Элизабет Редферн - Музыка сфер
«Я верю в нее, — лихорадочно думал Александр. — Я видел ее! Я помогу им!» Он обнаружил, что ритмично покачивается в унисон с каретой, а от коньячных паров его голова тяжелеет. Вслух он сказал:
— Какая красивая и обворожительная женщина Августа.
Норленд засмеялся, и вновь Александр уловил ноту горечи в его звучном голосе.
— Да, бесспорно. Но берегитесь, мой друг. Она падший ангел и увлечет нас всех с собой вниз, вниз… — Он поглядел в окошко в черноту ночи. — Как Сатана, прекрасный потерянный Сатана.
С утра и до полудня падал он,С полудня и до сумерек росистых.Весь летний день; и с солнцем заходящимС зенита пал падучею звездой.
Он внезапно обернулся к Александру.
— Что Августа сказала вам про Карлайна?
Голос у него стал резким, а Александра охватила тревога, едва он вспомнил холодный синий взгляд немого англичанина.
— Я видел его только мельком, — ответил он. — Узнал, что он не может говорить. И что он помогает с телескопами…
Норленд испустил хриплый смешок.
— А! — сказал он. — Будь это все! У него интересная история, у нашего Карлайна, если не сказать — загадочная. Ротье нашел его как-то ночью прошлым летом, в июле, валявшимся у тракта. Каким-то образом он приехал из Портсмута, возможно, на подводе, направлявшейся в Лондон. Подробностей мы не выяснили. Он был при смерти. Спина у него была чуть не до костей располосована плетью-девятихвосткой. Он служил во флоте интендантом, был пойман на краже и понес такую вот кару, хотя я раньше не слышал, чтобы офицеров подвергали подобному наказанию, но он ничего не объяснил, так как страшная боль от ран поразила его немотой. Я слышал, что подобное случалось после сражения с тяжело раненными или с теми, кто видел, как падал мертвым стоявший рядом. Что-то происходит с их рассудком, и они теряют дар речи.
— Так каким же образом вы столько о нем узнали?
— Добрый доктор нашел при нем свидетельство об увольнении со службы, помеченное «за недостойное поведение». А мы все знаем, каким жестоким наказаниям Королевский флот подвергает провинившихся. — Норленд снова отхлебнул из фляжки и не сумел подавить громкое рыгание. — Однако Карлайн попал в хорошие руки. Ротье изучал подобные случаи в Париже — преступников, почти запоротых до смерти, которых он возвращал к жизни, несомненно, всего лишь для встречи с Мадам Гильотиной. Но этого человека ожидала жизнь, а потому добрый доктор ухаживал за ним с усердием матери, выхаживающей своего первенца, так что через месяц или около того поставил его на ноги. Однако речь к Карлайну так и не вернулась. Он объясняется только жестами или пишет. Однако его появление явилось в некотором роде удачей, так как в дни своей военной карьеры он набрался знаний о подзорных трубах и небесной навигации, и теперь он помогает приводить в порядок звездные инструменты и стал Монпелье весьма полезным. — Он расплылся в медленной усмешке. — Куда более полезным, чем мог вообразить Ротье.
Вновь Александр ощутил неясную тревогу.
— Я не понимаю?
Норленд заговорщицки наклонился к нему.
— Возможно, вы не заметили, но бедняга Ротье влюблен в Августу. Только его преданность помогла ей спастись. И за это, я знаю точно, он был вознагражден одной-единственной ночью, после чего она обходилась с ним как с собакой, а он, лишь временно удовлетворив свое вожделение, вел себя как собака, следуя за ней в смиренном отчаянии, куда бы она ни отправлялась, все еще надеясь на кроху-другую со стола своей госпожи. Однако Августа принадлежит к тем, кто презирает слабость, и вскоре он ей надоел. Ее блуждающий взгляд остановился на том самом кукушонке, которого Ротье принес в ее гнездо. Вскоре она уже каждую ночь проводила в объятиях Карлайна. Быть может, она ценит, что в отличие от одуревшего доктора он не может сыпать словами нежности и любви, которые она особенно презирает в устах мужчины.
На миг видение небес, посетившее Александра в блистательном доме де Монпелье, рассеялось как сон. Неужели все это правда? Неужели красавица Августа действительно приняла на свое ложе выпоротого преступника, утратившего дар речи? Его опять обволок холод, и он совершенно протрезвел. Тут он заметил, что Норленд снова уставился в окошко и нетерпеливым жестом требует того же от него. Карета с трудом пробиралась по Гревилл-стрит, где из кабака вываливалась шумная толпа посетителей. Их лица были угрюмыми и вызывающими, а в стороне стояли шлюхи, вяло наблюдавшие за ними в надежде на заработок.
— Поглядите на них! — буркнул Норленд и плюнул в окошко в сторону женщин. — Проклятые блудни! Поглядите на их лица! Бесспорно, они сотворены для кромешного мрака, все до единой.
Толстые пальцы Норленда сжимались и разжимались на его коленях. Александра напугала смена противоположных чувств бывшего священника: то усмешливое благодушие, то ожесточенный гнев. Его длинное обрюзглое лицо, когда-то, видимо, красивое, искажала ярость. Вот, подумал Александр, человек, ненавидящий всех женщин. Включая Августу. То, что он наговорил о ней и Карлайне, конечно же, продиктовано просто злобой.
Он испытал облегчение при мысли, что их поездка приближается к концу. И действительно, через минуту-другую Норленд уже стучал по крыше кареты, приказывая кучеру остановиться.
— Ну, друг мой, — объявил он, оборачиваясь к Александру, — вот и Кларкенуэллский выгон. Надеюсь вскоре вас вновь увидеть в месте кромешного мрака, оно же путеводная звезда для всех нас, проклятых душ.
Черное настроение Норленда еще не рассеялось. Александр взглянул на него с новой тревогой. Не подразумевает ли он дом де Монпелье? Казалось, бывший священник говорил об Аде.
Александр начал с трудом выбираться из дверцы, и, видимо, смятение отразилось на его лице, так как, едва он захлопнул ее за собой, Норленд, утирая следы коньяка с губ, внезапно ухмыльнулся ему из открытого окошка и сказал:
— Разумеется, я имею в виду небесный чертог мадам де Монпелье. А говорю я о нем подобным образом, потому что от города до него так далеко. Судя по восхищению, с каким они отзывались о ваших талантах, я очень скоро увижу вас там. Пока же прощайте. Для меня настало время удалиться «от варварских дисгармоничных звуков, от Бахуса со присными его».
Норленд вновь стал самим собой, с широкой улыбкой подняв ладонь в прощальном жесте.
Александр, стоя на обочине, тоже поднял ладонь и следил, как карета медленно отъезжает. Грязь, облепившая ее большие колеса, обсыпала его плащ, но он даже не заметил этого.
— Товарищество Тициуса, — бормотал он про себя. — Товарищество Тициуса.
Да, час был поздний. На выгоне ни души, в караульне тишина, в колодках позорного столба — никого. В воздухе висел тяжелый солодовый запах пивоварни. В окнах маленьких домов — ни огонька. Все светильники внутри погашены, как и звезды.
Стоя там, Александр слышал далекое громыхание неблагоуханной повозки золотарей, направляющейся по Тернмилл-стрит собирать ночной груз экскрементов. Кто бы захотел, чтобы свет дня озарял такую работу? И, подумал он, в этом кишащем людьми городе многие тоже предпочитают темноту. Ему пришли на ум скудно освещенные комнаты верхнего этажа трактира «Лебедь» на Вир-стрит, место тайных встреч за запертыми дверями. Он вспомнил, как несколько человек были побиты камнями у Чипсайдского позорного столба за их причастность к скандалу Вир-стрит. Лондонская чернь добралась до них прежде, чем констебли успели их защитить. Впрочем, констебли, пожалуй, особенно и не старались защищать людей в колодках у позорного столба.
Если бы не Джонатан, среди них был бы и Александр. Джонатан сказал ему, что этим людям еще повезло, что их не повесили.
Больше всего Александра ужасала жестокая публичность подобной смерти. Ему довелось один раз увидеть повешенье. И он навсегда запомнил, как жертва перебирала ногами в пустом воздухе. Толпа завывала от хохота, глядя на потешные корчи умирающего, и одобрительно ревела, пока он вытанцовывал свой путь к смерти. Александр поспешил уйти, пока это еще продолжалось.
Теперь он в смятении духа быстро миновал Иерусалимский проход, затем безмолвную «Голову быка» и свернул в небольшой двор за церковью Святого Иоанна. Там ему пришлось повозиться с ключами от своих комнат, потому что после норлендовского коньяка пальцы не очень его слушались, но дверь наконец открылась. Он быстро поднялся по лестнице, стараясь ступать как можно тише, чтобы не пробудить Ханну от ее богобоязненного сна.
Дэниэль, конечно, спал. Он забрался в постель Александра, чтобы согреться, и раскинулся под ветхим одеялом, подложив руку под щеку, как ребенок. Губы у него полураскрылись, дыхание было легким и спокойным.
Александр разделся как мог тише, натянул холодную полотняную ночную рубашку на свою белую мягкую плоть, а затем осторожно лег в постель и нежно взял юношу в объятия, уверяя себя, что не собирается его будить. Но когда Дэниэль сонно открыл глаза и улыбнулся ему из дремы, Александр не сумел бы выразить словами свою радость.
