Алексей Фомичев - Сам без оружия
Когда он вышел, Григорий пододвинул к себе саквояж, открыл его и достал альбом и несколько карандашей. Задумался.
За разоблачением последует уход. И как бы не с шумом. А уходить нельзя. Значит, надо сделать так, чтобы Зинштейн не особо кричал, а другие не задавали много вопросов. Как? Надо думать, время еще есть.
…Идею подключить Зинштейна и съемочную группу к прощупыванию японцев подала Диана. Аргументировала просто — известных людей никто не заподозрит в работе на русскую контрразведку. Все знают, до чего творческая богема ненавидит полицейские и прочие структуры власти и даже готова, наоборот, помогать противной стороне.
Возражать было нечего, сей прискорбный факт не являлся секретом. Хотя возмущал до глубины души. Только в России представители интеллигенции всегда так рьяно вставали против власти и не стеснялись заявлять об этом во всеуслышание.
— В сегодняшних газетах будет напечатано сообщение о начале съемок нового фильма, — поддержал Диану Гоглидзе. — Сколько там?.. Пять, что ли, газет? «Новое время», «Петербургская газета», «Русские ведомости»…
— «Ведомости» вряд ли…
— Не важно. Главное, все узнают. Так что японцы, даже если проверят, найдут подтверждение.
— Но тогда надо настроить Зинштейна. Пусть напишет в своем сценарии что-то про японцев, вот и повод появится. А в Вятке на банкете и подойдет… — развил мысль Белкин.
— Лучше раньше, — перебил Гоглидзе. — И не один. Можно нашу приму Диану попросить. Японцы на женскую красоту падки… как все.
— У них несколько другие каноны женской красоты, — заметил Щепкин. — Но идею поддерживаю. Диана с ее талантами, сразит самого строгого японца!
Он улыбнулся, посмотрел на Холодову. Та благодарно кивнула и окатила капитана чарующим взглядом.
— Мерси, ма капитэно. Но к Зинштейну пойдем все. Устроим… день знакомства, выпьем. Сереженька обязательно согласится… — Диана перехватила нарочито изумленный взгляд Гоглидзе и добавила: — Нечего буравить меня взглядом, ротмистр. Женщины имеют право на легкий флирт.
— А мужчины имеют право сходить налево.
— Хам!
Коварный план Дианы сразу дал сбой. В купе Зинштейна сидел здоровый розоволицый американец, которого офицеры видели при посадке на перроне. Он тоже ехал первым классом, но до этого момента из своего купе не выходил. Сейчас же американец вольготно развалился на диване, попыхивая ароматной сигарой и держа в руках бокал с коричневатой жидкостью. Такой же бокал был и у режиссера. А на столе стояла бутылка с яркой этикеткой, на которой был изображен жокей на лошади. Виски «Блантонс» — дорогая вещь, отметил про себя Щепкин. А еще он отметил, что режиссер уже опьянел, но пока самую малость. Зато вполне расположен для откровенного разговора. Если бы не этот американец…
Зинштейн повернул голову на стук, ухмыльнулся.
— А, господа меценаты, директора… Прошу. Проходите, проходите… Рад, гм… весьма… даже очень.
Он не настолько был пьян, каким хотел казаться, понял вдруг Щепкин. Но с чего такая паршивая игра?
Капитан перехватил пристальный взгляд Дианы, та тоже не понимала причины преображения вежливого и улыбчивого режиссера.
— Прима наша, Диана… рад, всегда рад…
— У вас тут весело, — приняла игру Холодова. — Виски пьете.
— Садитесь, господа… — Зинштейн сделал рукой широкий жест. — Да, вот виски… бурбон. А это наш сосед и попутчик Джек Браун. Из Америки. Из…
Режиссер повернулся к американцу:
— Прости, Джек, откуда ты?
— Чикаго, — блеснул тот белозубой улыбкой. — Джек Браун, джентльмены. Бизнесмен и игрок. Весьма рад.
Говорил Браун на русском с сильным истинно американским акцентом, но вполне понятно. И фразы строил почти правильно.
Был он каким-то излишне веселым, полным оптимизма и излучал радость, что было весьма редким зрелищем в России на третьем году войны.
Щепкин назвал себя и представил остальных. Браун удивленно вскинул брови.
— Синема. Прекрасно! Я люблю смотреть синема. У нас в Штатах много известных артистов.
— Надо выпить за встречу! — Гоглидзе выставил на стол две бутылки — коньяк и водку.
Браун довольно булькнул.
— Русская водка просто превосходна. И хотя я привык к виски и джину, но водка мне нравится!
— Так угощайтесь, господин Браун! У нас этого добра навалом!
— Навалом?! Да, понимай… много-много.
Гоглидзе налил американцу рюмку, а Белкин достал из небольшой сумки тарелку с нарезанными солеными огурчиками, дольки сала, порезанный хлеб. Потом выставил блюдо с осетриной, банку с икрой. Всем этим его снабдили в вагоне-ресторане.
Браун чокнулся по очереди со всеми, довольно приговаривая «я это уже видел», опрокинул рюмку и по примеру Белкина закусил ломтиком сала с хлебом.
— Файн! Ветшина!.. Сало просто замечательно! У нас так не делают!.. да, сало у вас замечательно! А вот бизнес плохо.
— А что так? — спросил Гоглидзе, подливая американцу еще водки. Он хотел споить этого заезжего бизнесмена и увести его от Зинштейна, чтобы Щепкин мог нормально с тем поговорить. — Почему это плохо?
— Делать бизнес в Россия тяжело! — упрямо повторил Браун. — Ваши… купцы, фабриканты, особенно чиновники не честно… тэрмс… условия. Брать… берут деньги, требуют… Купцы завышают цены, не умеют выполнять договор. Мы недовольны… Мои друзья уехали домой. Они будут делать бизнес в Южной Америке и Китае, но только не в России. Сорри! Я говорил… говорит правда!
Он вновь опрокинул рюмку, закусил огурчиком, вдобавок бросил в рот несколько ломтей семги, довольно закрыл глаза и стал жевать.
— Да, у нас любят обманывать! — вдруг заявил Зинштейн. — К сожалению, это беда России. Обманывают во всем.
Щепкин подозрительно глянул на режиссера. А ведь он имеет в виду кого-то конкретно. Иначе с чего бы это так заговорил?!
— Кстати, Григорий… — обратился к Белкину Зинштейн.
— Викторович, — подсказал тот.
— Благодарю. Григорий Викторович, вы с какими камерами работали? «Пате», «Дебри»?
— Ну да… — с заминкой ответил Белкин, выкладывая на стол хлеб.
Зинштейн подозрительно посмотрел на него и вдруг спросил:
— А как это — «голландский угол»?
Белкин понял, что попался, но продолжал игру:
— Могу и в углу снять… Не вопрос. Закусывайте, Сергей Михайлович.
Зинштейн побледнел. Обернулся к Гоглидзе, который уже разливал по третьему разу.
— Георгий…
— Давай просто по имени, дорогой, — махнул тот рукой.
— Вы же директор. Вы найдете бок-офис?
— Да сколько угодно! Что угодно привезу. Достать — не проблема.
Диана толкнула Щепкина под локоть и указала взглядом на еще больше побледневшего режиссера. Кажется, вся конспирация летела к черту. Зинштейн раскусил горе-синематографистов за две минуты.
— Бок-офис есть касса, — встрял Браун, кивая Гоглидзе, который пододвигал ему рюмку. — Это ясно.
— Вам! Но не нашему директору! — сдавленным голосом произнес Зинштейн.
Он покосился на Диану, вздохнул.
— Я так полагаю, мне глупо спрашивать, в каких театрах вы играли? Что такое «инженю»?
Диана легкомысленно улыбнулась.
— Сереженька, я только ступаю на этот полный загадок и трудностей путь. «Инженю» — это амплуа.
— И часто вы… выходили на сцену?
— Бывало. И не раз. Но только не на театральную. Мальчики, мне кто-нибудь нальет? Я хочу попробовать этот замечательный бурбон…
Браун и Гоглидзе одновременно потянулись к бутылке и помешали друг другу, неловко столкнув тарелку с семгой на ноги американцу.
— Шит!
— Извините, Джек! — Гоглидзе протянул тому салфетку. — Это надо срочно замыть. Идемте!
— Я тоже испачкался, — заявил Белкин, отряхивая штанину.
Он первым вышел из купе. Ротмистр почти силком поднял огорченного американца. Тот пожимал плечами и говорил, что это «эрунда» и что надо выпить «на посошъёк». Здоровый черт, даже водка не берет, хотя он уже грамм двести вылакал, а до этого грамм сто пятьдесят виски засадил. Не американец, а сибиряк какой-то!
Дождавшись, пока Гоглидзе уведет Брауна, Щепкин пересел ближе к Зинштейну. Тот испуганно отшатнулся.
— Что с вами, Сергей Михайлович? Лишнего приняли?
Зинштейн вздохнул, покосился на бокал с виски, отодвинул от себя.
— Кто вы? — спросил он немного дрожащим голосом. — Кто вы на самом деле?
— Ну здрассьте! — Щепкин укоризненно покачал головой. — Вы вроде бы трезвый еще! Забыли, кто я?
— Я помню, кем вы мне представились! И кем представили своих друзей. Оператор, директор, актриса! Прима!
Он бросил затравленный взгляд на Диану, та ответила обворожительной улыбкой.
— А на самом деле оператор ничего не понимает в съемке. Директор впервые слышит о кассе, гримерша Виолетта оказывается простой… Лукомский, сволочь, подсунул мне свою девку. Хотел пристроить в синема! А как пел! Мастерица, волшебница, золотые ручки! Знал ведь, что обман раскроется поздно и я не смогу надавать ему пощечин! Художник рисует как посредственный ученик художественной школы. Вокруг меня одни самозванцы! Выходит, и вы, Василий Сергеевич, тоже?
