобно попросила отца младшая из дочерей, тринадцатилетняя девочка с добрым простоватым лицом.
– Ништо! Я ещё тебя замуж выдам. За Вовку, – пообещал тот. – Мы-то ладно: прогонят бонапарту, опять извозом займёмся. А вот вам, уважаемый, не знаю, как по имени-отчеству, ещё воевать да воевать. И Осип Мартынычу тоже. Вот кому тяжельче всего, а не нам, обывателям.
За такими разговорами день и прошёл. Унтер-офицер успел в сумерках сходить к церкви осмотреть позицию. Ещё он велел всем повязать на концы ружейных стволов белые тряпки, чтобы целиться в темноте. Когда совсем стемнело, явился Бершов и вывел “отчаянных” из укрытия. Стараясь не шуметь, партизаны подобрались к храму и залегли за грудой битого камня. Вся правая сторона улицы сгорела, и открылся вид на Николу и на стоящие за ним склад и казарму. Окна последней были освещены: рота вечеряла. Между церковью и складом, едва заметные в темноте, ходили часовой с подчаском. Они не вступали друг с другом в разговоры, никуда не отлучались и службу несли исправно. От засады до караульных было около пятидесяти саженей.
Отчаянов положил штуцер на камни, примерился и кивнул Бершову: готов! Тот бесшумно скрылся в темноте. Вскоре Пётр заметил, как в двери храма шмыгнули с улицы две тени.
Напряжение достигло предела. Скоро часовые увидят костёр, поднимется стрельба, и пятеро партизан сразятся с целой сотней французов!
В ночной тишине послышался неясный звук. Караульные насторожились, взяли ружья наизготовку и побежали к Николе. Тут Отчаянов выстрелил и свалил первого. Второй присел, с его стороны полыхнуло, и пуля пролетела близко от Саши-Батыря. Тот матюгнулся и убрался за бруствер. Егерю тот час подали новое ружьё. Выстрел, стон и затем – топот множества ног. Из казармы, словно тараканы, полезли французы. Их было так много, что Ахлестышеву сделалось страшно. Сейчас эта орда прижмёт их огнём к земле, обойдёт с боков и переколет штыками. Надо срочно убегать! Но вокруг все заряжались и не собирались драпать.
Отчаянов снова приложился, отдал ему пустое ружьё и сказал сквозь зубы:
– Быстрей!
Петру стало стыдно. Он торопливо надкусил патрон и принялся сыпать порох в дуло. Рядом с ним ещё три человека делали то же самое, стараясь, чтобы их командир всегда имел готовый заряд.
Стрельба между тем разгоралась. Пули дробили кирпичи вокруг партизан, высекая из них мелкие осколки. Иные попадали в горелые брёвна и издавали глухое “чпок!”. Было боязно подымать голову, но Пётр всё-таки высунулся. Три или четыре тела распластались на церковном дворе. Французы высовывались из-за каждой кучи, из дверей лесного склада, из окон казармы, и всё пытались продвинуться вперёд. Но фантастическая меткость одиночного стрелка останавливала даже самых храбрых. Рывок – и русских сомнут, но кто-то должен встать в полный рост первым… Вот из склада вылетел смельчак с кошмой и стремглав бросился через двор. Выстрел. Француз пролетел ещё немного с разбегу, и уткнулся лицом в землю. В ту же секунду на дворе появился офицер в двууголке с белым плюмажем и призывно махнул рукой: в атаку! Он полагал успеть, пока русский заряжается. Но Голофтеев уже протянул егерю очередное ружьё. Бах! Шляпа с султаном слетела, как подбитая птица. Озадаченные французы усилили пальбу, но вперёд больше не лезли. Ну, скоро ли там эти рогожцы?
Тут наконец в тёмных окнах храма разом полыхнуло. Языки пламени вырвались наружу, и сделалось светло. Два человека показались в дверях. Грянул залп. Один споткнулся, но, хромая, сумел уковылять в темноту. Это был вахмистр Бершов. Второй взмахнул руками и рухнул на землю. При свете пожара Ахлестышев узнал ямщика…
– Уходим! – скомандовал Отчаянов. Не заставляя себя уговаривать, партизаны бросились прочь. Вдруг прямо на них с тесаком наголо выскочил рослый гренадёр. Пётр только что, по наитию, навёл туда пистолет. Он собирался идти так, с оружием наизготовку, до безопасного места. Палец сам нажал на курок. Ахлестышеву повезло: пистолет был со шнеллерным механизмом. Иначе бы он не успел… Храбрец, в одиночку зашедший русским в тыл, упал навзничь. Пока он умирал, русские один за другим проскочили мимо него в переулок.
