Смерть в конверте - Валерий Георгиевич Шарапов
С началом войны в Москве был введен режим светомаскировки, который отменили только 29 апреля 1945 года. Запрет был настолько суровым, что по окнам забывчивых граждан иной раз палил из винтовок военный патруль. К дисциплине москвичей приучили быстро, и после сумерек город погружался в ужасающую темень.
Теперь же, спустя всего четыре месяца после победы, похорошевшую столицу было не узнать. Дороги и тротуары повсеместно ремонтировались, устранялись следы давних бомбежек, восстанавливались линии электропередач, налаживалось уличное освещение.
Размышляя об этом, Золотухин на ходу вынул из-под резинки предпоследнюю папиросу, слегка размял ее, понюхал, привычным манером смял бумажный мундштук. Спрятав в карман портсигар, достал спички. На секунду остановившись, прикурил, пыхнул дымком и неторопливо отправился дальше по Баррикадной в сторону Красной Пресни…
Несколько последних лет он занимал должность заместителя начальника Управления. Колобаев по-прежнему верил в Золотухина и двигал его по карьерной лестнице, покуда тот не стал его ближайшим помощником. Теперь по должности Михаилу Ивановичу полагался служебный автомобиль, однако в 1941 году весь автопарк был передан на нужды Красной армии. В ведомственном гараже осталась единственная старая эмка, которой пользовался сам Колобаев. В июле 1945 года Управлению вернули пару автомобилей, но они нуждались в капитальном ремонте и не выезжали из гаража. Посему Золотухин привычно предпочитал автобус и нисколько об этом не жалел.
От площади Восстания до дома он всегда ходил одним и тем же маршрутом: по Баррикадной, затем по Красной Пресне до родного Пресненского переулка.
Золотухин шел не спеша, наслаждаясь крепким табачным дымком и спустившейся на город вечерней прохладой. А еще согревающей мыслью о приближавшемся выходном дне. Ежели супруга окажется в здравии и в добром духе, то можно сговориться со старыми приятелями, сесть с картишками за стол и расписать пульку.
На Пресне, метров за двести до поворота в переулок, ход его приятных мыслей внезапно был нарушен строгим мужским голосом:
– Гражданин, задержитесь!
Замедлив шаг, Михаил Иванович оглянулся по сторонам. Удивительно, но на Красной Пресне в эту минуту никого поблизости не было. А по тротуару к нему спешили трое: лейтенант милиции и два гражданских молодых человека. На руках у гражданских пестрели красные повязки с желтыми надписями «Бригадмил»[1].
– Простите, вы ко мне обращаетесь? – удивился Золотухин. Законов он никогда не нарушал, с органами правопорядка общался лишь однажды, когда на участке Сыромятнической набережной реки Яузы обнаружилась неразорвавшаяся немецкая авиабомба.
– К вам, – подошедший сотрудник отдал честь и представился: – Оперуполномоченный младший лейтенант Петров, Краснопресненский РОМ[2]. Вы Золотухин Михаил Иванович?
– Да, – еще больше озадачился тот. – А в чем дело?
– Можно взглянуть на ваши документы?
– Конечно. – Золотухин полез во внутренний карман пиджака. – Вот, пожалуйста.
Лейтенант ознакомился с паспортом, со служебным удостоверением. И, положив их в нагрудный карман кителя, приказал:
– Пройдемте с нами.
– Куда? – окончательно растерялся Михаил.
– Приказано сопроводить вас в ближайший опорный пункт. Это недалеко – на набережной…
Краснопресненская набережная действительно находилась рядом, в четырех кварталах. Проявлять любопытство, а тем более спорить с сотрудниками НКВД никто в эту пору не отваживался.
– Конечно, – пожал плечами Золотухин.
– Вот сюда, – показал на проход между домами лейтенант. – Здесь, через дворы, получится быстрее…
Михаил Иванович тоскливо посмотрел на угол трехэтажного здания, за которым виднелось начало родного Пресненского переулка. Вздохнул и в сопровождении трех сотрудников послушно зашагал в обратную сторону…
Глава вторая
Москва, Глубокий переулок, Петровка, 38
сентябрь 1945 года
В Глубоком переулке вечерело. Все сотрудники оперативно-разыскной группы были заняты своими делами. Штатный фотограф Игнат Горшеня озарял подвал заброшенного маслозавода магниевой вспышкой, фиксируя на фотопленку все, что могло впоследствии пригодиться оперативному расследованию. С год назад ему, молодому старлею, опытные товарищи еще подсказывали, что и как снимать. Нынче он все делал самостоятельно.
Егоров, Васильков и Бойко внимательно осматривали подвальное помещение, в котором несколько часов назад стайка местных мальчишек случайно наткнулась на труп Михаила Золотухина.
Иван Старцев в сопровождении старшего лейтенанта Баранца отправился в ближайшее госучреждение, чтобы переговорить по телефону с комиссаром Урусовым. И только лейтенант Ким, оставаясь самым юным сотрудником группы, скучал у телефона в рабочем кабинете на Петровке.
– В карманах и под подкладкой пусто, – объявил капитан Бойко, закончив осмотр оставшейся на убитом одежды.
По пояс раздетый мертвец лежал у боковой стены из старого красного кирпича. На нем оставались черные брюки, длинные хлопковые носки и легкие парусиновые туфли. Слева в двух шагах валялись рубаха и темный пиджак. Справа из проржавевшей трубы монотонно капала вода. Воздух в подвале не вентилировался, оттого пропах сыростью, кисловатой плесенью и прогорклым маслом. Видать, когда-то в этих подземных помещениях хранили емкости с готовой продукцией. Сейчас к малоприятным «ароматам» добавился тошнотворный запах разлагавшегося тела. Дабы перебить его, сыщики беспрестанно дымили папиросами.
– Пару дней лежит, а душок уже невыносимый, – проворчал капитан Егоров.
– В тепле тело быстро разлагается, – бывший фронтовик Васильков изучал следы на пыльном полу.
Заместитель начальника Управления гидротехнических сооружений Москвы Михаил Иванович Золотухин исчез более двух суток назад. Ушел ближе к вечеру со службы, а дома так и не появился. Мужик он был справный, непьющий, хороший семьянин. Любил, правда, с друзьями перекинуться в картишки, но исключительно по выходным и с одобрения супруги. Она-то и забила тревогу, когда муж не явился с работы к положенному часу. Сначала позвонила двум закадычным приятелям Михаила, а после известила милицию. Ну и завертелось…
Обследуя толстый слой пыли, Васильков наткнулся на интересный артефакт – небольшой портсигар на пять-шесть папирос. Его кто-то аккуратно прикопал в дальнем углу подвала. Основание было медным, а вот крышку мастер исполнил из благородного серебра. Помимо орнамента в виде виноградной лозы крышку украшала надпись: «За большевистское отношение к делу. Михаилу Ивановичу Золотухину. 31.12.1935». Портсигар оказался пустой, однако нутро его сохранило аромат хороших папирос.
Через четверть часа вернулись Старцев и Баранец.
– Урусову ситуацию обрисовал, экспертов вызвал, – оповестил товарищей Иван. Вид у него был измученный, недовольный.
– Без экспертов не обойтись, – тщательно вытер руки платком Егоров. – Перед смертью его долго пытали.
Иван подошел ближе, посветил фонариком. Опираясь одной рукой о тросточку, присел и начал рассматривать тело.
– Да… порезы, проколы, синяки… Досталось мужику в последние часы жизни, – заключил он. – Причину смерти установил?
– Глубоких ножевых ран нет. Либо болевой шок от порезов и ударов, либо сердечная недостаточность. Эксперты после вскрытия скажут наверняка.
