Виктор Мережко - Сонька. Конец легенды
Неожиданно до слуха донеслись нестройные голоса, исполняющие «Варшавянку», затем вдали показалась толпа под красным флагом. Они даже не пели — кричали. Неистово, вызывающе, хмельно от желания обратить на себя внимание.
Вихри враждебные веют над нами,Темные силы нас злобно гнетут!
Наперерез бунтовщикам выскочили десять конных жандармов, ринулись на поющих.
Завязалась потасовка, кто-то истошно вопил, жандармы хлестали плетьми рабочих нещадно, с дурманящим ожесточением.
Мадемуазель Бессмертная заспешила на другую сторону улицы, торопливо уселась в одну из пролеток напротив Александринского театра, оглянулась на бунтующую толпу и покатила в противоположную сторону.
— Разворачивай! — крикнул Изюмов своему извозчику. — Живее! Видал, за какой барышней ехать?
— Не слепой, барин!.. Вмиг наверстаем!
С Невского они крутанули на Фонтанку, перескочили через Семеновский мост, и спустя малое время пролетка с мадемуазель уперлась в ворота дома Брянских.
— Стой! — толкнул в спину кучера Изюмов.
Понаблюдал, как привратник без липших вопросов открыл девице калитку, они о чем-то коротко обмолвились, и она легко и привычно зашагала по широкому пандусу к входу в дом.
Николай азартно потер руки, велел извозчику:
— К Театру оперетты, милок!
— Понял, барин!
Пролетка развернулась и помчалась в противоположную сторону.
Филимонов как раз подписывал программки на будущую театральную декаду, когда в дверь постучали.
— Войдите!
Это был Изюмов. Он вглубь кабинета проходить не стал, сделал всего лишь пару шагов.
— Есть о чем докладать-с, Гаврила Емельяныч.
Тот оторвался от программок, кивнул.
— Докладайте.
— Девица, визитировавшая к вам, некоторое время каталась по городу, после чего сменила повозку и направилась в противоположном направлении…
— Можете короче и внятнее?
— Могу-с, Гаврила Емельяныч. Хотя весьма волнуюсь. Так как для самого-с сюрприз.
— Ну?
— Есть все основания подозревать, что это… — У бывшего артиста пересохло в горле. — Прошу-с прощения, небывало волнуюсь.
— А можно, мать вашу в дыхалку, без волнения? — вдруг заорал Филимонов.
— Можно… Это мадемуазель Табба. Они направились в дом княжны Брянской.
— Ничего не путаете?
— Никак нет, Гаврила Емельяныч.
— Вы сами видели, как она вошла в дом Брянских?!
— Так точ… Собственными глазами.
Филимонов вернулся за стол, какое-то время бессмысленно перебирал программки, снова посмотрел на бывшего артиста.
— Вы поняли, о чем я хочу предупредить?
— Так точно-с… Чтоб ни слова, ни полслова.
— Вот и исполняйте. И не приведи господь, брякнете где, острог раем покажется. Поняли?
— Буду нем-с, как луна.
Изюмов ушел, директор в раздумье постоял возле стола, взял телефонную трубку, набрал номер.
— Пятьдесят шесть сто семьдесят два, барышня. — Подождал, услышал нужный голос.
— Егор Никитич?.. Гавриил Емельянович беспокоит. У меня к вам есть одно очень презабавное дельце… В любой день, в любое время. Вы ведь знаете — в театре я живу.
Положил трубку на рычаг, удовлетворенно улыбнулся.
…Дворецкий стоял перед княжной с поднятым сухим подбородком, говорил чеканно, с достоинством:
— Возможно, я, княжна, переступаю черту дозволенного, однако счел бы возможным обратить ваше внимание на некоторые странности, происходящие в вашем доме.
Анастасия сидела за роялем, готовилась к уроку по музыке, поэтому визит дворецкого ее раздражал.
— Странностей этих много?
— По крайней мере на одну я бы желал сделать акцент.
— Только на одну. Об остальных доложишь потом. Через пятнадцать минут придет мадам Гуральник.
— Речь идет о мадам Таббе.
— Чем же она тебя не расположила?
— Странностью поведения, княжна. Они ведут себя крайне непонятно и крайне по-разному.
Княжна нетерпеливо вздохнула.
— Можешь яснее?
— Во-первых, они пьянствуют…
— Во-вторых?
— Во-вторых, госпожа Бессмертная заняты какими-то тайными делами. Они почти ежедневно меняют наряды, пользуются париками разных фасонов, лицо закрывает либо кисея, либо очки.
— Ну и что в этом возмутительного?
— Возмутительного ничего, но есть некая настороженность и даже подозрительность. Будто мадемуазель ведут некую скрытную жизнь.
— Мадемуазель — бывшая актриса! К тому же с печальной судьбой. И я не имею права запретить ей упражняться над своей внешностью.
Дворецкий замялся, с определенной неловкостью произнес:
— Репутация, мадемуазель… Разве вам недостаточно давних слухов о некогда скрывавшейся в доме некоей воровки Соньки Золотой Ручки, в результате чего дом до сих пор как прокаженный?! К вам не ходит свет, мадемуазель!
От гнева ноздри Анастасии стали раздуваться.
— Ты не говорил, я не слышала. И комментарии разного рода мне противны! Если же когда-либо тебе придет в голову сообщить мне подобную глупость, я уволю тебя сразу же! Без содержания! Ступай!
В гостиной послышались четкие шаги и тут же раздался резкий голос мадам Гуральник:
— Мадемуазель, вы где?.. Если не за инструментом, я буду крайне недовольна!
— Я здесь, мадам! — ответила Анастасия.
— Вот и прелестно! Вот и чудно!.. Ладони кладем на клавиши, начинаем разминочку!
Дворецкий молча поклонился и покинул комнату.
Надсмотрщик Евдокимов докладывал поручику взволнованно, дыша почтением к начальству:
— Передвижения по поселку наблюдал следующие… Воровка Сонька много раз бегала к придурку в хибару, пребывая там не меньше получаса. Дочка ее, Михелинка… — Он взглянул на поручика, от смущения закашлялся. — Михелинка… прислуга ваша… она также шастала к дурачку, который якобы для нее папашка. И ежели зырить со стороны, то там как бы варится какая-то каша, ваше благородие.
Гончаров сидел за столом, пил английский чай с сахаром вприкуску.
— Каша?.. Какая каша?
— Крутая, ваше высокородие.
— Можешь более внятно?
Кузьма нагловато ухмыльнулся.
— Драпать, похоже, удумали.
Поручик отставил чашку, с легким удивлением посмотрел на надсмотрщика.
— Все трое, что ли?
— А хрен их маму знает!.. Может, вдвоем. А может, и дурачка за собой потащат.
— Ну и куда здесь можно убежать?
— А некуда!.. В тайге зверь загрызет, по воде тюлень утащит. Только пароходом и остается. До парохода, если посчитать, совсем ничего! Через семь ден пригудит!
Никита с интересом изучал хитроватого Евдокимова.
— На пароход надо еще попасть.
— Попадут! — отмахнулся надсмотрщик. — Не низом, так верхом! Вы мало знаете эту лярву Соньку. Ежели понадобится, покойника из могилы оживит.
Никита Глебович помолчал, переспросил:
— Значит, думаешь, побег готовят?
— Так по-другому им больше и шушукаться незачем!.. К пароходу готовятся!
Поручик вынул из ящика стола рубль, протянул Кузьме.
— Ладно, ступай. Выпей за верную службу!
Тот сунул деньги в карман, чуть не до пола поклонился:
— Благодарствую, ваше высокородие! — и попятился к двери. — А насчет выпить, это мы с удовольствием. Даже с превеликим!.. Благодарствую, господин!
Кузьма вывалился в черноту коридора. Поручик подошел к окну, стал смотреть во двор. Залаяли собаки. Выбежавший из дома Евдокимов пугнул их и торопливо, без оглядки зашагал по темной улочке.
Далеко за полночь, когда Михель уже спал, в дверь хибары сильно постучали, после чего раздался треск и перед лежаком возник Кузьма с керосиновой лампой в руке. Он был сильно пьян, его заметно водило из стороны в сторону.
— Придурок, ты где?.. Просыпайся, хватит дрыхать! — Надсмотрщик с силой ударил по ногам лежачего, заорал: — Встать, шмуродей, когда с тобой начальство тренькает!
Михель, облокотясь о стену, поднялся, промычал:
— Не надо…
— Надо не надо, не тебе решать, жопник! Видишь, кто к тебе заявился?
— Спать… Хочу спать, — снова пробормотал сумасшедший.
— Ты у меня поспишь, жидовское мусло! — Евдокимов огляделся, нашел какой-то ящик, примостился на нем, держа лампу между коленей. — Слухай в оба уха и не смей перечить. Понял?
Михель кивнул.
Кузьма нашел в кармане торбочку с табаком, сделал самокрутку, зализав концы языком, закурил.
— Значит, так… Первое, чем интересуюсь. По каким таким хренам к тебе ныркают Сонька с дочкой?
— Соня… Мама…
— Ты мне мозг не крути, а отвечай по делу!.. О чем они с тобой, придурком, тут баланду разводят?
— Мама… Соня.
— Сейчас врежу.
— Больно… Не надо. — Михель задрал сорочку, показал синяки на теле. — Больно.
— Это Овечкин крестил тебя, нехристя? Так это еще не больно. А вот ежели я приложусь своей кувалдой, тут определенно Сару с Абрамой забудешь, — Евдокимов выпустил густой дым, с прищуром посмотрел на Михеля. — Хочешь, чтоб я тебя уважал, хоть ты и чистый придурок? Сонька с дочкой к тебе приходили?
