Игорь Пресняков - Роковая награда
– Почему же редкий дубовый лес является собственностью общины? – спросил Андрей.
– История с Вознесенским лесом – результат компромисса 1918 года, – рассказывал Михеев. – Дубовая роща, когда-то помещичья, после революции стала государственной. Однако селяне считали лес своим. Весной восемнадцатого года город остро нуждался в хлебе, пайки урезали до минимума. В деревню пошли продотряды, в том числе послали активистов и в Вознесенское. Скрепя сердце мужики дали хлеб, но немного. А тут – директива о нехватке продовольствия в столицах! Продотряды пришлось вернуть. Вознесенские крестьяне заартачились, обстановка накалилась до предела. Дошло и до крови.
А тут еще белобандиты в округе разгуливают, Корнилов начал наступление на юге… Вознесенские и смекнули: хлеб дадим на условии вывода из села продотряда, ликвидации комбеда и передачи «миру» дубовой рощи. Губком вынужден был принять условия крестьян. С тех пор этот лес записан за общиной… А насчет твоей идеи о поездке – одобряю. Контакт с жителями села искать нужно. Предлагаю облечь твою командировку в культурную форму.
– Не понимаю.
– Возьми с собой комсомольцев, дайте концерт – селяне любят представления. Завезите им книги по линии Пролеткульта. Заодно и о лесе с мужиками потолкуешь. Опять же двух зайцев убьешь – культуру тоже надобно в массы нести. Как мыслишка? – Михеев хитро подмигнул.
Подобных мероприятий Рябинину проворачивать не приходилось. Заметив его растерянность, Михеев потрепал Андрея по плечу и утешил:
– Непосильных задач мы тебе не поставим. Ты о своем деле думай, а культпрограмму я прикажу подготовить Самыгину. Тебя же утвердим старшим культпохода. Улавливаешь?
Андрей согласился. Партсекретарь тут же набросал общий план мероприятия, затем позвонил Самыгину и озадачил комсомольского вожака своей идеей. После заключительного монолога с использованием цитат из постановлений РКП(б) Михеев дал Самыгину «добро» и положил трубку.
– Вот так мы работаем. Задача определена, дорогой товарищ Рябинин, – партсекретарь весело посмотрел на Андрея. – Снесись с Самыгиным, решите оргвопросы и – вперед!
* * *По окончании рабочего дня Андрей зашел в «Красный зал» – посмотреть на «комсомольскую часть» своей работы по благоустройству зала губкома.
Комса – человек двадцать – писали лозунги. Писали, впрочем, двое, остальные размешивали краску, сшивали алые полотнища и давали советы художникам. Здесь же находился привезенный из губкома портрет Ленина, обреченный на обновление. Против него стоял задумчивый завредколлегией Заправский, рядом – Виракова и еще пяток советчиков.
– Лицо, Толя, розовой нельзя красить – будет похож на младенца! – горячо убеждала Заправского Надежда.
– А чем же еще? Остается только зеленая краска. Предлагаешь сделать товарища Ленина похожим на лягушку? – вопрошал Лабутный.
Андрей встал в сторонке, не привлекая внимание спорщиков.
– Зеленый можно смешать с белилами, добавить розового, и будет неплохо, – деловито предложил Скрябин.
– Ага, держи карман шире! Выйдет опять же дитя, только неспелого вида. Вот увидишь, плюнь мне в рожу, – не унимался Лабутный.
– Че орать-то? – пожал плечами Крылов. – Смешать краски, опробовать на дощечке – и все дела.
– Так и поступим, – согласился Заправский.
– А с глазами что? – тыкал в очи портретному лику Лабутный. – Коричневой краски нету, а у Ильича-то, вишь, взгляд-то карий! Черная – она, конечно, есть – и что? Цыганом его сделать?
– Опять же смешивать, пробовать, – уныло вздохнул Крылов.
Кто-то окликнул Виракову, она обернулась и заметила Андрея.
– Привет! Пришел посмотреть на наше творчество? – покраснев, спросила Надежда.
– Подобными темпами мы украсим зал разве что к следующему съезду, – с усмешкой проговорил Андрей. – Лабутный в цехе помалкивает, зато здесь митинг устроил. Он, что – художник?
– Пусть человек выразит позицию, право на мнение имеет каждый, – ответила Виракова.
– То-то, что право, – усмехнулся Андрей и позвал Заправского. – Толя, на минуту!
Лабутный, буркнув: «Во, начальство заявилось», – отвалил в сторону.
– Зал необходимо украсить к следующему вторнику, справитесь? – спросил Андрей.
– Постараемся, – развел руками Заправский. – Красок мало, кисти почти лысые, но рисуем помаленьку.
– В воскресенье получим машину, поедем всей комсой за хвойными лапами, а вечером будем вязать гирлянду. Придется попотеть – хвоя должна выглядеть свежей, – объяснил Рябинин.
– Сделаем, – кивнул Заправский.
– Чем я могу помочь вашему искусству?
– Попросите Бехметьева дать кистей со склада, мы вернем.
– Кисти достану, а вернете непременно. – Рябинин сделал пометку в блокноте.
Он собрался было идти, но заметил в дверях Ковальчука. Заводской ветеран с любопытством наблюдал за происходящим в зале.
– Заинтересовались, Егор Васильевич? – приблизившись, спросил Андрей.
Ковальчук переступил порог:
– Да, решил вот посмотреть, как идут дела у молодежи. Глядишь, помощь нужна, так завком всегда готов.
– Они и сами справятся. Разве что помогите нам воскресным вечером гирлянду повесить. Ребята горячие, чего доброго грохнут, – улыбнулся Андрей.
– Это можно. Хоть день и воскресный, а все же придем, – заверил Ковальчук и прошелся по залу, придирчиво оглядывая готовые лозунги.
– Криво, криво буковку «эр» пишешь! – крикнул старый рабочий Машуковой.
Та, увлеченная надписью и не увидевшая Ковальчука, испугалась:
– Ой, дядя Егор, это вы! А я и не заметила, что под надзором. Верно, «рэ» покосилась, сейчас исправлю, спасибо.
– У меня глаз-то справный. Рисуй, дочка, – усмехнулся Ковальчук.
Андрею понравилось, что завком в лице Ковальчука беспокоится о ходе подготовки к партконференции: «Болит, значит, душа у стариков».
Он отозвал Егора Васильевича в сторону:
– Могу я с вами посоветоваться?
– Слушаю.
– Хотя я и работаю на заводе недолго, но успел заметить, что наш цех – один из лучших. Это и неудивительно – он самый новый. Однако у нас нет душевых. Неприятно, когда рабочие отправляются домой грязными. Подумал я об устройстве душевых в помещении резервного склада, решил посоветоваться с вами.
– Добрая идея, – кивнул старый рабочий. – Раньше-то все рабочие жили по соседству с заводом, а нынче многие таскаются через весь город. Ты вот что, Николаич, сходи к Бехметьеву, он все ж технический руководитель. Покумекайте с ним, а в субботу вечерочком заходи ко мне, я, как член завкома, помогу, чем могу. Дом-то мой не забыл?
– Помню, восемнадцатый.
– Ага, девятая квартира.
– Договорились.
В зал влетел секретарь ячейки Самыгин с озабоченным лицом. Бросая в стороны короткие фразы, он направился к Андрею.
– Салют, Рябинин! Покумекали с братвой над твоей инициативой о культпоходе в деревню. Передовая идея! Завтра после работы садимся писать сценарий. Обязательно приходи. – Он порывался бежать дальше, но что-то припомнил. – Да! Послезавтра пятнадцать парней из ячейки идут в рейд. Будем вместе с милицией вылавливать беспризорников. Ты тоже записан. Личные дела отложи. Сбор в девятнадцать ноль-ноль у проходной.
– Это приказ?
– Конечно! Ты же комсомолец. Как нам без тебя, ты человек опытный!
– Опыта ловить детей у меня нет, – возразил Андрей. – Впрочем, раз положено, придется идти.
* * *Вернувшись к себе в кабинет, Андрей позвонил Полине. Ответил незнакомый голос:
– Полину Кирилловну? Барышня дома, обождите.
Андрей понял, что разговаривал с домработницей. Спустя несколько минут он услышал Полину:
– Слушаю!.. Андрей? Очень рада… У меня все в порядке… Нет, сегодня увидеться не сможем – маме стало плохо, нужно съездить на дачу, вернусь поздно. Давай завтра?.. Ты занят?.. Ах, пишете сценарий, жаль… А в среду рейд?.. Ужасная миссия. Тогда до четверга… Я, наверное, буду скучать…
Андрей проклял в душе всех комсомольцев с их «общественными нагрузками», пожалел Анастасию Леонидовну и подумал, чем бы заняться вечером. Размышления прервал телефонный звонок. Беспокоил Трофимов:
– Ты еще на работе? Тогда послушай: только что закончилось бюро губкома, разбирали и твой вопрос, ну, о стрельбе в порту. Мне поручено объявить тебе строгий выговор. Так что выговариваю! И еще: сходи-ка в милицию по месту жительства, зарегистрируй свой пистолет. Можешь сегодня, окружной уполномоченный, по-моему, сидит до восьми. Ну, удачи!
* * *Недалеко от Еврейской слободки на тихой улице Третьего Интернационала (бывшей Мещанской) стоял трактир «Балаклава». В народе его величали проще – «Балаган». Он и в самом деле полностью оправдывал свое ярмарочное прозвание – просторный и низенький, с выкрашенной охрой крышей. А кудрявые буковки вывески усиливали балаганное впечатление. Трактир был дорогим заведением, с неплохой кухней и дурной репутацией. Обыватели и солидные нэпманы сюда не заходили, считая заведение немодным, а чиновники ленились таскаться из центра на окраину. Посещали «Балаклаву» праздные гуляки, биржевые маклеры средней руки, всяческие мошенники, шулера. Заглядывали и бандиты.
