Алексей Чертков - И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты
– Слушай, германец! – Гулидов решил сразу дать понять, кто здесь главный. – Во-первых, я не по этой части. Во-вторых, давай условимся: ты едешь прямиком к хатке Рвачёва, указываешь мне на заветную калитку. И в-третьих, сразу же валишь оттуда на все четыре стороны. И чтобы дым столбом, а хвост пистолетом! Впрочем, чего это я про хвост?
– Хорошо, хорошо, любезнейший. Сделаю всё, как скажете.
– И в-четвёртых, не называй меня любезнейшим, а то чуб отрежу!
– Не извольте беспокоиться, э-э-э… товарищ.
Гулидов набрал телефонный номер Рвачёва – надо было срочно напроситься к нему в гости, оправдать своё неожиданное появление. Было бы наивно предполагать, чтобы он при помощи вот этого недоноска смог проникнуть на территорию хорошо охраняемого объекта. Тут Стеллка дала маху. Ключик от потайной калитки Гулидову нужен был не для входа, а для выхода, когда драпать придётся. «Пригодились, гляди-ка, навыки Женьки Елисеева думать об отступлении, не начав сражения», – отметил про себя пассажир кабриолета.
Рвачёв долго не отвечал на звонок. Наконец раскатистое «Альё!» раздалось в трубке.
– Это я. Узнаёшь? Дело срочное есть, – соврал Гулидов, – надо бы свидеться.
– Тебя не узнать, бля, губером не стать, – пошутил банкир. – Я же тебе, ха-ха, говорил: экстренная связь через Стеллку.
– Так я, собственно, от неё…
– Срочное, говоришь? Ну, тогда давай ко мне. Адрес она тебе дала?
– Дала.
– Жду.
Пока добирались до кольцевой из центра Москвы, простаивая в автомобильных пробках, наступил вечер. Неприветливые серые улицы столицы сменились унылыми августовскими пейзажами по обеим сторонам шоссе.
– Останови у вещевого рынка! – приказал он Вальдемарчику.
Тот безропотно повиновался. Гулидов бросился к палаткам. На его счастье нашлась одна припозднившаяся тётка. Она усердно обвязывала огромный баул в розово-коричневую клеточку трескучим скотчем. Не торгуясь и не вдаваясь в нюансы фасона, запоздавший покупатель выбрал наугад несколько вещей и, особо не заботясь об их товарном виде, засунул шмотки в один большой пакет.
– А теперь заедем вон в тот лесок, – указал он рукой Вальдемару на появившуюся справа лесополосу.
Лесок оказался усеянной битыми бутылками, вонючими пакетами стихийной свалкой. В другом – та же ситуация. Гулидову надоела эта бессмысленная экскурсия по отхожим местам. Он заставил своего случайного напарника свернуть на первый попавшийся съезд с шоссе.
– Выходи из машины!
Вальдемар нехотя выбрался из кабриолета, подтягивая на ходу сползающие с задницы ярко-зелёные штанцы, обнародующие идущему следом бирюзовые стринги.
– Раздевайся! – угрюмо приказал Гулидов.
Официант смутился, машинально расстегнул послушную молнию на ширинке, но, чуть помедлив, застегнул её.
– Проказник! А говорил не по этой части…
Гулидов в ярости швырнул в него пакет с одеждой:
– Одевайся!
– Я ношу только брендовые вещи. Это барахло не надену!
– Оденешь, как миленький оденешь, если, конечно, жить хочешь. Кругом видеокамеры, болван, понатыканы! Твою смазливую мордашку вмиг вычислят. Этот попугаистый нарядец как флаг, как знамя! Иди и бери тёпленьким! А я ещё пожить хочу.
– Фу! Какая гадость! Тут и выбрать не из чего, – начал ныть голубок.
– Сейчас точно у меня схлопочешь по кумполу! – пригрозил Гулидов и сунул ему в руки штаны и куртку из мешка.
Переоделся и сам. На голову нахлобучил дачного вида соломенную шляпу, бейсболку отдал продолжающему причитать Вальдемару, который с особым отвращением натягивал на себя широченные, турецкого пошива треники с тремя адидасовскими полосками. Тщательно осмотрел его, оторвал болтающуюся этикетку. Видок у обоих, надо признаться, был не ахти какой, но для задуманной операции подходящий.
– Близко к резиденции не подъезжай, – отдал Гулидов последнее указание. – Больно уж красив твой конь ретивый, приметен. Пёхом пойдём. Укажешь на калитку, я скину этот маскарад, выбросишь его где-нибудь подальше от того места. Даже если обновки тебе приглянулись, ха, всё одно – избавься от них. И не болтай лишнего! Теперь тихо вперёд!
***Вдоль бесконечно длинного забора рвачёвской резиденции пробирались украдкой на почтительном расстоянии от него. Забором это величественное сооружение трудно было назвать. Скорее, к нему подходило определение малой кремлёвской стены – настолько высока и монументальна она была.
Вальдемарчик дрожал как осиновый лист, но заветную калитку со стороны реки нашёл довольно быстро. На счастье, установленной видеокамеры здесь не было видно. Гулидов на всякий случай впрыснул в неприметную скважину технического масла из пузырька с длинным резиновым носиком, смазал петли. Потихоньку приоткрыл дверцу, заглянул за неё. Вроде тихо. Ключ спрятал рядом, за ближайшим хозяйским кустом. Калитку запирать не стал. Найдут её открытой – сами закроют. Кому в голову придёт замок ночью менять?
– Всё, готово! Бери одёжку и проваливай. Закончилась твоя миссия! – бросил он Стеллкиному порученцу.
– Но Стелла Ивановна просила по возможности проследить, чем дело закончится, зафиксировать, так сказать, факт измены.
– У-у-у… лучше молчи! Не выводи меня из себя! Сказано тебе: «по возможности». Вот здесь, у этого сраного куста, кончились все твои возможности! Всё, кончились! Финиш! Тебе ясно?
– Ясно… – промямлил официант, но, секунду подумав, решил сделать ещё один заход: – Если позволите… Мне не совсем ясно. Как же я приказание госпожи исполню?
– А, так ты ещё и из этих… – Гулидову стало противно. – Вот Стеллка молодец, укатала парня. Пошёл вон! Сгинь! Умри! На глаза мне не попадайся, пришибу!
Гулидов понял бессмысленность дальнейшего препирательства с несносным стеллкиным протеже. Он резко развернулся и влепил ему роскошную оплеуху. Тело Вальдемара исчезло с горизонта. Покуда в кустах сражённый выверенным ударом официант приходил в себя, Гулидов был уже далеко.
Вот и заветный звоночек у главного входа. Пока шкафообразного типа телосложения охранник провожал его к входу в барский дом, Гулидов постарался как можно лучше разглядеть расположение аллей и строений внутри усадьбы. «Так, это дом для охраны, дальше – для прислуги, гараж, флигель для гостей, беседка с колоннами и куполообразной крышей, церквушка, справа – спортзал, открытый бассейн, амфитеатр, слева – конюшня, теннисный корт, а тут, по-видимому, ангар для техники, дальше – вертолётная площадка, поле для гольфа… Ничего себе владения! Идеально было бы ускользнуть, пробравшись мимо беседки к церквушке, а затем незаметно прокрасться, минуя гостевой дом, к забору, благо там деревца и кустарники повыше и погуще остальных будут. Блин, расстояния-то какие огромные!» – лихорадочно выстраивал он путь к своему отступлению.
Перед мраморным крыльцом парадного входа в четырёхэтажный особняк с многочисленными колоннами красовался великолепный фонтан, в центре которого обнажённую статую Афродиты фривольно обнимал древнегреческий Пан с козлиными ногами и бородкой. Причудливые карнизы и наличники окон были украшены львиными головами и разнообразными фронтончиками по мотивам французского рококо. На балюстраде крыши были выстроены грозные готические статуи, диссонирующие с внешним великолепием отделки фасада здания в стиле елизаветинского барокко. «Среди этих страшилищ удобно было бы снайпера расположить», – почему-то подумал Гулидов. Внешним убранством рвачёвская резиденция уж больно напоминала слегка уменьшенную, обрезанную по краям копию петербургского Зимнего дворца.
Викентий Илларионович Рвачёв, известный в банковских кругах по кличке Лариончик, считал себя выходцем из древнего графского рода Рачинских. По версии банкира, из-за боязни преследования со стороны революционной власти рабочих и крестьян потомки знатной фамилии сменили её на нынешнюю, менее благозвучную. Установить доподлинно сиё дворянское родство было невозможно из-за отсутствия источников или хотя бы свидетельств дальних родственников, оставшихся в живых. Поэтому опровергнуть утверждение банкира никто и не пытался. Рвачёв всячески подчёркивал своё особенное происхождение, изобрёл даже фамильный герб, не претендующий на оригинальность: два льва, увенчанные коронами, удерживают щит, на котором выбито известное латинское выражение Pecunia non olet21, приписываемое императору Веспасиану. К множеству недостатков, обычных для людей, сидящих в прямом смысле на хранилищах с золотом и мешками банкнот, у него было единственное положительное качество, к которому люди сносно относятся, – Рвачёв любил деньги. И они отвечали ему взаимностью. Что это была за любовь: по рождению, карме или какому-то особому чутью, везению – устанавливать было бессмысленно. Казалось бы, высади Рвачёва в пустыне, так он и там создаст среди местных зверушек кассу взаимопомощи, которая через год превратится во вполне себе сносный банк, ссуживающий баксы бедуинам за пользование особым, экологически чистым и благотворно влияющим на здоровье песком с ближайшего бархана. Или же начнёт брать деньги за прокат верблюдов для вечерних прогулок по специальному маршруту, сулящему удачу, под сенью уходящего за горизонт раскалённого солнечного диска. Был ли он евреем, коим приписывают многочисленные чудеса по превращению навоза в злато, а мусора в деньги? Да вроде нет. Типичная физиогномика рядового деревенского повесы из-под Рязани: узколицый брюнет с чуть раскосыми глазами, невысоким лбом и курносым носом. Говорят, обычно людям с таким нордическим типом лица несвойственны торгашество, предательство и обман. В случае с Рвачёвым всё выходило как раз наоборот.
