Кристоф Доннер - Король без завтрашнего дня
Анри восторгался Революцией, как другие — космическими достижениями или футбольными победами. До тринадцати-четырнадцати лет он мечтал только об одном — стать вождем революции, вести ее обрывистыми тропами марксизма, ленинизма и большевизма, чей дух выражался для него в революционных песнях. Ибо это был один из наиболее трогательных и гротескных аспектов его собственного революционного прошлого: он знал наизусть «Юного часового», «Дело пойдет» и «Карманьолу».
Своей книгой для детей, написанной на веранде старинного отеля напротив руин Баальбека, Анри пытался поставить точку, окончательно избавиться от призрака того ребенка — солдата революции, который все еще жил в нем. Вытравить всю горечь былого разочарования.
Рассказать историю ребенка-короля — это казалось самым надежным способом похоронить прошлое. Анри словно нашел новый источник вдохновения.
Потому что не революцию я любил, думал Анри, словно осторожно оглядываясь назад. Теперь, узнавая больше о Людовике XVII, я наконец понял, что всегда любил мучеников революции. Вся моя жизнь, если хорошо разобраться, была связана с этой темой. Мой дед был, прежде всего, мучеником.
Одна из книг Анри была посвящена деду, участнику Сопротивления, умершему во время депортации. Безумная отвага, с которой этот человек бросался прямо волку в пасть, не давала покоя Анри. Долгое время он не знал про деда ничего, только видел его фотографию, стоявшую на пианино, молчаливую фотографию, не вызывавшую ни малейшего отклика, но тем не менее запоминающуюся — она врезалась в память мальчика, играющего арпеджио, и в конце концов сыграла решающую роль, побудив его написать историю этого героя, которого одни называли фарфоровым, а другие стальным. Из-за судьбы, постигшей книгу, вначале запрещенную к печати, затем подвергшуюся цензуре и, наконец, после выхода смешанную с грязью, всей этой нездоровой шумихи вокруг нее у Анри сложилось твердое убеждение, что на самом деле вся история человечества — это история мучеников, великих и малых, которые, конечно, однажды предъявят обвинения трусам и лжецам — но лишь в конце времен.
Это было проклятие, частью которого некогда стал его дед, а сейчас был он сам, Анри, воспевший хвалу мученичеству.
За исключением злосчастной книги о герое Сопротивления, сильно омрачившей его литературную репутацию, Анри писал только книги для детей и очерки о путешествиях, более или менее увлекательные. Он был и в России, снял фильм о разрушенных церквах и симпатичных молодых людях, прогуливавшихся вокруг них. Также он ездил в Никарагуа, Амстердам, Мексику — причем всегда, говорил он себе, спускаясь в метро на станции «Гран Библиотек», в поисках заброшенных детей, готовых рассказать мне о своих несчастьях. Я любил не их самих, хотя мне и казалось, что я влюбляюсь в них с первого взгляда, — нет, я любил их драмы. Я не просто знакомился с ними — я выводил их из тюрьмы бедности, проституции, наркомании, чтобы утешить, выслушать, исцелить, спасти, хотели они того или нет. Так оно и было, говорил себе Анри, так оно всегда и было. С Юлисесом, как и со всеми остальными, подумал он, ощутив, как невольно сжалось сердце.
Кем я был для них? Добрым самаритянином, простофилей, типом, которого они могли заставить заплатить за все свои несчастья? Но с этим покончено, сказал он себе, я изменился.
Да, изменился, повторил он, словно для того, чтобы надежнее убедить себя в этом и удостовериться в подлинности чувств, которые питал к той женщине, которую недавно встретил вновь. С ней он познакомился не в борделе, не подобрал ее в канаве, не спас от наркотиков — нет, ничего подобного, они познакомились на вечеринке, как приличные люди. Она не имела ничего общего с нищетой, была далека от бедствий этого мира, трудностей, препятствий, асоциальности; она была хорошенькой и веселой, вероятно, богатой, довольно известной, часто появлялась на телеэкране, жила полной жизнью, везде была желанной гостьей — и, прежде всего, взрослым состоявшимся человеком, но в то же время очень нежной, думал Анри, вспоминая ее манеры, ее грудь, полускрытую декольте… Она очаровывала и возбуждала одновременно.
Кажется, я влюбился, сказал он себе, глядя на часы.
Он боялся опоздать и в то же время испытывал страх, что она окажется не такой красивой, как прежде.
Рассказать ли ей о Людовике XVII? Соблазнить ее, изображая знаменитого писателя? Он никогда еще никого не соблазнял, играя на своем таланте, поскольку все написанное по большей части не удовлетворяло его самого. Его любовные отношения с женщинами всегда развивались стремительно и бурно, он знакомился с представительницами слабого пола на улицах, в кафе, на пляжах — но не на вечеринках и тем более не в барах роскошных отелей.
Моя жизнь перевернулась, подумал он, пересекая мост у министерства финансов. К тому же я больше не рассказываю о ней — ни от первого, ни от третьего лица, я полностью забросил литературу, посвятив себя кино и этой женщине. Это новая жизнь, гораздо более легкая, добавил он про себя, направляясь в сторону Лионского вокзала.
~ ~ ~
Анри вошел в бистро «Голубой поезд» на десять минут раньше назначенного времени. Он заказал белого вина, которое ему принесли вместе с вазочкой земляных орешков. Но к ним Анри не притронулся — он был наслышан об этих вазочках с орешками, что подавались в маленьких парижских ресторанах: поскольку типы, не моющие рук после посещения туалета, без всякого стеснения загребали орешки из вазочек, остальные клиенты в избытке глотали чужую мочу, сами не подозревая об этом.
Появление Доры Айшер тут же заставило его забыть об этих нелепых мыслях. Женщина была слегка накрашена, на ней было пальто, из-под которого виднелась юбка, в руке она держала сумочку. Сняв пальто, она повесила его на спинку стула.
По идее, это было деловое свидание. Им предстояло поговорить о проекте культурной телепрограммы — или литературной, он толком не помнил. Ему было на это наплевать. Ей тоже. Она трудилась над разработкой новой концепции, размышляла, встречалась с писателями, деятелями культуры, но свидания с Анри — это было нечто другое, она не знала, что именно, или притворялась, что не знает, — это было восхитительно.
Взглянув на бокал Анри, она тоже заказала белого вина, чтобы подчеркнуть, что следует его примеру, хотя предпочитала красное. Она уже собиралась зачерпнуть горсть орешков, но Анри остановил ее руку и рассказал, что на самом деле содержится в этих вазочках.
Дора, ужаснувшись при мысли о том, сколько земляных орешков она съела в барах за всю свою жизнь, сделала сразу несколько глотков из своего бокала, словно ради запоздалой дезинфекции. Выпив полбокала вина, она почувствовала себя лучше — точнее, просто замечательно.
— Может быть, стоит заказать оливок?
Чтобы испытать силу своих чувств к этой женщине, Анри начал думать о Юлисесе. Юлисес и смерть. Юлисес и предательство. Юлисес и все несчастья этого мира. Но все эти мысли не смогли умерить наслаждение от присутствия Доры. Какое сладостное опьянение.
Эта так называемая деловая встреча — всего лишь предлог, совершенно никчемный, подумал он, глядя, как Дора слегка смачивает губы в бокале белого вина. Он вспомнил вечеринку, где впервые увидел ее и сразу, в ту же секунду захотел на ней жениться. Дора показалась ему невероятно красивой, и ее взгляд, устремленный на него, невероятно его взволновал — еще ни одна женщина на него так не смотрела, в этом Анри был уверен. Он подумал о женитьбе еще раньше, чем их представили друг другу. По прошествии нескольких минут, когда они сидели рядом с бокалом шампанского в руке, она задала ему уже, очевидно, привычный для нее вопрос: не хочет ли он принять участие в культурной телепрограмме — как писатель, он для этого подойдет. Анри шутливо ответил:
— Я хотел бы не просто подойти, но и остаться.
— О! — произнесла Дора, слегка смутившись.
Анри подумал о передаче, во время которой просидел бы в студии всю ночь, говоря исключительно о своих книгах, больше ни о чем, до тех пор пока не насытился бы сполна своей славой, своей значительностью, пока ему самому бы это не надоело, а потом, часов около четырех утра, встал бы и сказал: «Как вы меня все затрахали!» Хороший был бы скандал. Он бы гордо прошествовал к выходу под объективами кинокамер, и на этом передача была бы окончена — раз и навсегда.
Разговор о концепции программы уже набирал обороты, но тут Доре позвонил какой-то тип и сказал, что ждет ее уже час.
По сути, она давно опоздала на эту встречу, решив дождаться прихода Анри, который должен был появиться с минуты на минуту. Она хотела познакомиться с ним, поговорить о его книгах, о будущей телепередаче. Когда она узнала, что он будет на этой вечеринке и что он совсем недавно вернулся из Мексики, то решила его подождать. Она ела чипсы и пила белое вино. В половине одиннадцатого вечера она сказала себе: все, он уже не придет, я полная идиотка — и собралась уходить. Она уже была в холле и застегивала пальто, когда Анри позвонил в дверь.
