Джозефина Тэй - Дитя времени
— Здравствуйте, мистер Грант.
— Привет, Брент.
Да, юноше было худо. Он все еще пребывал в том возрасте, когда ждут чуда, верят, а лопнувший воздушный шарик означает крах надежд и личную трагедию.
— Вы выглядите расстроенным, — обратился к нему Грант. — Что-нибудь не так?
— Все не так.
Юноша сел и уставился в окно.
— Вам эти проклятые воробьи не действуют на нервы? — раздраженно буркнул он.
— Что с вами? Может быть, вы узнали, что слухи о смерти мальчиков распространились все-таки до гибели Ричарда?
— О, куда хуже!
— Что же? Это были не слухи, а письменное свидетельство? Какое-нибудь письмо?
— Нет, ничего такого. Гораздо хуже… Не знаю, как и сказать… — Он сердито взглянул на ссорящихся воробьев. — Дурацкие птицы… Я никогда не напишу эту книгу, мистер Грант…
— Почему же, Брент?
— Потому что все это ни для кого не новость. Это уже давно известно.
— Известно? Что именно?
— А то, что Ричард вовсе не убивал мальчиков… и все такое.
— И как давно это известно?
— О, сотни и сотни лет.
— Возьмите себя в руки, дружок. С тех пор всего-то прошло четыреста лет.
— Знаю. Да какая разница! Люди знали о невиновности Ричарда сотни и сотни…
— Перестаньте хныкать и говорите толком. Когда… когда началась эта реабилитация?
— Началась? Да чуть ли не в первый удобный миг.
— Когда именно?
— Как только Тюдоры ушли с престола и говорить стало безопасно.
— Во время Стюартов, что ли?
— Да. Скорее всего. Некто Бэк письменно оправдал Ричарда в семнадцатом веке. А Хорэйс Уолпол в восемнадцатом. А еще один сочинитель, Маркхэм, в девятнадцатом.
— А кто в двадцатом?
— Насколько я знаю — никто.
— Тогда почему бы вам не стать этим человеком?
— Но ведь это не то же самое, неужели вы не видите! Это уже не будет великим открытием!
Грант улыбнулся.
— Перестаньте! Великие открытия на дороге не валяются. Если нельзя стать первооткрывателем, то почему бы вам не организовать крестовый поход?
— Крестовый поход?
— Вот именно.
— А против чего?
— Против Тонипэнди.
Лицо юноши заметно оживилось. Оно приобрело выражение человека, до которого, наконец, дошел смысл анекдота.
— Чертовски глупое название, верно? — заметил он.
— Если люди в течение трех с половиной столетий указывали, что Ричард не убивал своих племянников, а школьные учебники по-прежнему безапелляционно обвиняют его, то, как мне кажется, вы не опоздали заняться борьбой с Тонипэнди. Беритесь за дело!
— Но что могу сделать я, если даже таким людям, как Уолпол, не удалось никого переубедить?!
— Капля камень точит.
— Знаете, мистер Грант, сейчас я чувствую себя ужасно маленькой капелькой.
— Ну, дружок, и с таким настроением вы хотите переубедить британскую публику? У вас и так небольшая весовая категория.
— Потому что я не написал ни одной книги раньше, вы это хотите сказать?
— Нет, это-то как раз и неважно. Первые книги у большинства авторов часто бывают самыми лучшими, потому что именно их хотелось написать больше всего. Я имею в виду то, что большинство читателей, которые не открывали после школы ни одной книги по истории, будут считать себя вправе судить — и осуждать — вас. Осуждать за то, что вы стараетесь обелить Ричарда. «Обелить» звучит гораздо неприятнее, чем «реабилитировать», так что будут употреблять именно это слово. Кто-то, быть может, потрудится заглянуть в энциклопедию, и уж в этом случае будет к вам совершенно безжалостен. А серьезные историки вас не заметят.
— Пусть только попробуют! Я их заставлю обратить на себя внимание!
— Вот так-то лучше! Вижу боевой дух. Кстати, вы уже успели что-нибудь написать, до того, как узнали, что вы не первооткрыватель?
— Да, две главы…
— И что вы с ними сделали? Надеюсь, не выкинули?
— Ну… я чуть было не бросил их в камин…
— Что же вас остановило?
— Камин был электрическим. — Кэррэдайн вытянул свои длинные ноги и рассмеялся. — Мне не терпится ткнуть в нос британской публике парочку фактов из ее же истории. Чувствую уже, как закипает в жилах кровь Кэррэдайна Первого.
— Наверное, весьма активный был человек?
— Да уж, и безжалостный вдобавок. Старик начал простым лесорубом, а под конец жизни у него был замок в стиле ренессанс, и две яхты, и собственный вагон. Железнодорожный. Зеленые шелковые занавески с бомбошками и такая инкрустация по дереву, что видеть надо! Но в последнее время кое-кто начал поговаривать — и среди них не последним Кэррэдайн Третий, — что фамильная кровь стала совсем жидкой. Это они меня в виду имеют. Но сейчас я — Кэррэдайн Первый. Теперь знаю, как чувствовал себя старик, когда хотел купить какой-нибудь очередной лес, а ему отказывали… Все, отправляюсь работать!
— Вот и прекрасно, — похвалил Грант. — А я буду с нетерпением ждать обещанного посвящения. — Он взял со стола блокнот и протянул юноше. — Я тут кое-что нацарапал, вроде полицейского досье. Возможно, вам пригодится.
Кэррэдайн с уважением посмотрел на блокнот.
— Выдирайте нужные страницы и забирайте. Я уже покончил со всем этим.
— Теперь вы, конечно, займетесь настоящими делами и позабудете про наше исследование, — с тоской произнес Кэррэдайн.
— Никакое дело не доставит мне столько удовольствия, как наше, — чистосердечно признался Грант. Он посмотрел на портрет, который все еще стоял на тумбочке, прислоненный к стопке книг. — Марта считает, что он похож на Лоренцо Великолепного. Ее приятель Джеймс говорит, что это лицо святого, а мой хирург — что это лицо калеки. Сержант Уильямс думает, что он походит на судью. Но мне кажется, что ближе всех к истине была старшая сестра.
— А как она считает?
— Она заявила, что лицо выражает самые тяжкие страдания.
— Да, пожалуй, что так. И после всего, что мы выяснили, вас это удивляет?
— Нет. События последних двух лет его жизни обрушились на него, как снежная лавина. А ведь до этого все шло так хорошо. Англию наконец-то не раздирали междоусобицы. Гражданская война забывалась, здравое правление сохраняло мир, торговля приносила стране процветание. И вдруг в два коротких года — его жена, сын, и покой…
— Я знаю, от чего он был избавлен.
— От чего?
— От мысли о том, что его имя в последующих веках станет притчей во языцех.
— Подобная мысль разбила бы его сердце. Знаете, какой довод более всего убеждает меня в том, что Ричард вовсе не стремился узурпировать власть?
— Нет. Какой?
— То, что ему пришлось посылать на Север за войсками, когда Стиллингтон сообщил ему новость. Знай он заранее, что поведает Стиллингтон, он привел бы эти войска с собой. Если не в Лондон, то в соседние графства, чтобы иметь их под рукой. Тот факт, что он срочно послал в Йорк, а затем к своим кузенам Невиллам за помощью, доказывает, что признание Стиллингтона оказалось для него совершенно неожиданным.
— Да. Ричард не спеша двигался со своей свитой в Лондон, где должен был стать регентом юного короля. Подъезжая к Нортхэмптону, он узнает о неприятностях, которыми грозит ему двухтысячный вудвилловский отряд, но это его не смущает. Ричард переманивает отряд на свою сторону и продолжает путь в столицу, как ни в чем не бывало. Там его ожидает, как он думает, лишь участие в обычной церемонии коронации. И лишь после признания Стиллингтона он посылает за собственными войсками. Причем в критический миг посылать приходится очень далеко, на самый Север Англии.
— Да, вы правы. Сообщение Стиллингтона застало его врасплох. — Кэррэдайн привычным жестом поправил дужку очков. — А знаете, что, по моему мнению, убедительно доказывает вину Генриха?
— Что же?
— Скрытность.
— Скрытность?
— Да. Скрытность его поступков, шушуканье и возня за углом.
— Вы хотите сказать, что это было в его натуре?
— Нет, никаких таких тонкостей. Разве вы не видите — Ричарду не было нужды действовать скрытно, в то время как у Генриха все зависело от того, чтобы кончина мальчиков оставалась тайной за семью печатями. Никто так и не смог придумать объяснение тому тайному способу убийства, к которому Ричард якобы прибег. Для него действовать подобным образом было бы безумием. Он не мог надеяться сохранить содеянное в тайне. Раньше или позже ему пришлось бы отчитываться за то, почему мальчиков не оказалось в Тауэре. А ведь он, конечно, рассчитывал на долгое царствование. Никто так и не объяснил, зачем ему было избирать такой сложный и опасный путь. Ведь он мог действовать куда проще: удушить мальчиков и выставить их напоказ всему Лондону, который рыдал бы над телами двух юных принцев, безвременно скончавшихся от лихорадки. Так бы он все и проделал — если бы потребовалось. Ведь для Ричарда смысл убийства мальчиков мог заключаться единственно в том, чтобы предотвратить возможные мятежи. Поэтому, если бы он собирался как-то выгадать от их убийства, самый факт смерти следовало придать огласке возможно скорее. А теперь посмотрим на Генриха. Генрих должен был отыскать способ убрать мальчиков с дороги, а самому при этом оставаться в тени. И он должен был скрыть, когда и как они умерли. Судьба Генриха целиком и полностью зависела от того, чтобы никто точно не знал, что именно случилось с мальчиками.
