Дэвид Дикинсон - Ад в тихой обители
Через день после отплытия из Кейптауна Джонни заключил пари на полсотни, отвергая возможность абсолютно точно рассчитать заранее маршрут столь неустойчивой и ненадежной штуки, как корабль.
— Сжальтесь, капитан, — рассмеялся Джонни, — сегодня я не при деньгах. Рискованно перевозить деньжата на этом вот, — он мотнул головой на стальную громаду «Неустрашимого».
— Так жду вас, джентльмены. В семь у нас прощальный завтрак. Надеюсь, окажете честь. Бокал шампанского, быть может, освежит память об уговоре и пятидесяти фунтах, мистер Фицджеральд?
Оставшись вдвоем с Пауэрскортом, Джонни стал убеждать его, что пари он затеял исключительно с целью получить гарантии прибытия эсминца в Портсмут точно в назначенное время:
— Таких парней, как капитан, без пари на полсотни не заставишь доставить нас домой именно в тот час, о котором ты, Фрэнсис, писал леди Люси. Это же ясно, уверяю тебя!
Пауэрскорт ему не поверил.
— Боже милостивый, ну почему? Зачем кому-либо понадобилось убивать Джона Юстаса? — говорил, сидя на краю кровати и шнуруя ботинки, доктор Блэкстаф почтительно ожидавшему Эндрю Маккене.
Уильяму Блэкстафу, как и Джону Юстасу, было немного за сорок. Дружба их длилась десять лет. Каждую среду они непременно завтракали вместе в Нортгейте (маленьком комптонском Сити), в верхней зале гостиницы «Белый олень». Уикэнды посвящались совместным прогулкам по холмам. Походы эти, увы, не мешали доктору толстеть. Солидное брюшко все заметней выступало под твидовыми пиджаками, которых у мистера Блэкстафа имелось столько и в таком разнообразии, что местная детвора, прозвав его «доктор Твид», взрослея, с большим изумлением узнавала, что на самом деле у него совсем другое имя.
— Необходим план действий, — сказал доктор, поправляя узел уже завязанного галстука. Пять лет армейской службы навек оставили в нем воспоминание о надлежащем четком руководстве.
— Да, сэр, — кивнул Маккена, глядевший в ночную тьму за докторскими окнами. — Через час уж начнет светать.
Блэкстаф растерянно вскинул глаза на дворецкого.
— Дайте мне хорошенько все обдумать, Маккена. И прошу вас, сразу высказывайте замечания по всем пунктам плана.
Доктор вздохнул, помедлил, сознавая, что внезапный горестный удар вряд ли позволит ему мыслить очень четко.
— Первым делом мы заберем его из хлева, — проговорил он. — Только куда? Можно, конечно, сюда, ко мне, однако это же не решит проблему, правда?
— Мне кажется, сэр, самая большая сложность в том, что родственники захотят увидеть тело покойного. А это невозможно.
— Лучшее, что я пока могу сделать, — сказал доктор, тяжело ступая к передней двери, — приехать в моем крытом экипаже к усадьбе. Во избежание лишнего шума остановлюсь в ста ярдах от дома. Вы принесете тело и погрузите, затем я отвезу его в Комптон, отдам гробовщикам из похоронного бюро Уоллеса. Старик Уоллес умеет держать рот на замке. Положив тело в гроб, он сможет запечатать его так, что потом никому не открыть.
Блэкстаф с Маккеной влезли в экипаж и, нащупав во тьме поводья, покатили.
— Теперь о том, как замести следы. Вы приведете кровать в такой вид, будто на ней никто не спал. И разумеется, позаботитесь, чтоб в спальне не осталось ни пятнышка крови. Я же всем буду говорить, что ваш хозяин пришел ко мне вчера вечером с жалобами на боль в груди, а также общее недомогание, и, опасаясь за его здоровье, я не позволил ему в таком состоянии шагать пешком обратно до усадьбы, оставил у себя и наблюдал за ним всю ночь. Но около десяти утра, будем мы утверждать, он умер. Сегодня же я съезжу в Комптон и привезу Уоллеса, якобы забрать тело. Как только Уоллес с воображаемым трупом уедет, я извещу семейство о несчастии.
Доктор Блэкстаф перевел дыхание, потом добавил шепотом:
— Мы нарушаем закон? Нам грозит тюрьма?
— Какое же тут нарушение, сэр. Ведь мистер Юстас уже мертв.
— И последнее, — сказал доктор, остановив экипаж возле ворот хлева, — всякому, кто спросит, я буду говорить, что наш покойный ужасно не хотел, чтобы родные увидели его мертвым. Буду рассказывать, как он, больной и бледный, еще вчера сидел перед моим камином и, печально глядя в огонь, настаивал на выполнении этого своего желания. Так, Маккена?
— Да, сэр, — кивнул дворецкий и помчался по дорожке, дабы немедленно сопроводить хозяина в последний скорбный путь к мастерам похоронных дел и кладбищу.
Пауэрскорт напряженно застыл на палубе, следя за тем, как чернота вокруг бледнеет и светлеет и зона видимости все растет: от полусотни ярдов до двухсот, до полумили… Тоненькой полоской впереди очертился берег. Через бинокль уже маячил высокий шпиль где-то в центральной части Портсмута. Обозначились контуры портовых зданий военно-морского ведомства и силуэты грандиозной верфи со множеством строительных, судоремонтных цехов, учебных баз — зримая сердцевина мощнейшего на свете Британского королевского флота. Сердце Пауэрскорта забилось. Все дни разлуки в его памяти звучали слова леди Люси, сказанные вечером накануне прощания в их доме на Маркем-сквер и наутро повторенные у поезда, увозившего его в дальнюю даль: «Скорее возвращайся, Фрэнсис! Прошу тебя, скорее возвращайся!» Желанный миг был совсем близко.
Первым, по его утверждению, увидел отца Томас. С чисто мужской сосредоточенностью глядя в материнский бинокль, сын упорно старался различить знакомую фигуру на палубе спешившего к причалу «Неустрашимого».
— Вон он! — раздался его крик. — Это папа! С биноклем, на передней палубе! — И, что есть мочи замахав руками, Томас звонким высоким голосом закричал: — Папа! Папа!
Другие встречающие заулыбались, тронутые столь бурным проявлением мальчишеских чувств. Все семейство Пауэрскорта махало навстречу кораблю, Оливия даже привстала на цыпочки, чтобы папочке лучше было ее видно.
Пауэрскорт увидел их. Опустив бинокль, он поднял руку, приветствуя своих дорогих. Тем временем Джонни Фицджеральд, притащив откуда-то военно-морской флаг, размахивал им высоко над головой, словно победным знаменем. Ком стоял в горле Пауэрскорта. Эти трое, махавшие ему в неистовом восторге, — они, а не могучие крейсера и эсминцы, не расстилавшийся вокруг Портсмута мирный сельский английский ландшафт, — вот эти трое были его домом, его пристанью.
По трапу он сошел под звон церковных колоколов, бивших восемь. Он обнял радостно вскрикнувшую леди Люси, схватил на руки и расцеловал Томаса, поднял и, распахнув плащ, крепко-крепко прижал к груди хрупкую маленькую Оливию.
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт вернулся.
2
У соборного канцлера Джона Юстаса было два брата и сестра. Старший брат Эдвард, служивший со своим полком в Индии, умер. Брат-близнец Джеймс жил в Нью-Йорке и страстно, хотя и безуспешно, играл на бирже. Таким образом, старшая сестра Джона, Августа Фредерика Кокборн, первой получила известие о смерти брата и первой выехала оплакать у гроба его кончину.
Судьба не слишком благосклонно отнеслась к Августе Кокборн, урожденной Юстас. На свет она явилась с дарами, о которых девушка может лишь мечтать. Богатая, очень богатая, она при этом была весьма энергична. Внешне же ее отличали высокий рост, стройная худощавость, тонкий длинный нос, крупные, торчащие уши и пара ясных карих глаз. Правда, глаза, одно из лучших ее украшений, с годами стали подозрительными, даже злыми. Замужество в девятнадцать лет (поступок, как она ныне сообщала друзьям, в значительной степени обусловленный желанием сбежать от матери) поначалу казалось великолепным. Красавец Джордж Кокборн излучал очарование, делавшее его желанным гостем за любым столом и душой общества на любой вечеринке. И когда он повел Августу к алтарю Сент-Джеймской церкви на Пикадилли, все полагали, что деньги у него немалые. Деньги его действительно исчислялись изрядной суммой, вот только, как заметил однажды его шурин, «в несколько отрицательном значении». Связавшись с ловкачами на задворках Сити и неизменно терпя неудачу в своих махинациях, он по уши увяз в долгах. Кроме того, он начал гоняться за женщинами, а также крупно проигрывать в карты. Через десять лет брака бедная Августа уже имела четверых детей, до боли походивших на отца. Спустя пятнадцать лет после замужества у нее остались лишь дети да сам Джордж Кокборн, редко являвшийся домой, причем, как правило, пьяным, обычно забегавший украсть какую-нибудь вещь, годную для заклада или ставки в азартной игре. Необычайно щедрое приданое, отписанное Августе отцом ко дню венчания, практически испарилось.
Как правило, с годами семейства растут, растет и их благосостояние, и соответственно меняется жилье. Августе выпало пройти подобный путь в обратном направлении: из аристократичного Мэйфера переехать в достаточно престижный Челси, из Челси в скромно благопристойный Ноттинг-Хилл, оттуда на окраину, которую она предпочитала благородно именовать Западным Кенсингтоном, но всем, и прежде всего почтальонам, известную просто как пригородный Хаммерсмит.
