В отсутствие начальства - Николай Свечин
Лыков заинтересовался, что это за царь, и смотритель объяснил. Смоленской временной каторжной тюрьмой командовал матерый «иван» по фамилии Лишневский. Недавно он в очередной раз подтвердил свое право казнить или миловать, зарезав доносчика прямо в камере, на глазах у всех. Приговоренному к бессрочной каторге, ему уже нечего было терять – больше вечности не дадут.
Походив вокруг да около, сыщик спросил:
– Внутрикамерное осведомление у вас там есть?
Титулярный долго молчал, потом нехотя признался:
– Ну, есть…
– Кто?
– Шурка Крендель, разбойное нападение, семь с половиной лет.
– Мне надо с ним поговорить.
– Это если он согласится. Сами понимать должны.
Алексей Николаевич надавил:
– Нужно, чтобы согласился. Востроножикову готовят с воли побег.
– Да вы что? – переменился в лице Орлов. – А сведения точные? Кто готовит?
– Сообщники, – пояснил сыщик. – Ведь вся его банда на свободе. Давеча они зарезали в Варшаве кассира, взяли двадцать четыре тысячи с мелочью. Деньги у ребят имеются.
– Сколько? Большая сумма. Тут любой не устоит.
– Вот и я об этом, Михаил Николаевич. Давайте объединим усилия. Если атаман сбежит, вас по головке не погладят.
– Это к гадалке не ходи, – вздохнул смотритель. – Ну что за жизнь? Стараешься, стараешься, а какой-нибудь стервец обязательно подгадит, пес его заешь!
– Ну, мы договорились? Зовите своего Кренделя. Я служу в полиции тридцать пятый год, все понимаю… Не наврежу.
Через четверть часа в допросную к Лыкову привели вихлястого мужчину с разбитным лицом.
– Здравия желаю, не знаю, как к вам обращаться, – поклонился он с порога.
– Зови «ваше высокородие».
– Так точно. Едва не генерал!
– Не знаю, выслужу ли, – доверительно ответил сыщик. – Вот разве ты мне поможешь?
– Смотря в чем, – осторожно возразил доносчик. – Тут и голову могут отрезать.
– Меня интересует сосед твой, Востроножиков. Правда, что ему с воли побег готовят?
Крендель склонил голову и долго молча смотрел на Лыкова. Потом вынул из кармана лычный[39] портсигар арестантской работы и протянул сыщику:
– Ваше высокородие, купите. Недорого прошу. Сам мастерил. Гля, какая хорошая работа!
Статский советник повертел вещицу в руках. Говоря по правде, сделана она была топорно.
– Сколько хочешь за нее?
– Пятерину бы… – ответил арестант. – Ну, ежели по вкусу.
– Нет, пятерину за такую штуку мало. Плачу вдвое больше – червонец. Точно ты сам делал? Как с выставки…
– Благодарствуйте, – польщенно расплылся в улыбке Шурка. Но, когда питерец протянул ему красненькую, отстранил ее: – А можно получить с вашей милости рублями? Не то увидят, разговоры пойдут. Целковыми же я расплачусь в лавке, как бы из сдельщины, никто и не приметит. Выписку[40], значит. Эх и кусну сейчас на голодные зубы!
– А ты, Шурка, хитрец, – одобрил Лыков, выкладывая на стол рубли. – Ну, теперь давай.
Они уселись и внимательно посмотрели друг другу в глаза. Потом сыщик заговорил с арестантом как с равным:
– Я знаю, что банда его здесь, в городе. Тут у них укрытие. Выскочат, облебастрят – и обратно в логово. В марте они зарезали кассира в Варшаве, взяли больше двадцати больших[41]. Уверен, средства пойдут на подкуп стражи. Смотритель у вас честный?
– Так точно, – ответил Крендель. – Ни одного побега до сих пор не было из самой, значит, тюрьмы. Только с внешних работ. Каталажка крепкая.
– Как Востроножиков поддерживает связь со своими?
– Баба к нему ходит по пятницам. Вроде как супружница, хотя, конечно, невенчанная. Передачи носит. Богатая – в тую пятницу пирог с визигой притащила.
– Баба… Это хорошо. Вот только откуда она взялась? Я читал дело, не было там никакой бабы.
Разбойник тряхнул головой:
– А есть! Он ее прятал, берег от сыщиков. А теперь, когда Куприян Захарович уже сидит без срока, то перестала она прятаться.
– Как зовут?
– Епистинья, а фамилии не знаю. Чай, в конторе скажут.
Сведения были важные, питерец не зря ехал на край города. Можно было на этом и закончить, но он продолжил расспросы:
– Очень страшный Куприян Захарович?
– Да не страшнее Лишневского. Тот, может, слышали, своей рукой капорника[42] казнил. Ножом прямо в брюхо! Я рядом стоял, меня даже кровью обрызгало…
Арестанта передернуло. Алексей Николаевич не удержался и спросил:
– Как же ты не боишься после этого?
– Их благородие обещают в другую тюрьму перевести. Через год. Кандалы сняли, я теперь в отряде исправляющихся[43]. Пошлют меня в Елизаветград, в тамошнюю цинтовку. У меня там мамка с сеструхой живут… навещать будут…
Голос бандита дрогнул, и он отвел глаза.
Когда осведомителя увели, статский советник приказал смотрителю принести переписку Востроножикова. Тот вдруг вспомнил:
– А ему нынче письмо сдали, еще не успели вручить.
– Покажите.
Орлов кликнул дежурного, и тот вскоре принес лист бумаги.
– Там ничего интересного нет, я уже смотрел. Так, бабская одна глупость, и ничего больше.
– Часто эта Епистинья навещает Востроножикова?
Орлов опять наморщил лоб:
– Два раза в месяц дозволяется. Свидание то есть, по пятницам. А в другие две пятницы только письма да передачки, но без свиданий. Так она и ходит, ни одной пятницы не пропускает. Вы не думайте, мы следим строго. Хлеб там или колбасу – все ножом тыкаем, нет ли пилки или секретной записки. Покуда ничего не нашли.
Лыков слушал смотрителя, а сам вертел письмо и так и эдак, даже поглядел на просвет. Титулярный советник снисходительно сказал:
– Мы свое дело знаем. Письмо как письмо.
Алексей Николаевич взглянул на тюремщика с иронией:
– Знаете? До тонкостей?
Тот обиженно дернул плечами:
– Ваше высокородие, позвольте! По какому праву вы делаете мне оскорбительные намеки?
– Арестанты изобрели новый способ тайнописи. Один лист кладут на другой, смачивают… Не слышали?
– Нет, – растерялся смотритель.
– Так слушайте. Способ свежий, очень быстро расходится по тюрьмам. Лист бумаги, назовем его лист А, кладут на десять минут в воду. Потом вынимают и плотно прижимают к стеклу. Разглаживают, чтобы не было морщин. Сверху прямо на мокрый лист кладут сухой, назовем его лист Б. И пишут на нем секретный текст, несильно нажимая на грифель. После этого сухой лист Б сжигают, а мокрый, который А, сушат. И проглаживают на горячей поверхности, например на самоваре…
– У нас на каторжном этаже есть самовар, – спохватился смотритель. – Ах они, шельмы!
– Я докончу, с вашего разрешения. На высушенном листе пишут текст невинного содержания, вот как здесь, к примеру. Чтобы прочитать секретное сообщение, нужно лишь положить лист А в воду. И через пять минут буквы станут видимыми. Ну, давайте проверим?
– Давайте, – загорелся Орлов.
Надзиратель по его команде принес миску с водой. Исследователи с интересом занялись экспериментом. Положили письмо Епистиньи в воду и начали всматриваться. Вскоре на бумаге проступили буквы.
– Ага! – вскричал титулярный советник. – Тайнопись! Они хотят подломать тюрьму!
Сыщик осторожно вынул письмо и прочитал:
– «Стефан едва не попался. Мы спрятали его в Шембелевке. Побег лучше пока отложить». Михаил Николаевич, что такое Шембелевка?
– Такая пригородная местность, на правом берегу Днепра под Девичьей горой. Слыхали о горе?
– Которая напротив Молодецкой горы, что в Шейновке? – вспомнил питерец.
– Точно так. Деревня и дачи поблизости. Место малолюдное.
Лыков потирал
