Енё Рейто - Проклятый берег

Альфонс направил луч фонарика внутрь ящика, вскрикнул и выпустил фонарик из рук.

Я почувствовал, что у меня ум за разум заходит…

В ящике лежал Чурбан Хопкинс!

Мертвый!

— Каррамба! — выругался Альфонс. Выругался от волнения почти шепотом, но вы бы ошиблись, попытавшись сделать выводы о его происхождении по вырвавшемуся у него проклятию. Он редко дважды подряд ругался на одном и том же языке. Если судить по репертуару ругательств, его можно было бы отнести к любой нации земного шара. Впрочем, сильно сомневаюсь, что они стали бы оспаривать Альфонса друг у друга.

— Ты, — прошептал он. — Копыто!… Что… что ты скажешь?

Я не знал, что сказать. Просто стоял, словно окаменев. Господи… Бедняга… Чурбан, добрый, старый товарищ…

Альфонс поднял фонарик. Одежды на трупе не было. Все было в крови, но рана не была видна. Только когда мы перевернули Хопкинса, выяснилось, что он получил пулю в затылок.

— Мы найдем, кто это сделал, — сказал я.

— Правильно…

— И расплатимся за Хопкинса сполна.

— Даже, если понадобится, с процентами…

Мы стояли понурившись. Мало на свете таких веселых, добрых, настоящих парней, каким был Чурбан Хопкинс.

— А теперь… прежде всего похороним беднягу как следует, по-матросски.

— Тихо! — сказал Альфонс, хватая меня за руку. Что-то двигалось в темноте, но не похоже было, что это крыса бегает по доскам трюма.

— Посвети…

Альфонс направил луч фонарика в угол и…

Прыжок… Какая-то тень бросилась к трапу.

Мы бросились вслед за ней. Альфонс, столкнувшись со мною, упал, и нас окружила кромешная темнота. Загремели ступеньки трапа, но прежде чем беглец успел добраться до люка, я схватил его за лодыжку. Мы покатились вниз, и тут мне удалось вслепую хорошенько влепить ему кулаком.

Я — человек набожный, но о моем левом прямом с уважением отзываются самые видавшие виды парни…

— Посвети! — пропыхтел я.

Вспыхнул свет — и я остолбенел даже больше, чем несколько минут назад.

На полу с разбитым, окровавленным лицом, в полубеспамятстве сидел Турецкий Султан. В красных шароварах!

— Убьете меня теперь? — спросил Султан.

Это уж точно, — ответил я, потому что не люблю обманывать.

— Но не исключено, — задумчиво проговорил Альфонс, — что сначала мы тебе что-нибудь отрежем. Ухо, нос или еще что-нибудь, ведь просто убить тебя — явно мало.

Турок закурил.

— Что поделаешь, — сказал он негромко, хоть всегда был человеком крикливым и задиристым. — Я бы на вашем месте сделал то же самое.

— Слушай, Турок, — сказал Альфонс. Человек, который способен раздеть своего товарища, а потом вернуться и убить его, хуже, по-моему, всякого каннибала.

Он пнул Турка ногой, а потом выбил у него из рук сигарету.

— Давай, чего уж там, — сказал Султан. Мне было странно, что заносчивый, не боявшийся никого на свете Турок так терпеливо все сносит.

— Прежде чем мы с тобой покончим, ответь, за что ты убил Чурбана?… Ну, за что?…

— Все равно вы не поверите, если я скажу правду.

— Говори!

— Я не убивал его!

Я ударил его ногой так, что он свалился на землю.

— Ты — грязный, трусливый убийца из-за угла! Он поднялся и заговорил снова:

— Потому я и не хотел говорить. Знал, что все равно не поверите. Я бы и сам не поверил. Но чтобы я был таким уж трусливым, этого до сих пор не замечалось.

И это была правда. Идиотская ситуация.

— Ладно, рассказывай, как, по-твоему, все было.

— Я принес Чурбану одежду, а то мне все-таки неудобно было, что я бросил его здесь. На палубе никого не было. Я решил, что он спустился вниз взглянуть на покойника. Я тоже пошел в трюм и, как и вы, нашел его в ящике. Бежать уже не было времени — пришли вы. Вот так оно и получилось.

— А где одежда, которую ты принес? — спросил Альфонс. Султан вернулся в тот угол, откуда он выскочил, и показал на сверток с одеждой.

— Солдатская форма! — воскликнул Альфонс, глаза у которого, как у кошки, видели в темноте, куда не доходил свет фонарика.

— Ну да. Другой не было. Зачем бы я тащил ее, если бы пришел его убить? — Султан снова закурил.

Черт его знает. Трудно поверить, что он застрелил Хопкинса. Убийцы из-за угла не курят так спокойно перед лицом верной смерти. От Альфонса ему пощады ждать не приходилось, да и мое законное возмущение — при всей моей кротости — еще далеко не улеглось.

Голос Альфонса тоже зазвучал менее решительно.

— Тебе надо чем-то доказать свои слова, — сказал он после короткой паузы и поставил фонарик на ящик, — потому что от этого зависит, убьем мы тебя или нет.

Султан раздавил окурок так, что искры полетели во все стороны. Потом пожал плечами.

— А мне наплевать.

Таков уж он был. Нос крючком и все такое прочее. Невероятно длинные, худые руки, большой крючковатый нос и холодные, рыбьи глаза, с презрительной насмешкой глядящие на мир. Ничего не поделаешь, мне Султан нравился и убить его мне было бы не так-то легко.

— Ты не очень зарывайся! — прикрикнул на него Альфонс.

— Слушай… — сказал я. — Не верится мне, что Чурбана убил Турок.

— Мне и самому не верится. Но что, если мы ошибаемся?

— Что ты делал тут, когда мы пришли? — спросил я у Турка.

— Решил, что отомщу за Хопкинса, и выслеживал одного человека.

— Кого это?

— Убийцу.

— Ты знаешь, кто убийца? — спросил Альфонс.

— Знаю.

— Кто?

— Этого я не могу сказать.

— А если я тебя придушу? — полюбопытствовал мой друг.

— Тогда тем более ничего не скажу. И вообще, если не я убил Чурбана, то нечего вам ко мне и приставать. Допросы мне только легавые устраивали.

В этом тоже была доля правды.

— Ладно, — сказал я. — Я тебе верю.

— Я тоже, — кивнул Альфонс.

— Стало быть, я уже не обвиняемый здесь? — спросил Султан.

— Уже нет.

— Тогда, — Султан повернулся к Альфонсу, — за что ты мне только что разбил морду?

Его длинная рука метнулась вперед и ударила в подбородок моего друга с такой силой, что любой нормальный человек свалился бы без чувств. Но Альфонс только ответил встречным ударом.

Началась страшная свалка. На мой взгляд, Альфонс мог без труда решить дело в свою пользу — по части рукопашной я равного ему нигде не встречал, — но не хотел, чтобы Турок окончательно ударил в грязь лицом. Они упали на пол и усердно молотили друг друга.

Я не вмешивался. Это их личное дело. Выяснение отношений между двумя джентльменами.

Я отвернулся и еще раз посмотрел на моего покойного друга. Он лежал в ящике с закрытыми глазами… Бедняга Хопкинс… Какое у него мирное, спокойное лицо…

— Что это?

Я отчетливо увидел, как дрогнула мышца на его лице.

Возле носа.

Матерь божья! Мы ведь… мы ведь не проверили — жив ли он?

— Прекратите! — крикнул я дерущимся и с чувством пнул Альфонса, который как раз схватил Турка за уши и колотил его головой об пол.

— Ребята! По-моему, Чурбан пошевелился. Надо проверить… может, он еще жив…

— Ты пульс у него не проверял? — спросил Альфонс у Турка.

— Нет, я думал… — пропыхтел тот.

Мы кинулись к Хопкинсу и вытащили его из ящика. Альфонс приложил ухо к его груди. Мы, напряженно ожидая, стояли рядом.

— Ну?…

— Ничего не слышу… — Ухо от груди он, однако, не оторвал и после долгой паузы добавил: — Может быть… Иногда кажется, что немного стучит… И он не холодный… совсем не остыл…

Он вытащил из кармана плоскую фляжку и, разжав зубы, влил несколько капель рома в рот неподвижному Хопкинсу. Я начал растирать Чурбану грудь.

Если он был жив, то только благодаря тому, что рана оказалась очень тяжелой. Я не шучу. Так оно и есть. В Сингапуре один капитан полиции рассказывал мне, что при глубоком обмороке человек не так кровоточит, потому что кровообращение замедляется и свернувшаяся кровь успевает закрыть рану.

Через несколько минут, показавшихся нам вечностью, мы услышали слабое сердцебиение.

— Нужен врач, — сказал Турок. — И хороший врач.

Мы уложили Хопкинса на кучу пустых мешков и побежали за врачом…

Постоянные компаньоны Альфонса терпеливо дожидались нас на причале.

— Можете идти, — сказал Альфонс — Мы сами сделаем все, что нужно.

В оранском порту у нас был свой врач — Федор Квастич, служивший когда-то на русском крейсере «Кронштадт». После революции судьба занесла его в Оран.

Дела у него и с самого начала шли не бог весть как, а потом из-за вина и карт совсем покатились под горку. Пришлось даже за что-то отсидеть год в тюрьме.

Отбыв срок, Квастич осел в порту в качестве врача и мор-финиста. Тут живут не бюрократы. Не диплом важен, а умение. А Квастич умел многое! В первую очередь — молчать. Он хорошо знал, что такое врачебная тайна. Если он извлекал из кого-нибудь револьверную пулю, то это не значило, что на следующий день в газетах появится полицейское коммюнике, а если констатировал смерть, то не морочил голову, выясняя, где пациент обрел вечный покой.