Вадим Волобуев - Агент его Величества
– Семён Родионович, я не хозяин вам и не могу приказать. Но послушайтесь совета, не влезайте туда, куда вас не просят. Не создавайте новых трудностей ни нам, ни местной полиции.
– Я обдумаю ваши слова, господин Катакази. У вас всё?
– Пока да, – резидент поднялся и сделал шаг к двери. – Но я надеюсь, мы ещё встретимся, – он снова улыбнулся и вышел.
«Какой неприятный тип», – подумал Семён Родионович, расстёгивая рубашку. Теперь придётся остерегаться не только местных бандитов, но и работников собственного ведомства. Хуже не придумаешь.
Как и предполагал Чихрадзе, вскоре он покинул партизанский отряд. Его посадили на коня, и в сопровождении конвоя из четырёх офицеров, возглавляемых Томом Макферсоном, повезли куда-то на восток. Макферсон долго объяснял гардемарину, куда они едут, но тот так ничего и не понял. Впрочем, это было и неважно. Он был рад уже тому, что покинул опостылевшую повозку и скакал на лошади навстречу солнцу, в день покрывая расстояние, которое партизаны преодолевали за неделю. Перед отправлением ему вернули морские карты. Кого-то этот факт мог бы удивить, но гардемарин воспринял его как должное. По другому и быть не могло, ведь он – русский офицер, а здесь уважали Россию.
Пустыня закончилась, и потянулись прерии, о которых так мечтал Штейн. Местность всё более сглаживалась, вместо острых как шипы скал появились холмы, сплошь заросшие невысокой шелковистой травой. Низины белели ромашковыми лугами, средь которых торчали фиолетово-белые штыри вербены и змейкой вилась бахрома орхидей. Иногда встречались одинокие тополя и липы, неимоверно раздавшиеся вширь и слегка напоминавшие огромные зелёные шатры. В их тени приятно было отдыхать от зноя, глядя, как солнечные лучи играют в густой листве. Климат здесь был более влажный, и хотя солнце палило столь же нещадно, как в пустыне, жара не казалась такой изнуряющей.
На ночь путники обыкновенно устраивались под сенью деревьев, всегда готовые взобраться наверх, если рядом окажется стая волков. Утром ходили охотиться на зайцев и енотов, коих здесь водилось великое множество. У фермеров приобретали коровье молоко и хлеб, давая взамен патроны; воду черпали в колодцах. Мылись в реках и неглубоких озерцах. В общем, жить было можно.
Чихрадзе воспрял духом. После раскалённых пустынь Юты прерии казались ему раем земным. Он избавился от зуда, вычистил всех вшей из волос, и вновь ощутил себя цивилизованным человеком. Спутники его, правда, не казались столь воодушевлёнными. Они оставались напряжены и всё время озирались, словно боялись внезапного нападения. На ночь кто-нибудь всегда оставался дежурить, сидя в кроне деревьев. Это было очень предусмотрительно: в случае вражеской атаки дежурный мог открыть огонь, сам оставаясь незамеченным. К тому же, сверху местность лучше просматривалась, и сторожевой увидел бы противника, даже если бы тот вздумал прятаться в зарослях травы.
Чем дальше на восток, тем растительность становилась богаче. Вместо одиноких деревьев начали встречаться перелески и маленькие рощицы, тополино-дубовое царство разбавилось платанами и чёрным орехом. Трава стала гуще и выше, а ландшафт совершенно выровнялся, приобретя вид плоской степи, сплошь заросшей ромашкой и подсолнухом. Этот пейзаж, до боли напомнивший Чихрадзе Воронежскую губернию, где он бывал проездом, изумил гардемарина и заставил его как-то по-иному взглянуть на американцев. «Эге, – подумал он. – Да они здесь точь-в-точь как русские крестьяне, только побогаче немного». Это наблюдение развеселило его. В Калифорнии он уже задумывался, подойдут ли тамошние сорта винограда для грузинской земли. Схожесть занятий порождает схожесть характеров. Если здесь люди каждодневно видят то же самое, что и в России, то образ мыслей у них должен быть примерно одинаков. Тогда почему США охвачены гражданской войной, а Россия наслаждается внутренним миром? Не есть ли это следствием разной формы управления?
Столь абстрактные рассуждения, несвойственные ему раньше, тоже удивляли Чихрадзе. Видимо, на нём так сказалось долгое путешествие и невозможность общения. Он стал более наблюдателен, более отстранён от окружающей обстановки; горячая кровь его, выкипев в песках Невады, успокоилась и текла теперь неторопливым потоком, лишь изредка вспучиваясь бурунами, когда рядом он слышал смех, и ему казалось, что американцы смеются над ним. Но и тогда он не сжимал кулаков, как бывало, не пронзал их свирепым взглядом, а сохранял бесстрастное выражение лица, делая вид, что не слышит этого смеха.
Партизаны, сопровождавшие его, были одеты в штатское, и поэтому не шарахались в сторону от любого вооружённого отряда. Они лишь вынимали из чехлов ружья и осторожно приближались к чужакам, что-то издали крича им. Те отвечали, потом происходил короткий разговор, и стороны разъезжались, на всякий случай оборачиваясь, чтобы не получить пулю в спину. В поселения, встречавшиеся на пути, партизаны въезжали открыто, но знаками предупреждали Чихрадзе, чтобы тот не открывал рта. Нередко у них оказывались знакомые в этих пыльных городишках, и те предоставляли им ночлег, снабжали провизией и давали новых лошадей. Это напоминало путешествие на почтовых. Гардемарина не выпускали на улицу, предпочитая держать в четырёх стенах как в тюрьме. Наверное, такая предосторожность была разумна, но грузина она задевала. Он чувствовал себя даже не пленником, а малым ребёнком, о котором настойчиво пекутся взрослые.
Однажды, расположившись на очередной привал под кроной раскидистого тополя, они были разбужены окликами часового. На землю уже опустились сумерки, поэтому они не сразу сообразили, что его так встревожило. Но вскоре услышали скрип фургонов и увидели большой отряд федеральных сил, медленно приближавшийся к ним. Убегать было поздно, поэтому Макферсон велел никому не двигаться и сохранять самообладание. Северяне заметили их. К партизанам приблизился конный разъезд, обменялся с ними короткими репликами. Макферсон что-то сказал им, показав на Чихрадзе. Те внимательно оглядели гардемарина и, ничего не ответив, умчались прочь. Вскоре подтянулись основные силы. Командир на лошади подъехал к партизанам, поговорил с Макферсоном, затем потребовал у Чихрадзе документы. Внимательно ознакомившись с его паспортом, командир произнёс несколько фраз и удалился. Макферсон красноречивым жестом приказал грузину молчать.
Так они и провели ночь – по соседству с вражескими солдатами. На следующее утро, чуть рассвело, Макферсон приказал сниматься в дорогу. Уговаривать никого не пришлось, все и так спешили убраться поскорее. Они быстро уложились и осторожно начали пробираться через стан противника. Макферсон напустил на себя безмятежный вид, чтобы часовые федералов ничего не заподозрили. Остальные настороженно озирались, каждый миг ожидая сигнала тревоги или коварного выстрела. Лишь когда они выехали за засеки, устроенные северянами от волков, партизаны смогли немного перевести дух. Чихрадзе позволил себе кашлянуть, прочищая горло от пыли, но остальные тут же зашикали на него, и он сконфуженно затих.
Гардемарин так никогда и не узнал, что в тот день он был в шаге от свободы. Попов и Лесовский, встревоженные отсутствием вестей от своих связных, начали бить в набат и выслали в Генеральный штаб запрос на обоих офицеров. Данные с их приметами разлетелись по восточным штатам со скоростью молнии. Западные штаты, где телеграф был не везде, пока не получили этого запроса, однако и туда уже мчались вестовые Пони-экспресса с подробным описанием пропавших русских и настоятельной просьбой оказать им всю возможную помощь. Гардемарину достаточно было назвать себя, чтобы избавиться от назойливой опеки партизан. Но незнание английского языка сыграло с ним злую шутку, и он продолжил свой путь навстречу неизвестности.
Недели через две они прибыли в какой-то многолюдный город, на улицах которого было не протолкнуться от обилия фургонов и дилижансов, стоявших в два, а то и в три ряда. Особенно много их было на центральной площади, где возле ничем непримечательного двухэтажного здания теснилась возбуждённая толпа народу. Все беспрестанно кричали, ссорились и размахивали какими-то клочками бумаги. Иногда в дверях появлялся клерк и что-то объявлял. Тогда в толпе раздавался ликующий вопль или недовольное ворчание. Люди приходили и уходили, кто-то даже спал, прислонившись к известковому крыльцу, некоторые сидели на земле, положив руки на согнутые колени, и задумчиво жевали губами. Сначала Чихрадзе решил, что это какой-то банк, и здесь разыгрывается лотерея. Но когда в здание нырнул Макферсон, он понял, что это не так. По всей видимости, здесь находилась некая контора, распоряжавшаяся грузовыми и пассажирскими перевозками – наружу то и дело выходили люди в синих мундирах с бляхами на груди, передававшие хозяевам фургонов какие-то карточки с печатями. Их коллеги ходили вдоль рядов повозок и что-то неустанно сверяли по бумагам, ожесточённо препираясь с возницами. Макферсон тоже привёл такого человека. Тот что-то написал на бланке, кинув беглый взгляд на Чихрадзе, и ушёл, передав бланк южанину. Макферсон победно помахал бумажкой в воздухе. Он что-то сказал гардемарину, но тот, разумеется, ничего не понял. Остальные спутники принялись похлопывать грузина по плечу и жать ему руку. Это было похоже на прощание.
